И не в силах волненья Олаф превозмочь,
И не в силах отвесть очарованный взгляд.
Как зеленая ель в заповедных лесах,
Молодая царевна гибка и стройна;
Как сверкающий снег на норвежских горах,
Молодая царевна печально-бледна.
По плечам разметались душистой волной
Золотистые кольца упрямых кудрей,
И, как море темно перед близкой грозой, –
Так темна глубина ее синих очей…
Не смеются они над смущенным певцом;
Нет, они говорят: «Я грустна… я больна…
Ах, зажги мое скорбное сердце огнем,
Разбуди мое скорбное сердце от сна!
Что мне роскошь дворца? Что мне пышный наряд?
Что мне льстивые речи корыстных рабов?
Я хотела бы в лес, где деревья шумят,
Я хотела б в поля, на ковер из цветов!..
Позабытая всеми, свободна, одна, –
Убежать я хотела б на берег морской,
Чтоб послушать, как дышит в тумане волна
И как ветер, ласкаясь, играет с волной…
Ненавистен и тяжек мне царский венец, –
Ненавистней тюрьмы и тяжеле цепей!..
Исцели ж мое бедное сердце, певец,
Исцели его сладкою песней своей!..»
И ударил Олаф по струнам и запел, –
Так запел, как доныне еще не певал:
Юный голос слезами печали звенел,
Зноем страсти и негой желаний дрожал.
Пел о солнце Олаф и о ясной весне,
О манящих улыбках и нежных очах;
Пел о том, как в весеннюю ночь, при луне,
Пляшут эльфы, резвясь на душистых цветах;
Пел о громких деяньях могучих вождей,
Пел о славных сраженьях и ранах бойцов,
О печали их жен, о любви матерей,
О смятеньи и страхе сраженных врагов, –
И была его песнь словно буря дика,
Словно буря ночная в родимых горах,
И была его песнь как молитва сладка,
Как молитва на детских, невинных устах!..
Не вернется Олаф. Как в былые года,
Из конца и в конец по отчизне своей
Не пройдет он опять никогда, никогда,
Не вернется Олаф из-за чуждых морей…
Не звучать его песне ни в царском дворце,
Ни в рыбачьем челне, ни в углу бедняка…
Плачь, родная страна, об угасшем певце!
Погубили Олафа любовь и тоска!..
Там, где жгучее солнце на море песков
С раскаленных небес беспощадно глядит;
Там, где пальмы качают короны листов
И гремучий ручей по корням их бежит, –
Там навеки затих наш родной соловей,
Там навеки затмилась Олафа звезда.
Плачь, родная страна! Из-за чуждых морей
Не вернется Олаф – никогда, никогда!..
1886
Мать («Тяжелое детство мне пало на долю…»)*
Тяжелое детство мне пало на долю:
Из прихоти взятый чужою семьей,
По темным углам я наплакался вволю,
Изведав всю тяжесть подачки людской.
Меня окружало довольство; лишений
Не знал я, – зато и любви я не знал,
И в тихие ночи тревожных молений
Никто над кроваткой моей не шептал.
Я рос одиноко… я рос позабытым,
Пугливым ребенком, – угрюмый, больной,
С умом, не по-детски печалью развитым,
И с чуткой, болезненно-чуткой душой…
И стали слетать ко мне светлые грезы,
И стали мне дивные речи шептать
И детские слезы, безвинные слезы,
С ресниц моих тихо крылами свевать!..
Ночь… В комнате душно… Сквозь шторы струится
Таинственный свет серебристой луны…
Я глубже стараюсь в подушки зарыться,
А сны надо мной уж, заветные сны!..
Чу! Шорох шагов и шумящего платья…
Несмелые звуки слышней и слышней…
Вот тихое «здравствуй», и чьи-то объятья
Кольцом обвилися вкруг шеи моей!
«Ты здесь, ты со мной, о моя дорогая,
О милая мама!.. Ты снова пришла!
Какие ж дары из далекого рая
Ты бедному сыну с собой принесла?
Как в прошлые ночи, взяла ль ты с собою
С лугов его ярких, как день, мотыльков,
Из рек его рыбок с цветной чешуею,
Из пышных садов – ароматных плодов?
Споешь ли ты райские песни мне снова?
Расскажешь ли снова, как в блеске лучей
И в синих струях фимиама святого
Там носятся тени безгрешных людей?
Как ангелы в полночь на землю слетают
И бродят вокруг поселений людских,
И чистые слезы молитв собирают
И нижут жемчужные нити из них?..
Сегодня, родная, я стою награды,
Сегодня – о, как ненавижу я их! –
Опять они сердце мое без пощады
Измучили злобой насмешек своих.
