Но страстными сердцами
Мы будем всякий миг люблю, люблю твердить
(Другим язык сей непонятен;
Но голос сердца сердцу внятен),
И взор умильный то ж украдкой подтвердит.
Снесу жестокость принужденья
(Что делать? так судьба велит),
Снесу в блаженстве уверенья,
Что ты моя в душе своей.
Ах! истинная страсть питается собою;
Восторги чувств не нужны ей.
Я знаю, что меня с тобою
Жестокий рок готов надолго разлучить;
Скажу тебе... прости! и должен буду скрыть
Тоску в груди моей!.. Обильными слезами
Ее не облегчу в присутствии других;
И ангела души дрожащими устами
Не буду целовать в объятиях своих!..
Расстаться тяжело с сердечной половиной;
Но... я любим тобой: сей мыслию единой
Унылый мрак душевных чувств моих
Как солнцем озарится.
Разлука — опыт нам:
Кто опыта страшится,
Тот, верно, нелюбим, тот мало любит сам;
Прямую страсть всегда разлука умножает, —
Так буря слабый огнь в минуту погашает,
Но больше сил огню сильнейшему дает.
Когда души единственный предмет
У нас перед глазами,
Мы знаем то одно, что весело любить;
Но чтоб узнать всю власть его над нами —
Узнать, что без него душе не можно жить...
Расстанься с ним!.. Любовь питается слезами,
От горести растет;
И чувство, что нельзя преодолеть нам страсти,
Еще ей более дает
Над сердцем сладкой власти.
Когда-нибудь, о милый друг,
Судьбы жестокие смягчатся:
Два сердца, две руки навек соединятся;
Любовник... будет твой супруг.
Ах! станем жить: с надеждой жизнь прекрасна;
Не нам, тому она ужасна,
Кто любит лишь один, не будучи любим.
Исчезнут для меня с отбытием твоим
Существенность и мир: в одном воображеньи
Я буду находить утехи для себя;
Далеко от людей, в лесу, в уединеньи,
Построю[1]домик для тебя,
Для нас двоих, над тихою рекою
Забвения всего, но только не любви;
Скажу тебе: «В сем домике живи
С любовью, счастьем и со мною, —
Для прочего умрем. Прельщаяся тобою,
Я прелести ни в чем ином не нахожу.
Тебе все чувства посвящаю:
Взгляну ль на что, когда на милую гляжу?
Услышу ль что-нибудь, когда тебе внимаю?
Душа моя полна: я в ней тебя вмещаю!
Пусть бог вселенную в пустыню превратит;
Пусть будем в ней мы только двое!
Любовь ее для нас украсит, оживит.
Что сердцу надобно? найти, любить другое;
А я нашел, хочу с ним вечность провести
И свету говорю: прости!»
Прелестный домик сей вдали нас ожидает;
Теперь его судьба завесой покрывает,
Но он явится нам: в нем буду жить с тобой
Или мечту сию... возьму я в гроб с собой.
1796
99. ДОЛИНА ИОСАФАТОВА, ИЛИ ДОЛИНА СПОКОЙСТВИЯ{*}
Долина, где судьбы рукою
Хранится таинство сердец;
Где странник, жаждущий покою,
Его встречает наконец;
Где взор бывает вечно светел
И сердце дремлет в тишине;
Забот печальный вестник, петел,
Не будит счастливых во сне;
Молчат и громы и бореи,
Не слышен грозный рев зверей,
И мило-злобные цирцеи
Не ставят нежности сетей;
Где хитрый бог, любящий слезы,
Не мещет кипарисных стрел;
Где нет змеи под цветом розы,
Где счастья, истины предел!
Страна блаженная, святая!
Когда, когда тебя найду
И, мирный брег благословляя,
Корабль в пристанище введу?
К тебе нередко приближаясь,
Хочу ступить на брег... но вдруг,
С отливом в море удаляясь,
Бываю жертвой новых мук.
Ужель во мрачности тумана
Мне ввек игралищем служить
Шумящим ветрам океана,
Без цели по волнам кружить?
Довольно я терпел, крушился,
Гоняясь сердцем за мечтой;
Любил, надеялся, страшился, —
Ах! время мне вкусить покой!
Навек в груди угасни пламень!
Пусть в ней живет единый хлад!
