(В чем виноваты словно),
Радостно и смущенно
Смотревшие на тебя?!
Все вдруг зашумели вновь:
– Постой-ка! Ну как же? Как ты?
Выходит, что из-за нас ты
Сломала свою любовь?!
– Не бойтесь. Мне не в чем каяться.
Это не ложный след.
Любовь же так не ломается.
Она или есть, или нет!
В глазах ни тоски, ни смеха,
Лишь сердце щемит в груди:
«У-ехал, у-ехал, у-ехал…
И что еще впереди?!»
Что будет? А то и будет!
Твердо к дому пошла.
Но люди… Ведь что за люди!
Сколько же в них тепла…
В знак ласки и уваженья
Они ее у крыльца,
Застывшую от волненья,
Растрогали до конца,
Когда, от смущенья бурый,
Лесник – седой человек –
Большую медвежью шкуру
Рывком постелил на снег.
Жар в щеки! А сердце словно
Сразу зашлось в груди…
Шкуру расправил ровно:
– Спасибо за все, Петровна,
Шагни вот теперь… Входи!
Слов уже не осталось…
Взглянула на миг кругом,
Шагнула, вбежала в дом
И в первый раз разрыдалась.
На улице так темно,
Что в метре не видно зданья.
Только пришла с собранья,
А на столе – письмо.
Вот оно! Первый аист.
С чем только ты заглянул?
Села, не раздеваясь,
Скинув платок на стул.
Кто он – этот листочек:
Белый иль черный флаг?
Прыгают нитки строчек…
Что ты? Нельзя же так!
«…У вас там сейчас морозы,
А здесь уже тает снег.
Все в почках стоят березы
В парках и возле рек.
У нас было все, Анюта,
Дни радости и тоски.
Мне кажется почему-то,
Что оба мы чудаки…
Нет, ты виновата тоже:
Решила, и все. Конец!
Нельзя же вот так. А все же
В чем-то ты молодец!
В тебе есть какая-то сила,
И хоть я далек от драм.
Но в чем-то ты победила,
А в чем – не пойму и сам.
Скажу: мне не слишком нравится
Жить так вот, себя закопав.
Что-то во мне ломается.
А что-то кричит: «Ты прав!»
Я там же. Веду заочный.
Поздравь меня – кандидат!
Эх, как же я был бы рад…
Да нет, ты сидишь там прочно.
Скажу еще ко всему,
Что просто безбожно скучаю,
Но как поступить, не знаю
И мучаюсь потому…»
Белым костром метели
Все скрыло и замело.
Сосны платки надели,
В платьицах белых ели,
Все, что ни есть, бело!
К ночи мороз крепчает.
Лыжи, как жесть, звенят,
Ветер слезу выжимает
И шубу, беля, крахмалит,
Словно врачебный халат.
Ночь пала почти мгновенно,
Синею стала ель,
Синими – кедров стены,
Кругом голубые тени
И голубая метель.
Крепчает пурга и в злобе
Кричит ей: «Остановись!
Покуда цела – вернись,
Не то застужу в сугробе».
Э, что там пурга-старуха!
И время ли спорить с ней?!
Сердце стучится глухо:
«Петровна, скорей, скорей!»
Лед на реке еще тонок.
Пускай! Все равно – на лед.
На прииске ждет ребенок.
Он болен. Он очень ждет!
Романтика? Подвиг? Бросьте!
Фразы – сплошной пустяк.
Здесь так рассуждают гости,
А те, кто живут, – не так.
Здесь трудность не ради шуток,
Не веришь, так убедись.
Романтика – не поступок,
Романтика – это жизнь!
Бороться, успеть, дойти
И все одолеть напасти
(Без всякой фразы, учти),
Чтоб жизнь человеку спасти, –
Великое это счастье!
Месяц седую бороду
Выгнул в ночи, как мост.
Звезды висят над городом,
Тысячи ярких звезд.
Сосульки падают в лужицы.
Город уснул. Темно.
Ветер кружится, кружится,
Ветер стучит в окно.
Туда, где за шторой тихою
Один человек не спит,
Молча сидит над книгою
И сигаретой дымит.
К окошку шагнул. Откинул
Зеленую канитель.
Как клавиши ледяные,
Позванивает капель.
