Порадуйся за них и молви им вослед:
«Благословен ваш путь, счастливые народы,
Вас озарил уже познанья кроткий свет,
Для вас настал рассвет божественной свободы!»
Они прошли… И вот, сгибаясь под ярмом,
Идет еще толпа… Слова негодованья –
Зерно грядущих гроз, – как отдаленный гром,
Слышны уже над ней сквозь звуки ликованья…
Вулкан готовится извергнуть на врагов
Свой гнев, накопленный позорными веками,
И скоро цепь спадет с воскреснувших рабов…
Но сколько будет слез, и крови, и крестов,
И сколько жертв падет безвинно с палачами!
Еще толпа!.. Но здесь не слышно даже слов:
Здесь сон, тяжелый сон… Не многие дерзают
Тайком роптать на гнет мучительных оков
И, падая в борьбе, безмолвно погибают…
1885
«Лицом к лицу, при свете дня…»*
Лицом к лицу, при свете дня
С врагом на бой сойтись отважный –
О, это б тешило меня!
Но биться с клеветой продажной,
Язвящей тайно, за углом, –
Не знаю хуже я мучений.
Так под оптическим стеклом
Ты в капле влаги мир творений
Увидишь – и не знаешь ты,
Что яд их, чуть заметный глазу,
Отраву вносит и заразу
В твой хлеб, под кровом темноты…
1885
«Не хотел он идти, затерявшись в толпе…»
Не хотел он идти, затерявшись в толпе,
Без лишений и жертв, по избитой тропе.
С детских лет он почувствовал в сердце своем,
Что на свет он родился могучим орлом.
«День за днем бесполезно и слепо влачить,
Жить, как все, – говорил он, – уж лучше не жить!..
Пусть же рано паду я, подломлен грозой,
Но навеки оставлю я след за собой.
Над людьми и землей, как стрела, я взовьюсь,
Как вином, я простором и светом упьюсь,
И вдали я обещанный рай разгляжу
И дорогу к блаженству толпе укажу!..»
1885
«Чего тебе нужно, тихая ночь?..»*
Чего тебе нужно, тихая ночь?
Зачем ты в открытые окна глядишь
И веешь теплом, и из комнаты прочь
Под звездное небо манишь?
Нет времени мне любоваться тобой!
Ты видишь, – я занят заветным трудом.
Я песню слагаю о скорби людской
И страданьи людском…
1885
На могиле А. И. Герцена*
Посвящается Н. А. Белоголовому
На полдень от нашего скудного края,
Под небом цветущей страны,
Где в желтые скалы стучит, не смолкая,
Прибой средиземной волны,
Где лес апельсинов изломы и склоны
Зубчатых холмов осенил
И Ницца на солнце купает балконы
Своих беломраморных вилл, –
Есть хмурый утес: словно чуткая стая
На отдых слетевшихся птиц,
Белеет на нем, в цветниках утопая,
Семья молчаливых гробниц.
Едва на востоке заря просияет
За синею цепью холмов,
Туда она первый свой отблеск роняет –
На мрамор могильных крестов.
А ночью там дремлют туманы и тучи
Волнами клубящейся мглы,
Как флером, окутав изрытые кручи
Косматой и мрачной скалы.
И видно оттуда, как даль горизонта
Сливается с зыбью морской
И как серебрится на Альпах Пьемонта
В лазури покров снеговой.
И город оттуда видать: под ногами
Он весь, как игрушка, лежит,
Теснится к волнам, зеленеет садами,
И дышит, и жизнью кипит!..
Шумна многолюдная Ницца зимою:
Движенья и блеска полна,
Вдоль стройных бульваров нарядной толпою
За полночь пестреет она;
Гремят экипажи, снуют пешеходы,
Звенят мандолины певцов,
Взметают фонтаны жемчужные воды
В таинственном мраке садов.
И только скалистый утес, наклоненный
Над буйным прибоем волны,
Как сказочный витязь, стоит, погруженный
В свои одинокие сны…
Стоит он – и мрачные тени бросает
На радостно-светлый залив,
И знойный мистраль шелестит и вздыхает
В листве ее пышных олив.
Пришлец, северянин, – еще с колыбели
Привыкнув в отчизне моей
К тоскливым напевам декабрьской метели
И шуму осенних дождей, –
На роскошь изнеженной южной природы
Глядел я с холодной тоской,
И город богатства, тщеславья и моды
Казался мне душной тюрьмой…
Но был уголок в нем, где я забывался:
Бессильно смолкая у ног,
Докучливым шумом туда не врывался
Веселья и жизни поток.
