И в ночном затишье слышатся ей звуки:
Стоны, плач, проклятья, страшный вопль страданья,
И порой как будто крик последней муки
За рекой раздастся в гробовом молчаньи.
С утром вновь смеются розовые губки,
И далёко слышны милый смех и шутки.
С утром – снова песни льются, не смолкая.
Так бежит неслышно молодость живая.
Уж пора и замуж отдавать Марию;
Загрустил боярин гордый и угрюмый
И не спал нередко ночи голубые,
Занятый всё той же неразлучной думой.
Часто проникало тайное сомненье
В грудь его больную злобною змеею:
Полно, не напрасно ль жаждет он прощенья,
Не забыт ли Брянский Русью и Москвою?
Может быть, другие стали там у трона;
Царский взор встречают, пьют из чаши царской;
Может быть, другие, царству оборона,
Сели в царской думе на скамье боярской?
Нет, не позабыты прежние сраженья,
Не забыт и Брянский, и гонец стрелою
В терем одинокий вестником прощенья
Прискакал однажды полночью глухою.
Ожил мрачный терем, – принялись за сборы,
Ожил и боярин и гонцу внимает:
Царь-де забывает старые раздоры
И тебя, боярин, снова призывает.
Рад боярин. Только дочь его Мария,
То узнав, поникла русой головою,
Как огнем, сверкнули глазки голубые
Горем и внезапной тайною тоскою.
Сердце молодое облилось в ней кровью,
Больно ей расстаться с тихою дубравой,
А еще больнее – с первою любовью,
С смелой, бесталанной головой кудрявой.
Уж давно в соседстве мелким дворянином
Жил Петруша Власов с матерью седою;
Жил он одиноко, скромным селянином,
Сам ходил по пашне за своей сохою.
Как слюбилась с парнем гордая Мария, –
Это знают только звезды золотые,
Звезды золотые, ноченьки глухие,
Да шалуньи-речки волны голубые.
И не видит Брянский, что ночной порою
Там, в светлице душной, тихо льются слезы,
И не знает Брянский, за кого с тоскою
В небеса несутся и мольбы и грезы.
Утомился Брянский и уснул глубоко.
Спит он и не знает, что его Мария
Убежать решилась от отца далеко
И покрыть позором волосы седые.
Злобно воет ветер, тучи нагоняя;
За угрюмым лесом дальний гром играет;
Уж давно погасла зорька золотая,
И седая полночь полог расстилает;
Из окна Марии нитью золотою
По волнам приветный огонек играет,
И давно Мария с тайною тоскою
Смотрит в сад и знака к бегству поджидает.
Каждый легкий шорох, каждое движенье –
Всё в ней вызывает муку ожиданья:
«Вот он… вот…»; но снова пролетит мгновенье,
И опять повсюду мертвое молчанье,
Только ветер с плачем шевелит ветвями
И кусты осоки над рекой качает,
Да река о берег мутными волнами
С безысходной грустью глухо ударяет.
Чу… хрустят и гнутся камыши речные,
Кто-то молодецки борется с волнами…
«Ты, Петруша?..» – тихо молвила Мария,
В темноту впиваясь робкими очами.
– «Я… скорее, Маша…» И на всё готовый
Ждал он, прислонившись. Жадно грудь дышала,
Полон был отваги взор его суровый,
И широкий ножик рученька сжимала.
Вот она… раскрылись жаркие объятья,
И уста слилися с нежными устами…
Вдруг во мгле глубокой раздались проклятья,
Глухо повторяясь дальними горами:
«Здравствуй, дочь! Не ждала гостя дорогого?..
Принимай и потчуй из руки дворянской!..
Принимай с почетом старика седого!..» –
Загремел, от злобы задыхаясь, Брянский.
Но уж было поздно: беглецы сокрылись!
Вот они безмолвно борются с волнами;
Вот кусты осоки тихо расступились,
И они исчезли, скрытые ветвями.
Он плывет за ними… старческой рукою
Волны-великаны смело рассекает…
Не доплыл боярин – скрылся под водою,
А над ним свой полог речка закрывает…
Из кустов прибрежных беглецы взирали,
Как погиб боярин, – но они и сами
В беспощадной битве силы потеряли;
Им не сладить снова с бурными волнами…
Между тем, разбужен криками ночными,
Ожил старый витязь – терем одинокий:
Закипел повсюду толками людскими,
Засиял огнями в темноте глубокой.
Над рекой собравшись тесною толпою,
Слуги рассуждали о беде великой:
Как бы лучше сладить с мачехой-судьбою,
Как поладить с речкой бурною и дикой.
Вдруг дворецкий вспомнил древнее преданье:
«Из воды возможно выкупить деньгами».
