А не то ей просто грош цена!
Пустословы
Верю в честных и искренних. Чту непосредственных.
Всех, кто светится совестью изнутри.
Но всю жизнь презираю людей безответственных,
Чьи слова – словно мыльные пузыри.
Преспокойно, уверенно обещают
Сделать то-то и то-то, а что потом?
А потом все, что сказано, нарушают,
Словно тут они даже и ни при чем.
Что творится в такой вот душе в тот час?
Ничего абсолютно не происходит.
Человек по земле преспокойно ходит,
Так, как будто и нету в природе вас.
Молвил: «Сделаю завтра же» и не сделал,
Обещал: «Позвоню!» – никаких звонков.
Будто сам «удовольствий» вовек не ведал
От чужих безответственно-лживых слов.
Впрочем, нет, если сам он обманут где-то,
Мир с овчинку покажется болтуну.
Он, как камень, пошлет трепача ко дну
Или в гневе буквально сживет со света.
А смешнее всего, что ведь сам-то он
Будет завтра же сыпать слова пустые.
Ибо он чтит себя словно фон-барон,
А другие – на то они и другие!
И порою мне кажется: если б все
Перестали бездумничать и трепаться,
То давно бы вся жизнь наша, может статься,
Мчалась ввысь, как по солнечному шоссе!
И всегда все отпетые болтуны
И живут, и блаженствуют, без сомненья,
Лишь за счет только нашего всепрощенья:
Обманули и тотчас же прощены!
Так пускай, если мы и взаправду люди,
Наш ответ отольется им, как свинец:
Обманул? Натрепался? И все! Конец!
Больше веры вовеки уже не будет!
И стоять на своем, хоть вопи, хоть плачь.
А поможет? Клянусь, еще как поможет!
Ибо он – безответственный тот трепач –
Без доверья и суток прожить не может!
Проблемы
К супругу была она благосклонна,
Но ласки свои отдавала ему,
А если точней, выдавала ему,
Как масло в трудные дни, по талонам.
Когда ж он, сердясь, становился сух,
Она быть добрее не собиралась,
А попросту глупенькой притворялась,
Читая газеты с азартом вслух.
А он вспоминал, как еще недавно,
Когда он влюбленно встречался с ней,
Была она всяких щедрот щедрей
И как же все было светло и славно!
Не злая ль тут фея была виновницей?
Ведь тело одно и душа одна,
Но вот вам восторженная любовница,
И вот равнодушнейшая жена…
Что делать прикажете? Разводиться?
Но кто даст гарантии в том, что вновь
В невесте пылающая любовь
В супружестве в стужу не превратится?
И вывод вдруг пал, как с небес звезда:
Найти, загореться, начать встречаться,
Щедротами нежными упиваться,
Зато не жениться уж никогда!
«Правили страною партократы…»
Правили страною партократы
И лежала грусть в сердцах, как тень.
Но добились власти демократы
И пришел к нам настоящий день.
Жизнь настала – некогда грустить!
Только не поймешь, на что решиться:
То ли волком с радости завыть,
То ли просто взять да удавиться?
Партократы или демократы?
Демократы или партократы?
Большинству, пожалуй, все равно:
Те и эти, в сущности… одно!
Самогипноз
О, как бурно творил я из вас божество,
Полный острых надежд и счастливой тревоги,
И считал, что открыл на земле вещество,
Из которого лепятся звезды и боги.
Для чего? Объяснить не совсем легко.
Впрочем, нет. Потому, всего вероятней,
Что небесные боги от нас далеко,
А земные и ближе к нам, и приятней.
И, когда вы сошли с пьедестала ко мне
В вихре солнечных бликов и птичьего звона,
Я решил, что отныне вдвойне и втройне
Я мудрей и счастливее Пигмалиона.
Только это не фразы. Конечно же, нет!
Просто сердцу нужны высочайшие вещи,
При которых все чувства и ярче, и резче,
Тьма – черней и стократ ослепительней свет!
Эта вера, как музыка, в сердце звенит,
Наделяя его поразительным зреньем,
Как бинокль со стократным увеличеньем,
Или крылья, что мчат тебя ввысь, в зенит!
Только здесь и ошибка, как самосожженье:
Ведь чем выше вознес тебя радостный жар,
Тем стремительней в злую минуту паденье
И безжалостней тяжкий о землю удар.
