Как-никак – не прошлогодний снег.
И что муж, он все-таки мужчина
И, пожалуй, даже человек!
Да к тому ж в житейских столкновеньях,
Как ни странно, часто виноват
Да все тот же выцветший халат,
Что порою раздражает взгляд,
Да и просто портит настроенье.
И, пожалуй, чтобы быть счастливыми,
Чтоб и в будни пели соловьи,
Надо вечно, всюду быть красивыми,
Дорогие женщины мои!
Возвращенное время
Актрисе Российского молодежного театра Ирине Викторовой
Опять спектакль по радио звучит
И сердце мне, как пальцами, сжимает.
Мир, как театр, погаснув, замирает,
И только память заревом горит.
Тут вечность: ни пушинки не смахнешь.
На сцене – зал. А у окна в сторонке
О чем-то бурно спорит молодежь.
А ты сейчас стремительно войдешь,
Заговоришь и засмеешься звонко.
Я помню все до крохотного вздоха…
Теперь помчит по коридорам звон,
Ты стул чуть двинешь в сторону, и он
Вдруг, словно дед, прошамкает: «Мне плохо…»
Спектакль идет. А вот теперь ты дома
Средь моря книг, средь бронзы и шкафов.
Я слышу легкий звук твоих шагов,
Почти до острой нежности знакомый.
Ты говоришь, но что ты говоришь,
Уже неважно. Главное не слово,
А звуки, звуки голоса грудного,
Который ты, как музыку, творишь.
А вот сейчас ты к шкафу подойдешь,
Положишь книгу и захлопнешь дверцу.
Ах, как щемит и радуется сердце,
Ты здесь, ты рядом, дышишь и живешь!
Накал завязки: злая правда слов
О подлости. Как будто ранят зверя.
И крик твой: «Нет! Не смейте! Я не верю!»
И вся ты – гнев, и мука, и любовь!
А в зале нарастает напряженье,
Он здесь, он твой, волнений не тая.
Скрип кресла, возглас, кто-то от волненья
Чуть кашлянул, возможно даже, я.
Да, все с тобою, только позови.
И ты ведешь их трепетно и свято,
Как по тугому звонкому канату
К высокой правде, счастью и любви.
Кто выдумал, что время быстротечно,
Что бег его нельзя остановить?
Нет! Как мустанг, что выскочил беспечно,
Оно отныне взнуздано навечно,
И ты в седле, ты вечно будешь жить!
Спектакль идет. Он все еще со мной,
Ах, как мне жаль, что ты меня не слышишь!
Ты в двух шагах, живешь, смеешься, дышишь,
Ну просто хоть коснись тебя рукой!
Еще чуть-чуть, еще совсем немного –
И занавес бесшумно упадет,
И вмиг тебя и звезды у порога
Все два часа безжалостно и строго
От наших дней незримо отсечет…
Но вот и он. Постой, а что потом?
Потом – как буря, вспыхнувшие лампы,
Оваций гулко падающий гром
И ты в цветах, стоящая у рампы…
А что еще, чего на пленке нет?
Еще – стук сердца птицей многокрылой,
Средь всех цветов – еще и мой букет
И шепот твой сквозь шум: «Спасибо, милый!»
За окнами уныло тянет вой
Ветрище, как наскучивший оратор.
Твой легкий шаг, твой смех и голос твой
В Останкино, спеша уйти домой,
Скрутил в рулон усталый оператор.
Но ветер стих. И вновь такая тишь,
Что звон в ушах. И кажется до боли,
Что вот сейчас, сейчас ты позвонишь
Уже моя, без грима и без роли…
А, впрочем, что мне милый этот бред?!
Не будет ни звонка, ни почтальона,
Ни нынче и ни через много-много лет,
Ведь нет туда ни почты, ни ракет
И никакого в мире телефона.
Но пусть стократ не верит голова,
А есть, наверно, и иные силы,
Коль слышит сердце тихие слова,
Прекрасные, как в сказках острова,
И легкие, как вздох: «Спасибо, милый!»…
Тщеславная вражда
У поэтов есть такой обычай,
В круг сойдясь, оплевывать друг друга…
Наверно, нет в отечестве поэта,
Которому б так крупно «повезло»,
Чтоб то его в журнале, то в газетах,
А то в ревнивом выступленье где-то
Бранили б так настойчиво и зло.
За что бранят? А так, причин не ищут.
