Мой одинокий путь грозит суровой мглою,
Ночь черной тучею раскинулась кругом, –
Скажите ж мне, собрат, какою мне судьбою
И в память вкрасться к вам, как вкрался я в альбом?
1881
«Напрасные мечты!.. Тяжелыми цепями…»*
Напрасные мечты!.. Тяжелыми цепями
Навеки скован ты с бездушною толпой:
Ты плакал за нее горячими слезами,
Ты полюбил ее всей волей и душой.
Ты понял, что в труде изъязвленные руки,
Что сотни этих жертв, загубленных в борьбе,
И слезы нищеты, и стоны жгучей муки –
Не книжный бред они, не грезятся тебе…
Ты пред собой не лгал, – на братские страданья,
Пугаясь, как дитя, не закрывал очей,
И правду ты познал годами испытанья,
И в раны их вложил персты руки, своей;
И будешь ты страдать и биться до могилы,
Отдав им мысль твою, и песнь твою, и кровь.
И знай, что в мире нет такой могучей силы,
Чтоб угасить она смогла в тебе любовь!
1881
Певец*
Посвящается Н. Л. Ханыкову
С непокрытым челом, изнуренный, босой,
Полный скорби и жгучей тревоги,
Шел однажды весною, в полуденный зной,
Мимо рощи тенистой певец молодой,
По горячей, кремнистой дороге.
Роща, словно невеста, в весенних лучах
Обновленным убором сияла,
И роскошно пестрела в нарядных цветах,
И душистой прохладой ласкала.
И казалось, в ней кто-то с любовью шептал:
«Путник, путник, ко мне! Ты так долго страдал,
Прочь же черные призраки горя:
Я навею тебе лучезарные сны!..
Отдохни на груди ароматной весны,
В тихом лоне зеленого моря!..
У меня ль не цветист изумрудный ковер,
У меня ль не узорен высокий шатер!
Я приникну, любя, к изголовью
И больному весеннюю песню спою, –
Эту вкрадчиво-сладкую песню мою,
Песню, полную светлой любовью!
Путь суров… Раскаленное солнце палит
Раскаленные камни дороги,
О горячий песок и об острый гранит
Ты изранил усталые ноги,
А под сводами девственной листвы моей
Бьется с тихим журчаньем холодный ручей:
Серебристая струйка за струйкой бежит,
Догоняет, целует и тихо звенит…
Не упорствуй же, путник, и, чуткой душой
Отозвавшись на зов наслажденья,
Позабудься, усни!..»
Но певец молодой
Не поддался словам искушенья.
Не на пир и не с пира усталый он шел:
С страдных нив и из изб голодающих сел,
Из углов нищеты и разврата
Он спешил в золотые чертоги принесть
Молодою любовью согретую весть
О страданьях забытого брата.
Он спешил, чтоб пропеть о голодной нужде,
О суровой борьбе и суровом труде,
О подавленных, гибнущих силах,
О горячих, беспомощных детских слезах,
О бессонных ночах и безрадостных днях,
О тюрьме и бескрестных могилах…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Эта песня его и томила и жгла,
И вперед, всё вперед неустанно звала!..
1881
«Позабытые шумным их кругом – вдвоем…»*
Позабытые шумным их кругом – вдвоем
Мы с тобой в уголку притаились,
И святынею мысли и чувства теплом,
Как стеною, от них оградились.
Мы им чужды с тех пор, как донесся до нас
Первый стон, на борьбу призывая,
И упала завеса неведенья с глаз,
Бездны мрака и зла обнажая…
Но взгляни, как беспечен их праздник, – взгляни,
Сколько в лицах их смеха живого,
Как румяны, красивы и статны они –
Эти дети довольства тупого!
Сбрось с их девушек пышный наряд, – вязью роз
Перевей эту роскошь и смоль их волос,
И, сверкая нагой белизною,
Ослепляя румянцем и блеском очей,
Молодая вакханка мифических дней
В их чертах оживет пред тобою…
Мы ж с тобой – мы и бледны и худы; для нас
Жизнь – не праздник, не цепь наслаждений,
А работа, в которой таится подчас
Много скорби и много сомнений…
Помнишь?.. – эти тяжелые, долгие дни,
Эти долгие, жгучие ночи.
Истерзали, измучили сердце они,
Утомили бессонные очи…
Пусть ты мне еще вдвое дороже с тех пор,
Как печалью и думой зажегся твой взор;
Пусть в святыне прекрасных стремлений
И сама ты прекрасней и чище, – но я
Не могу отогнать, дорогая моя,
От души неотступных сомнений!