Ветер поет и кружит,
Сначала едва-едва,
Потом, все преграды руша,
Гудит, будто прямо в душу,
А в ветре звучат слова:
«Трудно тебе и сложно…
Я к вешним твоим ночам
Примчал из глуши таежной,
Заснеженной и тревожной,
Откуда – ты знаешь сам.
Да что говорить, откуда!
Ты понял небось и так.
Хочешь увидеть чудо?
Смотри же во тьму, чудак!
Видишь, дома исчезают,
Скрываются фонари,
Они растворяются, тают…
Ты дальше, вперед смотри.
Видишь: тайга в метели
Плывет из белесой тьмы.
Тут нет никакой капели,
Здесь полная власть зимы.
Крутятся вихри юрко…
А вот… в карусельной мгле
Крохотная фигурка
Движется по земле.
Без всякой лыжни, сквозь ели,
Сквозь режущий колкий снег
Она под шабаш метели
Упрямо движется к цели:
Туда, где в беде человек!
Сквозь полночь и холод жгучий,
Сквозь мглистый гудящий вал
Сощурься, взгляни получше!
Узнал ты ее? Узнал?
Узнал ты ее такую,
Какую видел не раз:
Добрую, озорную
И вовсе ничуть не стальную,
С мягкою синью глаз…
Веки зажмурь и строго,
Какая б ни шла борьба,
Скажи, помолчав немного,
Это ли не дорога,
И это ли не судьба?!
Сейчас вам обоим больно,
И, может, пора сказать,
Что думать уже довольно,
Что время уже решать?!»
Снова город за стеклами.
В город идет апрель.
Снова пальцами звонкими
По клавишам бьет капель.
Нелепых сомнений ноша
Тебе ли, чудак, идет?
Вернись к ней с последней порошей,
Вернись, если ты хороший!
Она тебя очень ждет…
Старый большевик
Памяти моего тестя Константина Георгиевича Емельянова
О нем посмертных не издали книг,
Да и в газетах не было ни слова.
Солдат, подпольщик, старый большевик…
Все это так. Но что же здесь такого?
И в самом деле, вроде ничего.
Да разве мало было их на свете!
И все же, все же именно с него,
С таких, как он, с товарищей его
Багряный свет родился на планете.
Никто для первых не вбивает вех,
И нет для них в истории примера.
Ведь первым, им всегда труднее всех,
И тут нужна кристальнейшая вера.
И нужен душ особенный закал.
Пускай свинец и в день осьмушка хлеба,
Была бы воля тверже, чем металл,
Жила бы нежность синяя, как небо…
И знаю я, что, разные всегда,
Они в основе лишь такими были.
А будь они иными – никогда
Им не свершить бы то, что совершили.
Пускай они на пенсии давно,
И сколько бы их ни было на свете,
Но в смертный час о каждом все равно
Хоть пару строк, а надо бы в газете…
Без недостатков человека нет.
Есть только люди лучше или хуже.
Пусть это так, но вот за тридцать лет
(Знакомство-то какое – тридцать лет!)
Я как-нибудь бы это обнаружил.
Критиковать? Но что критиковать,
Когда душа была светлее зеркала?!
И если пятен в человеке не было,
Нельзя же их нарочно сочинять!
Был скуп? Напротив: ширь и доброта.
Подвел ли в деле? Никогда, ни разу!
Так, может, лгал? Нигде и никогда!
Таких определяют иногда:
Правдив, как совесть или грань алмаза.
Дружил вот так: отныне и навек.
И так любил: однажды и до смерти.
И в ангелах не хаживал, поверьте,
А просто был красивый человек.
И ни чинов, ни званий не хотел,
И в белые одежды не рядился.
Он был земным: и водку пить умел,
Был строгим, и смеялся, и скорбел,
И на работе бурно горячился.
Всегда была в нем радостная сила!
Жил для других. Не мерил, не считал.
И людям щедро сердце раздавал,
А для себя-то вот и не хватило…
И все… И ни о чем не попросил…
Ушел из жизни, как ушел из дома.
Так, словно вышел навестить знакомых,
Ушел и дверь неслышно притворил…
И ни шагов, ни голоса за дверью…
Ушел – как жил: не причинив хлопот.
И оттого внезапная потеря
Еще острее за душу берет!
И все же в мире, в вечной эстафете,
Как ты ни горек, траурный венок,
Не для того отцы живут на свете,