И сейчас же отдал слугам приказанье
Отворить подвалы ржавыми ключами.
По волнам мятежным лунный луч дробится,
И в кустах осоки гробовым рыданьем
Резкий ветер стонет и угрюмо злится,
Проносясь по листьям с тихим завываньем.
Заскрипели двери, сундуки с деньгами
Вынесли на берег; в волны голубые
Серебро со звоном падает горстями…
Глухо вторят звону струйки золотые…
Буря умолкает… речка голубая
Стихла понемногу грозными волнами,
И над ней, качаясь, тихо выплывает
Голова седая с мокрыми кудрями.
Вот и плечи видно… руки обнажились,
В серебристой пене борода мелькает…
Но опять седые волны расступились,
И река добычу скоро поглощает.
«Денег не хватило… больше нет спасенья…»
Над рекой рыдает бедная Мария,
Грудь ее волнует горе и мученья,
В голове мелькают мысли роковые:
«Я всему виною… я тебя убила… –
Шепчет дочь, поникнув в горе над водою. –
Там, в пучине влажной, там твоя могила…
Нет, я не расстанусь, мой отец, с тобою…»
И глухим рыданьем замер голос нежный.
Где ж она?.. Смотрите… вон она мелькает
Над пучиной темной, в пене белоснежной,
И в волнах угрюмых тихо исчезает.
Нет ее… Погибла бедная Мария!
Нет ее… Над нежной, русой головою
Глухо захлебнулись волны голубые
Влажной и холодной синей пеленою.
С той поры нередко полночью глухою
Над рекой слыхали тихие рыданья.
То боярин Брянский с дочкой молодою, –
Говорит народа робкое преданье, –
То боярин Брянский просит погребенья…
И спешит прохожий скорыми шагами
Прочь от страшной речки в мирное селенье
По тропинке, скрытой темными кустами.
1879
«В тот тихий час, когда неслышными шагами…»*
В тот тихий час, когда неслышными шагами
Немая ночь взойдет на трон свой голубой
И ризу звездную расстелет над горами, –
Незримо я беседую с тобой.
Душой растроганной речам твоим внимая,
Я у тебя учусь и верить и любить,
И чудный гимн любви – один из гимнов рая –
В слова стараюсь перелить.
Но жалок робкий звук земного вдохновенья:
Бессилен голос мой, и песнь моя тиха,
И горько плачу я – и диссонанс мученья
Врывается в гармонию стиха.
1879
«Ты помнишь – ночь вокруг торжественно горела…»*
Ты помнишь – ночь вокруг торжественно горела
И темный сад дремал, склонившись над рекой…
Ты пела мне тогда, и песнь твоя звенела
Тоской, безумною и страстною тоской…
Я жадно ей внимал – в ней слышалось страданье
Разбитой веры в жизнь, обманутой судьбой –
И из груди моей горячее рыданье
Невольно вырвалось в ответ на голос твой.
Я хоронил мои разбившиеся грезы,
Я ряд минувших дней с тоскою вспоминал.
Я плакал, как дитя, и, плача, эти слезы
Я всей душой тогда благословлял.
С тех пор прошли года, и снова над рекою
Рыдает голос твой во мраке голубом,
И снова дремлет сад, объятый тишиною,
И лунный свет горит причудливо на нем.
Истерзанный борьбой, измученный страданьем –
Я много вытерпел, я много перенес.
Я б облегчить хотел тоску мою рыданьем, –
Но… в сердце нет давно святых и светлых слез.
1879
Томас Мюнцер*
Наперекор стремленьям века
Железным словом и мечом
Он встал за право человека
На бой с неправдою и злом.
Он массы темного народа
Высокой верой вдохновлял
И а. щите своем «свобода»
Рукой бесстрашной начертал.
Как гром, его призыв суровый
Промчался по стране родной:
«Народ, разбей свои оковы
И встань на бой, на страшный бой!
Сорви ярмо своих тиранов,
Иди врагов своих судить,
Пусть знает мир, каких титанов
Он захотел поработить.
Довольно ты страдал в неволе,
Откинь же малодушный страх…
Тебе ль, страдальцу, лучшей доли
Не пожелать в своих цепях.
Твой труд порабощен… селенья
Разорены… твоих детей
В грядущем ждут одни мученья
Да кнут и цепи палачей…
Не для того за нас спаситель
Лил на кресте святую кровь,
Нам проповедовал учитель
Свободу, братство и любовь.
Ты создан не рабом – свобода
Тебя давно, как сына, ждет!»
И море темного народа
Ему ответило: «Вперед!»
Бой закипел… Народ толпами
К знаменам Мюнцера бежал,
Повсюду кровь лилась волнами
И гром орудий грохотал.