То был уголок на утесе угрюмом:
Под сень его мирных могил
Я часто, отдавшись излюбленным думам,
От праздной толпы уходил.
Среди саркофагов и урн погребальных,
Среди обветшалых крестов
И мраморных женщин, красиво-печальных
В оградах своих цветников, –
Там ждал меня кто-то, как я, одинокий.
Как я, на чужих берегах
Страдальческий образ отчизны далекой
Хранивший в заветных мечтах.
Отлитый из меди, тяжелой пятою
На мраморный цоколь ступив,
Как будто живой он вставал предо мною
Под темным наметом олив.
В чертах – величавая грусть вдохновенья,
Раздумье во взоре немом,
И руки на медной груди без движенья
Прижаты широким крестом…
Так вот где, боец, утомленный борьбою,
Последний приют ты нашел!
Сюда не нагрянет жестокой грозою
Терзавший тебя произвол.
Из скорбной отчизны к тебе не домчится
Бряцанье позорных цепей.
Скажи ж мне: легко и спокойно ли спится
Тебе меж свободных людей?
Тебя я узнал. Ты в минувшие годы
Так долго, так гордо страдал!
Как колокол правды, добра и свободы,
С чужбины твой голос звучал.
Он совесть будил в нас, он звал на работу,
Он звал нас сплотиться тесней,
И был ненавистен насилью и гнету
Язык твоих смелых речей!..
1885–1886
Весной*
Опять меня томит знакомая печаль,
Опять меня зовет с неотразимой властью
Нарядная весна в заманчивую даль,
К безвестным берегам, к неведомому счастью…
Волшебница, молчи!.. Куда еще спешить,
Чего еще искать?.. Пред бурей испытаний
Изжита жизнь до дна! Назад не воротить
Заносчивых надежд и дерзких упований!
В минувшие года я верил в твой призыв,
Я отдавался весь твоим безумным чарам…
Как горд я был тогда, как был нетерпелив,
Как слепо подставлял я грудь мою ударам!
Я, как Икар, мечтал о ясных небесах!..
Напрасные мечты!.. Неопытные крылья
Сломились в вышине, и я упал во прах,
С сознанием стыда, печали и бессилья!
Довольно!.. Догорай неслышно, день за днем,
Надломленная жизнь! Тяжелою ценою
Достался опыт мне! За ярким мотыльком
Не брошусь я теперь, не увлекусь мечтою!
Пускай венки – побед других к себе влекут,
Тех, кто еще кипит отвагою орлиной,
А мне хватило б сил на мой заветный труд,
На незаметный труд, упорный, муравьиный!..
10 марта 1886
Олаф и Эстрильда*
«Кто он, – молвил Гаральд, – тот певец-чародей,
Тот избранник, отмеченный божьим перстом,
Чьи напевы звучат по отчизне моей,
Зажигая сердца непонятным огнем?
Их поет поселянин, трудясь за сохой,
И поет их рыбак, выплывая в залив,
Белый парус над лоном волны голубой
Горделиво навстречу заре распустив;
Я слыхал их под грохот железных мечей,
На кровавых полях в беспощадном бою,
Я внимал им в лесу, у бивачных огней
Торжествуя с дружиной победу мою;
И хочу я услышать их в замке моем!..
Призовите ж певца!.. Пусть, спокоен и смел,
Он споет предо мной, пред своим королем,
То, что с дивною силой народу он пел!..»
Льют хрустальные люстры потоки лучей,
Шелк, алмазы и бархат блистают кругом,
И Гаральд, окруженный толпою гостей,
Восседает на троне своем золотом…
Распахнулась завеса – и вводят певца:
Он в крестьянском наряде и с лютней в руках;
Вьются кудри вокруг молодого лица,
Пышет знойный загар на румяных щеках…
Поклонился певец королю и гостям,
Огляделся вокруг – и смутился душой:
Слышит юный Олаф: пробежал по рядам
Тихий смех, словно моря далекий прибой;
Видит юный Олаф: сотни чуждых очей
На него любопытно и зорко глядят…
Льют хрустальные люстры потоки лучей,
Шелк, алмазы и бархат повсюду горят…
И взглянул он вперед, – оглушен, ослеплен
И испуган богатством, разлитым кругом…
Боже, что с ним такое?.. То явь или сон?
Кто там рядом, на троне, с его королем?
То Эстрильда-краса, королевская дочь…
Ярче вешних небес на Эстрильде наряд…