Скорей же, скорей!..»
И под тихие ласки,
Обвеян блаженством нахлынувших грез,
Я сладко смыкал утомленные глазки,
Прильнувши к подушке, намокшей от слез!..
1886
С. Носковицы, Подольской губернии
«Когда в вечерний час схожу я в тихий сад…»*
Когда в вечерний час схожу я в тихий сад,
И мгла вокруг меня пьяна и ароматна,
И на песке аллей причудливо горят,
Разбросаны луной серебряные пятна, –
Я отдаюсь во власть чарующим мечтам,
И пусть моя судьба темна и безотрадна,
Поэзия меня ведет, как Ариадна,
Сквозь лабиринт скорбей в сияющий свой храм
И снится мне, что я и молод и любим.
Любовь и молодость!
1886
К морю*
С вопросом на устах и с горечью во взоре,
Как глупое дитя, обманутый тобой,
Широкошумное, разгневанное море,
Стоял я над твоей кипучей глубиной.
Вокруг лежала ночь. Сплошною вереницей
Холодный ветер гнал по небу облака;
На мысе пристани подстреленною птицей
Метался яркий свет на башне маяка;
Усталый город спал, – лишь ты одно не спало
И, грозно уходя в клубящийся туман,
Отхлынув от скалы, зловеще замолкало,
Прихлынув снова к ней, гудело, как орган.
О, как я рвался к вам, полуденные воды,
Как страстно рвался к вам из родины моей
Забыть мою печаль на празднике природы,
Согреть больную грудь теплом ее лучей!..
1886
Икар*
На Крите жил чудак, по имени Икар.
Для дерзких дум его земля казалась тесной.
Он с завистью смотрел, как солнца яркий шар
Торжественно плывет дорогою небесной
И как в вечерний час, когда в борьбе со мглой
Смежит усталый день лазоревые взоры,
В эфирной вышине, как бисер золотой,
Горят лучистых звезд далекие узоры…
Был праздник. Критяне спеша сходились в храм.
С утра алтарь богов увенчан был цветами,
И пели арфы жриц, и синий фимиам
С курильниц тихо плыл душистыми струями.
Вдруг, голову склоня и с луком за спиной,
Наперерез толпе сограждан суетливой,
Бесцельно устремив свой взгляд перед собой,
Скользнул Икар, как тень, как призрак молчаливый.
Его окликнул жрец: «Куда ты в этот час,
К чему ты взял твой лук? Убийство и охота
Преступны в день молитв!..» Но он не поднял глаз,
Направя шаг за вал, чрез старые ворота.
Пред ним сквозь чащу пальм, платанов и олив,
В лазурном блеске дня волнуясь и сверкая,
Синел и рокотал ушедший вдаль залив,
Хрусталь прозрачных волн о скалы разбивая.
Икар спешил туда. Там выбрал он стрелу
И снял с плеча свой лук. Запела, застонала
Тугая тетива, и чайка на скалу,
Пронзенная в крыло, к ногам его упала.
И долго, наклонясь над птицей, он сидел,
Строенье крыл ее прилежно изучая,
И было тихо всё, – один залив шумел,
Хрусталь прозрачных волн о скалы разбивая…
Опять в волненьи Крит… По острову прошла
Безумная молва!.. Качают головами,
Не верят, но спешат, – без счета, без числа,
Как шумный вешний дождь, потоками, волнами!
С вершин и до земли уступы желтых скал
Унизаны толпой… По ветру шумно бьются
Клочки цветных одежд и ткани покрывал.
<. . . . . . . . . . . . . . .>
Пусть это только миг, короткий, беглый миг,
И после гибель без возврата,
Но за него – так был он чуден и велик –
И смерть – не дорогая плата!
1886
«Завтра вновь полумрак этой комнаты хмурой…»*
Завтра вновь полумрак этой комнаты хмурой,
Где так редко беспечная радость гостит,
Тонкий абрис головки твоей белокурой,
Точно ласковый солнечный луч, озарит.
Ты войдешь – и, как фея ребяческой сказки,
Всё вокруг оживишь ты: заблещет камин,
Просветлеют мгновенно поблекшие краски
На узорах ковра и полотнах картин;
И на полках зашепчутся книги поэтов,
И на скрипке приветный аккорд задрожит,
И в бесстрастных глазах пробужденных портретов
Молчаливый, но внятный восторг заблестит.
После долгой, мучительно долгой разлуки
Я опять отдохну от печали моей,
Я опять их услышу, знакомые звуки
Серебристого смеха и звонких речей…
1886
«Гнетущая скорбь!.. Как кипучий поток…»*
Гнетущая скорбь!.. Как кипучий поток