Мне говорят: – Не хмурься, не греши,
Ведь это зависть! Радуйся, дружище! –
Ну что ж, я рад. Спасибо от души…
Но не тому, что кто-то раздраженный
Терзается в завистливой вражде,
Такое мне не свойственно нигде.
Я потому смотрю на них спокойно,
Что мой читатель многомиллионный
Всегда со мной и в счастье, и в беде.
Включил приемник. Вот тебе и раз!
Какой-то прыщ из «Голоса Америки»
Бранит меня в припадочной истерике
Густым потоком обозленных фраз.
Клянет за то, что молодежь всегда
Со мною обретает жар и смелость,
И я зову их вовсе не туда,
Куда б врагам отчаянно хотелось.
Мелькнула мысль: досадно и смешно,
Что злость шипит и в нашем доме где-то,
И хоть вокруг полно друзей-поэтов,
А недруги кусают все равно.
И хочется сказать порою тем,
Кто в распрях что-то ищет, вероятно,
Ну, там клянут, так это все понятно.
А вы-то, черт вас подери, зачем?!
Успех, известность, популярность, слава…
Ужель нам к ним друг друга ревновать?
На это время попросту терять
До боли жаль, да и обидно, право!
Ну, а всего смешней, что даже тот,
Кому б, казалось, слава улыбается,
Порой, глядишь, не выдержав, срывается
Не весь сграбастал, кажется, почет!
С утра газету развернул и вдруг
На краткий миг окаменел, как стенка:
Ну вот – сегодня нож вонзает друг.
Теперь уже вчерашний – Евтушенко.
В стихах громит ребят он за грехи:
Зачем у них в душе стихи Асадова?!
Читать же надо (вот ведь племя адово!)
Его стихи, всегда его стихи!
О жадность, ведь ему давно даны
Трибуны самых громких заседаний,
Есть у него и званья, и чины,
А у меня лишь вешний пульс страны
И никаких ни должностей, ни званий!
Ну что ж, пускай! Зато сомнений нет,
Уж если вот такие негодуют,
И, гордость позабыв, вовсю ревнуют,
То я и впрямь достойнейший поэт!
«Как бы в жизни порой ни пришлось сердиться…»
Как бы в жизни порой ни пришлось сердиться,
Но разрывом в любви никогда не грозите,
Знайте твердо: дразнить Судьбу не годится:
Вдруг разрыв тот и вправду у вас случится
И вы сами угроз своих не простите!
«Спешишь, кипишь в каком-то бурном раже!..»
Спешишь, кипишь в каком-то бурном раже!
А годы мчат суровой чередой.
И вот однажды не заметишь даже,
Как ты уже – на финишной прямой…
А в прошлые, упрямые года
Душе хотелось и дерзать, и сметь,
Спешить, не остывая никогда,
Всего достичь, добиться и успеть!
А вот теперь, когда посыпал снег,
Ты дни как будто пробуешь сберечь,
Чтобы подольше, замедляя бег,
Той финишной черты не пересечь…
«Он ей сказал: «Поверь! Я не шучу…»
Он ей сказал: «Поверь! Я не шучу:
Чтоб жить нам в счастьи и не препираться,
Позволь мне уходить куда хочу!
И приходить домой, когда хочу!
А где я был? Не надо добиваться».
Она вздохнула: «Раз нельзя иначе,
Пусть будет так. Я все переживу.
И ты придумал здорово. Тем паче,
Что я давным-давно уж так живу…»
7 октября 2000 года
Москва
Сегодня исполняется сто лет моему «фронтовому батьке» – командующему артиллерией 2-й Гвардейской армии генерал-лейтенанту Ивану Семеновичу Стрельбицкому.
Светлая ему память…
Подземные боги
В брезентовой робе и грубой каске
Глядит он сквозь лампочки тусклый свет.
Бесспорно, что в самой суровой сказке
Подобной судьбы абсолютно нет!
О сколько же, сколько у нас воспето
Профессий сияющих и имен,
Где все и любовью людской согрето,
И славой буквально со всех сторон!
С любого открытия или старта
Легко и свободно, и тут, и там,
Мы знаем буквально по именам
Артиста, ученого, космонавта.
А рядом, уж вы меня извините,
Но в душу откройте на мир окно:
Попробуйте, вспомните, назовите
Шахтерское имя хотя б одно?!
Не надо, не мучайтесь, не старайтесь!
Оставим в покое наш мудрый ум:
Ведь сколько тут, право, ни напрягайтесь,