Я боюсь, что мы горько ошиблись, когда
Так наивно, так страстно мечтали,
Что призванье людей – жизнь борьбы и труда,
Беззаветной любви и печали…
Ведь природа ошибок чужда, а она –
Нас к открытой могиле толкает,
А бессмысленным детям довольства и сна –
Свет, и счастье, и розы бросает!..
1881–1882
«Осень, поздняя осень!.. Над хмурой землею…»*
Осень, поздняя осень!.. Над хмурой землею
Неподвижно и низко висят облака;
Желтый лес отуманен свинцового мглою,
В желтый берег без умолку бьется река…
В сердце – грустные думы и грустные звуки,
Жизнь, как цепь, как тяжелое бремя, гнетет,
Призрак смерти в тоскующих грезах встает,
И позорно упали бессильные руки…
Это чувство – знакомый недуг: чуть весна
Ароматно повеет дыханием мая,
Чуть проснется в реке голубая волна
И промчится в лазури гроза молодая,
Чуть в лесу соловей про любовь и печаль
Запоет, разгоняя туман и ненастье, –
Сердце снова запросится в ясную даль,
Сердце снова поверит в далекое счастье…
Но скажи мне, к чему так ничтожно оно,
Наше сердце, – что даже и мертвой природе
Волновать его чуткие струны дано,
И то к смерти манить, то к любви и свободе?..
И к чему в нем так беглы любовь и тоска,
Как ненастной и хмурой осенней порою
Этот белый туман над свинцовой рекою
Или эти седые над ней облака?
1881–1882
Мечты королевы*
На мотив из Тургенева
Посвящается М. А. Р.
Шумен праздник, – не счесть приглашенных гостей!
Море звуков и море огней…
Сад, и замок, и арки сверкают в огнях,
И, цветной их каймой, как венком, окружен,
Пруд и спит и не спит, и смеется сквозь сон,
И чуть слышно журчит в камышах…
Шумен праздник и весел, – и только грустна
Королева одна:
Что ей в льстивых речах восхищенных гостей
И в стихах серенад знаменитых певцов!
Эти речи – продажные речи рабов,
В этой музыке слышатся звуки цепей!..
С колыбели ее появленье встречал
Общий рокот корыстных похвал, –
И наскучила ложь ей, и сердце в груди
Сжалось грустью, – ив эту душистую ночь
Страстно шепчет ей сердце: «Не верь им… уйди,
Убеги от них прочь!
Брось свой пышный престол и венец золотой
Жадной стае шутов и льстецов:
Здесь так душно, – а в роще, над тихой рекой
Так живителен воздух, согретый весной,
Так пристал бы к головке твоей молодой
Ароматный венок из цветов!..
Пусть под сводами зал и в затишье аллей
Веют перья беретов и шпоры звенят, –
Там, за садом, в тени наклоненных ветвей
Статный юноша ждет: волны русых кудрей
Упадают на грудь, и в лазури очей
Одинокие слезы горят!»
1881–1882
Весенняя сказка*
Посвящается Екатерине Ильиничне Мамонтовой
Чудный, светлый мир… Ни вьюг в нем, ни туманов,
Вечная весна в нем радостно царит…
Розы… мрамор статуй… серебро фонтанов,
Замок – весь прозрачный, из хрустальных плит…
У подножья скал – сверкающее море…
Тихо льнет к утесам сонная волна
И, отхлынув, тонет в голубом просторе,
И до дна прозрачна в море глубина…
А за светлым замком и его садами,
От земли, нахмурясь, в небосклон ушли
Великаны горы снежными цепями
И по темным кручам лесом заросли.
И лесная чаща да лазурь морская,
Как в объятьях, держат дивную страну,
Тишиной своею чутко охраняя
И в ее пределах – ту же тишину.
Чудный светлый мир, – но злобой чародея
Он в глубокий сон от века погружен,
И над ним, как саван, высится, синея,
Раскаленный зноем, мертвый небосклон.
Не мелькнет в нем чайка снежной белизною,
Золотому солнцу подставляя грудь;
Не промчатся тучки дымчатой грядою
К отдаленным скалам ласково прильнуть.
Всё оцепенело, всё мертво и глухо,
Как в могиле глухо, как в могиле спит:
Ни одно дыханье не встревожит слуха,
Ни один из чащи рог не прозвучит.