О, как трудно понять порой до конца,
Что нередко все наши земные боги –
Это те, кого сами мы рядим в тоги,
Не заметив их крохотные сердца…
Отчего так выходит и почему?
Я не знаю. Но если уж разобраться,
Заблуждения губят нас потому,
Что, придумав красивую кутерьму,
Мы ведь сами стремимся в ней потеряться.
И, покинь вы меня, не уйдя ни к кому,
Вдруг остыв и как птица, взмахнув крылами,
Я б в такую кипящую рухнул тьму,
Где клокочет смола и сжирает пламя!
Да, стянись все вот так, словно злым кольцом,
Как сумел бы я выстоять, мне неясно.
Божество ведь осталось бы божеством
Вновь далеким, сияющим и прекрасным…
Только вышло все даже наоборот:
Вместо крыл, улетающих в высь вселенной,
Мутноватый ручей, что таясь течет
И зовется банальнейшею изменой…
Как понять, коль души твоей госпожа,
Кем восторженно только бы восхищаться,
Вдруг начнет вроде крохотного ужа
Перед кем-то по-жалкому пресмыкаться.
Много ль, мало ли радостей вы познали?
Все равно я ведь этого не пойму.
И сейчас мне совсем не важны детали:
Самого ли его вы там обнимали,
Или только лишь нежность свою к нему!
Что там было действительно, что условно –
Это все лишь формальность, словесный бред.
Меж изменой ФИЗИЧЕСКОЙ и ДУХОВНОЙ
Для меня абсолютно различий нет!
А ведь как я считал в дымке светлых снов,
Что любовь – это нечто почти святое,
Где кумир, опустясь к тебе с облаков,
Вечно дарит тебе океан цветов
В брызгах счастья под радостный смех прибоя!
Да, не просто, конечно же, в мире жить!
В нем и горе, и радости – все вершится,
Но не надо кумиров себе творить,
Чтоб когда-то вдруг вдребезги не разбиться!
Хочу понять
Верить можно лишь в то, что всегда понятно.
В непонятное как же возможно верить?
Непонятное, правда, порой занятно,
Только все-таки это – глухие двери.
Вот никак не пойму: почему, зачем
Божьим силам угоден лишь раб скорбящий,
Раб, повсюду о чем-то всегда молящий,
Уступающий в страхе всегда и всем?
Отчего возвеличен был в ранг святого
Тот, кто где-нибудь схимником век влачил,
Кто постами себя изнурял сурово
И в молитвах поклоны бессчетно бил?
Он не строил домов, не мостил дороги,
Он не сеял хлебов, не растил детей
И за чьи-либо горести и тревоги
Не платился в борьбе головой своей.
Он молился. Все правильно. Но молиться
Много легче, чем молотом в кузне бить,
Плавить сталь или сосны в тайге валить.
Нет, молиться – не в поте лица трудиться!
Но в святые возвысили не того,
Кто весь век был в труде и соленой влаге,
А того, не свершившего ничего
И всю жизнь говорившего лишь о благе.
И правдиво ль Писание нам гласит,
Что повсюду лишь тот и отмечен Богом,
Кто склоняется ниц пред Его порогом
И в молитвах Ему постоянно льстит?!
Бог – есть Бог. Он не может быть людям равным,
Уподобясь хоть в чем-нибудь их судьбе.
Разве может он быть по-людски тщеславным
И вдыхать фимиам самому себе?!
И оттуда – из гордого великолепья
Я не верю тому, что в людских глазах
С удовольствием видит Он Божий страх
И униженно-жалкое раболепье!
И никак не могу я постичь душой,
Почему и в былом, и при нашем времени
Жизнь мерзавцев, как правило, – рай земной,
А порядочным – вечно щелчки по темени?!
И коль ведомо Богу всегда о том,
Что свершится у нас на земле заране,
Почему Он не грянет святым огнем
По жулью, подлецам и по всякой дряни?!
Да, согласен: Он есть. Но иной, наверно,
И не все, может статься, в Его руках,
Значит, биться со всем, что черно и скверно,
Надо нам. Нам самим, на свой риск и страх.
Да и надо ль, чтоб лезли в глаза и уши
Жар свечей, песнопенья и блеск кадил?
Бог не жаждет торжеств, не казнит, не рушит.