А если к кому-то пришла беда,
Седины или раненье,
Пассивность не выведет никуда,
А жажда быть нужным, смена труда –
Единственное спасенье.
И это не просто вот так слова,
Пусть бед или лет курганы,
Пусть будут на отдых сто раз права,
Покуда работает голова,
В балласт превращаться рано!
Сходите на шаг, если труден бег,
Все взвесьте и соизмерьте.
Но я лишь в одном убежден навек,
Что делать полезное человек
Должен до самой смерти!
И мне ведь когда-то давным-давно,
В кровавых дымах рассвета,
На вечный на отдых было дано
Нелегкое право это.
Отдых? Зачем он? Шагай, борись,
Да так, чтоб земля качалась!
Движенье – есть жизнь!
И горенье – есть жизнь!
А тихая заводь – жалость!
Я верую в это и тем дышу,
Как жизнью всей в человеке.
А если когда-нибудь руки сложу,
То это уже навеки!
Дым отечества
Как лось охрипший, ветер за окошком
Ревет и дверь бодает не щадя,
А за стеной холодная окрошка
Из рыжих листьев, града и дождя.
А к вечеру – ведь есть же чудеса –
На час вдруг словно возвратилось лето
И на проселок, рощи и леса
Плеснуло ковш расплавленного света.
Закат мальцом по насыпи бежит,
А с двух сторон, в гвоздиках и ромашках,
Рубашка-поле – ворот нараспашку,
Переливаясь, радужно горит.
Промчался скорый, рассыпая гул,
Обдав багрянцем каждого окошка,
И рельсы, словно «молнию» – застежку,
На вороте со звоном застегнул.
Рванувшись к туче с дальнего пригорка,
Шесть воронят затеяли игру.
И тучка, как трефовая шестерка,
Сорвавшись вниз, кружится на ветру.
И падает туда, где, выгнув талию
И пробуя поймать ее рукой,
Осина пляшет в разноцветной шали,
То дымчатой, то красно-золотой.
А рядом в полинялой рубашонке
Глядит в восторге на веселый пляс
Дубок-парнишка, радостный и звонкий,
Сбив на затылок пегую кепчонку,
И хлопая в ладоши, и смеясь.
Два барсука, чуть подтянув штаны
И, словно деды, пожевав губами,
Накрыли пень под лапою сосны
И, «тяпнув» горьковатой белены,
Закусывают с важностью груздями.
Вдали холмы, подстрижены косилкой,
Топорщатся стернею там и тут,
Как новобранцев круглые затылки,
Что через месяц в армию уйдут.
Но тьма все гуще снизу наползает,
И белка, как колдунья, перед сном
Фонарь луны над лесом зажигает
Своим багрово-пламенным хвостом.
Во мраке птицы, словно растворяются,
А им взамен на голубых крылах
К нам тихо звезды первые слетаются
И, размещаясь, ласково толкаются
На проводах, на крышах и ветвях.
И у меня такое ощущенье,
Как будто бы открылись мне сейчас
Душа полей, и леса настроенье,
И мысли трав, и ветра дуновенье,
И даже тайна омутовых глаз…
И лишь одно с предельной остротой
Мне кажется почти невероятным:
Ну как случалось, что с родной землей
Иные люди, разлучась порой,
Вдруг не рвались в отчаянье обратно?!
Пусть так бывало в разные века,
Да и теперь бывает и случается.
Однако я скажу наверняка
О том, что настоящая рука
С родной рукой навеки не прощается!
Пускай корил ты свет или людей,
Пусть не добился денег или власти,
Но кто и где действительное счастье
Сумел найти без Родины своей?!
Все, что угодно, можно испытать:
И жить в чести, и в неудачах маяться,
Однако на Отчизну, как на мать,
И в смертный час сыны не обижаются.
Ну вот она – прекраснее прикрас,
Та, с кем другим нелепо и равняться,
Земля, что с детства научила нас
Грустить и петь, бороться и смеяться.
Уснул шиповник в клевере по пояс,
Зарницы сноп зажегся и пропал,
В тумане где-то одинокий поезд,
Как швейная машинка, простучал…
А утром дятла работящий стук,
В нарядном первом инее природа,
Клин журавлей, нацеленный на юг,
А выше, грозно обгоняя звук,
Жар-птица лайнер в пламени восхода.
Пень на лугу, как круглая печать,
Из-под листа – цыганский глаз смородины.