Пусть сердце превратится в камень!
Его чувствительность мне яд.
Страна блаженная, святая!
Когда, когда тебя найду
И, мирный брег благословляя,
Корабль в пристанище введу?
1796
100. СПОРЩИК{*}
Как странен Никодим!
Он вечно утверждает
Противное другим
И умником себя для спора называет!
1796
101. ЛЮБОВЬ КО ВРАГАМ{*}
«Взгляните на меня: я в двадцать лет старик;
Весь высох как скелет, едва таскаю ноги;
Смотрю в очки, ношу парик;
Был Крезом год назад, теперь я Ир убогий».
— «Какой же адский дух с тобою так сшутил?»
— «Красавицы: увы! я страстно их любил!»
— «За что ж, когда они тебе врагами были?»
— «Нас учат, чтобы мы врагов своих любили!»
1796
102. IMPROMPTU {*}
Напрасно говорят, что случай есть слепец:
Сию минуту он вручил тебе венец,
Тебе, рожденной быть царицею сердец.
Сей выбор доказал, что случай не слепец.
1796
103. ТРИОЛЕТ ЛИЗЕТЕ{*}
«Лизета чудо в белом свете, —
Вздохнув, я сам себе сказал, —
Красой подобных нет Лизете;
Лизета чудо в белом свете;
Умом зрела в весеннем цвете».
Когда же злость ее узнал...
«Лизета чудо в белом свете!» —
Вздохнув, я сам себе сказал.
1796
104. ДАРОВАНИЯ{*}
Враги парнасских вдохновений,
Ума и всех его творений!
Молчите, — скройтеся во мглу!
На лире, музам посвященной,
Лучом эфирным озаренной,
Я буду им греметь хвалу.
От злобы адской трепещите:
Их слава есть для вас позор.
Певца и песнь его кляните!
Ужасен вам мой глас и взор.
А вы, которым Феб прелестный
Льет в душу огнь и свет небесный!
Приближьтесь к сердцу моему:
Оно любовью к вам пылает.
Одна печать на нас сияет:
Мы служим богу одному.
Для вас беру златую лиру,
Внимайте, милые друзья!
Подобно нежному зефиру,
В ваш слух проникнет песнь моя.
Явися, древность, предо мною!
Дерзаю смелою рукою
Раскрыть священный твой покров...
Что зрю? Людей, во тьме живущих,
Как злак бесчувственно растущих
Среди пустынь, густых лесов.
Их глас как страшный рев звериный,
Их мрачный взор свиреп и дик,
Отрада их есть сон единый;
Им день несносен, долог миг.
Сей мир, обильный чудесами,
Как сад, усеянный цветами,
Зерцало мудрого творца,
Для них напрасно существует,
Напрасно бога образует:
Подобны камню их сердца.
Среди красот их око дремлет,
Природа вся для них пуста.
Их слух гармонии не внемлет;
Безмолвны хладные уста.
Они друг друга убегают:
Или друг друга поражают
За часть... иссохшего плода.
Любовь для них есть только зверство,
Ее желание — свирепство;
Взаимной страстью никогда
Сердца не тают, не пылают;
Потребность, сила всё решит...
Едва желанья исчезают,
Предмет объятий позабыт.
Таков был род людей несчастный...
Но вдруг явился Феб прекрасный
С своею лирою златой,
С лучом небесных дарований...
И силой их очарований
В душах рассеял мрак густой:
В них искры чувства воспылали!
Настал другой для смертных век;
Искусства в мире воссияли,
Родился снова человек!
Восстал, воззрел — и вся Природа,
От звезд лазоревого свода
До недр земных, морских пучин,
Пред ним в изящности явилась,
В тайнейших связях обнажилась,
Рекла: «Будь мира властелин!
Мои богатства пред тобою,
Хвали творца — будь сам творец!»
И смертный гордою рукою
Из рук ее приял венец.[1]
Где волны шумных океанов
Во мраке бури и туманов
Несутся с ревом к берегам;
Где горы с вечными снегами,
С седыми, дикими хребтами
Главу возносят к облакам;
Где кедры, дубы вековые
От вихрей гнутся и скрыпят;
Леса угрюмые, густые
То тихо дремлют, то шумят, —
Там гений умственных творений