Да, можно все понять иль не понять,
Все пережить и даже потерять
Все в мире, кроме совести и Родины!
Зеленый змий
Багрянец в небе, брызнув, как салют,
Играет звездным чуть заметным крошевом,
А по бульвару медленно бредут
Ребята молодые и хорошие.
И как бы славно было от заката
И ярких клумб, где лилии и мак,
Когда б не оказались те ребята
Пьяны, как говорится, «вдребезяк»!
А вон поодаль жидкий, словно тесто,
Не в силах даже приподнять и век,
Не вышел, нет, а выпал из подъезда
Совсем уже не юный человек.
Все ярче город лампами сияет.
Безветрие. Но странно: там и сям
В толпе вдруг кто-то словно бы ныряет.
Ни дать ни взять сама земля качает
Пьянчуг по магистралям и садам.
И их число почти не уменьшается.
Тут все, что хочешь: с проседью усы
И юность щек, что с бритвою не знается,
Но каждый преотвратно изгиляется
И, как нелепый маятник, качается,
Отсчитывая бражные часы.
Ну есть ли тут хоть что-то человечье?!
Да вы вглядитесь, вслушайтесь хоть раз
В безвольный рот, опущенные плечи
И в злую муть остекленевших глаз…
Я ненавижу всяческих ханжей,
И никакой я, к бесу, не стерильный,
Пусть лопнет от досады фарисей:
Мне не чужды ни зарева страстей
И ни веселья благости бутыльной!
И пусть там кто-то ядом называет
Сок виноградной грозди. Ерунда!
Ведь всякий яд, и это каждый знает,
Нас в малых дозах часто исцеляет
И лишь в больших сражает без труда.
Наш мозг есть чудо совершенных дум,
Всех знаний сотворенье и единство.
Так как же пропивать нам этот ум,
Катясь от человечности до свинства!
Не дико ль эволюции ступеньки
Начать считать совсем наоборот
И с гордых человеческих высот
Вдруг опуститься вновь на четвереньки!
Жизнь во хмелю! А что это такое?
Безволие плюс черный эгоизм,
А чаще даже попросту садизм:
Мол, начихать! Помучайтесь со мною!
И добряки находятся, вздыхают:
– Ах, бедный, бедный! Как не поскорбеть! –
Как будто мягкость делу помогает,
Как будто скотство следует жалеть!
Как будто бы нельзя сказать сурово:
– Не тронь ни рюмки, раз не можешь пить!
Не плюй, не отравляй нам душу снова
Ни гнусным видом, ни паршивым словом,
Короче, не мешай нам в мире жить!
А если возмущенье не поможет –
Судить его безжалостным судом!
Не как обычно, а намного строже,
Чтобы мороз продрал его по коже
И слово «суд» страшило бы как гром!
И коль встряхнуть пьянчугу, не жалея,
Да так, чтоб дрянь рассыпалась внутри,
Тогда он, перед рюмкою немея,
Попятится. И, в ужасе бледнея,
Попросит чаю, черт его дери!
Осенние дожди
Дожди, дожди и вечером, и днем.
И пусть я здесь – в уютном помещенье,
Но у меня такое ощущенье,
Что я сегодня стыну под дождем.
Но не под тем, что пляшет за окошком,
Буяня на дорожках и в цветах,
А под другим, похожим на бомбежку,
Там, где машины, люди и картошка
И заступы в синеющих руках.
И все ж, и все ж, хоть и трудна задача,
Но, знаю я, бессмысленно вздыхать,
Что стынь ли, дождь ли, а нельзя иначе,
Ведь труд в полях не может пропадать.
Сижу и злюсь, быть может, по-дурацки,
Что дождь со снегом лупит день и ночь,
А я не в силах выйти по-солдатски,
Чтоб людям, в поле мокнущим, помочь.
Помочь сразиться с грузными мешками,
Помочь и грязь, и ветер одолеть,
Но прежде всех (поймите это сами),
Но прежде всех горячими губами
Одни ладошки зябкие согреть.
За годом год летят друг другу вслед,
Но их добрее и поныне нет.
Как дела?
Встретились двое: – Как жизнь? Как дела? –
Хоть часто обоим плевать,
Какая там жизнь у другого была
И сколько случилось добра или зла,
Главное, что-то сказать.
А если бы взять да и сердце включить,
Насколько это возможно,
И ближнему словом порой пособить