— А я расскажу, — обрадовался началу диалога оперативник, — я вам обоим все расскажу. Может, у вас тогда в голове чего-нибудь прояснится — поймете, что вам в молчанку сколько ни играй, все равно проиграете.
— Мы вас с глубоким вниманием готовы выслушать, — проскрипел Борискин, бросив короткий взгляд на застывшего рядом сына.
— Вот и слушайте, — кивнул Вадим, начав мерить шагами расстояние от кресла до ближайшей стены, — факт знакомства с Кнолями вы, естественно, отрицать не будете.
— Не будем, — криво усмехнулся Михаил Анатольевич.
— Вы работаете с полковником, да не кем-нибудь, а замом, а ваш сынулька тихой сапой крутит шашни с его дочерью. Улавливаете?
— Что именно мы должны уловить? — хмуро бросил Борискин. — То, что вы уже весь ковер затоптали?
— То, милый мой, что вы оба входите в ближний круг знакомств и у отца, и у дочери, а значит, у вас вполне могли быть конфликты, а следовательно, и мотивы для преступления.
— Думается, в таком случае вам надо задержать всех старших офицеров колонии. — Борискин по-прежнему держался невозмутимо, а его сын все больше становился похож на мраморное изваяние, столь же бледное, сколь и неподвижное.
— Вот только Алина Кноль не приходила домой ни к кому из старших офицеров в день своей смерти. А к тебе, милый мой, приходила. Приходила, конечно, к сынульке, но ведь дом-то твой.
— Если, по-вашему, это что-то доказывает, то я начинаю понимать, почему у нас в колонии постоянно полная загрузка. — Губы Борискина искривились в презрительной усмешке.
— И, придя к тебе домой, — продолжил Вадим, — она что-то узнала от твоего сына. Узнала такое, что так спешно покинула твой дом, что даже забыла напульсник, который она почти не снимала вот уже два месяца.
— Ну, раз забыла, значит, снимала, — ухмыльнулся Михаил Анатольевич. — А потом она торопилась на занятия у репетитора, вот впопыхах и оставила.
— Вот именно, на занятия, — кивнул Зубарев, — только какие занятия, милый мой? Пианино! В клавиши пальцами тыкать! И никак этим самым делом ей без напульсника не получалось заниматься. Ну, может, и получалось, только результат был так себе, да и рука сильно болела. Ты, если мне не веришь, у сынульки своего спроси, а то он вон сидит бледненький, того и гляди язык проглотит. Что, Димасик, — оперативник навис над застывшим, словно в забытьи, подростком, — правильно я говорю?
— Что? — Дима непонимающе смотрел на Зубарева.
— Я говорю, рука у Алины болела сильно, — Вадим разговаривал с подростком в той странной манере, в какой зачастую обращаются к слабослышащим или иностранцам, — громко, делая после каждого слова внушительные паузы, — больно ей без повязки играть было. Верно?
— Верно. — Кадык на тонкой шее судорожно дернулся.
— Ну, вот видишь, — обрадовался Зубарев, вновь переключаясь на старшего Борискина, — еще одна улика в копилочку. Каждая вроде малюсенькая, но ведь суд у нас как судит?
Не дожидаясь ответа, оперативник выпятил грудь и назидательно произнес:
— Суд у нас судит по совокупности собранных доказательств. По совокупности, милый мой, улавливаешь?
— Доказательств чего? — Выстроенную Борискиным плотину невозмутимости, наконец, прорвало, и его возмущение вновь выплеснулось наружу. — Что вы пытаетесь доказать? Что дети дружили? Что мой сын был влюблен в эту девочку? Какое все это имеет отношение к тому, что Алина исчезла?
— Отличный вопрос, — нисколько не смутился Зубарев, — и, чтобы на него ответить, мы переходим к самой замечательной улике, можно сказать, жемчужине нашей коллекции — свидетельским показаниям.
— Ах, у вас еще есть и свидетели, — Борискин попытался изобразить саркастичную улыбку, но, поскольку левая половина его лица начала подергиваться от волнения, результат этой попытки вряд ли мог порадовать самого Михаила Анатольевича, если бы только кто-то догадался в этот момент поднести к его лицу зеркало, — и что же за люди, хотелось бы мне узнать? Где вы их ухитрились выкопать?
— Ну, копать еще пока нужды не было, — усмехнулся оперативник, — вот как вы признаетесь, так, чувствую, и придется за лопаты браться. Ну а кто они такие, это вы малость позже узнаете, когда дело до очной ставки дойдет. А сейчас я вам пока кратенько обрисую, что эти добрые люди мне поведали.
Усевшись в кресло, Илья предоставил Зубареву возможность высказать все, что тот считал необходимым, а сам, пользуясь представившейся возможностью, внимательно вглядывался в лица отца и сына Борискиных, пытаясь, впрочем, пока совершенно безрезультатно, уловить в них хотя бы легкий намек на признание вины. Застывшее в оцепенении лицо подростка не выражало ничего, кроме ужаса, в то время как Борискин-старший все больше наливался совершенно искренним возмущением от всего происходящего.
— Я тебя когда спрашивал, где ты был в тот вечер, ты мне что ответил? — В очередной раз пройдясь из стороны в сторону, Вадим ткнул пальцем в сторону Михаила Анатольевича. — Ты мне сказал, что был на службе. А на самом деле?
— Что на самом деле? — устало выдохнул Борискин, похоже начиная понимать, что тратить энергию на споры с убежденным в своей правоте оперативником не имеет никакого смысла.
— На самом деле ты был в поселке, — торжествуя победу, провозгласил Зубарев, — тебя, милый мой, там видели!
— И что с того? — Михаил Анатольевич поднял скованные наручниками руки к лицу и начал массировать виски. — Вы можете понять, это тоже часть моей работы! Кноль поручил мне контролировать порядок в поселке. Уборку, мелкий ремонт. Я два-три раза в неделю планомерно объезжаю или обхожу улицы, проверяю, что в каком состоянии. В тот день был как раз такой объезд. Так что я абсолютно не пытался вводить вас в заблуждение. Вы сами туда забрели каким-то образом. При этом вы совершенно не учитываете тот момент, что в начале пятого я был уже в штабе. Это легко проверить у секретаря. Потом я отправился на склады и не уезжал оттуда до тех пор, пока Кноль не поднял панику. Тогда я вместе со всеми отправился помогать в поисках. Задумайтесь! — Борискин в отчаянии встряхнул руками, отчего звенья наручников недовольно заскрежетали. — Задумайтесь хоть на минуту! Вспомните все обстоятельства. А лучше возьмите и выпишите их на листок. Одно за другим, повременно! Тогда вы сразу поймете, что я не имею, физически не способен иметь хоть какое-то отношение к исчезновению девочки. В то время как она закончила заниматься у Колесниковой, меня уже в поселке не было.
— На листочке, говоришь, — на мгновение задумался оперативник, — можно и на листочке. Только понимаешь, какая интересная штука, занятия в тот день закончились аж на целый час раньше. Улавливаешь разницу? Алина вышла от Колесниковой, когда еще четырех не было. И добавим ко всему этому твою машину, которая проехала в тот край поселка примерно без четверти четыре, а назад вернулась только через сорок минут. Что ж ты там, милый мой, делал все это время, в серого волка играл?
Илье показалось, что в испуганно-безразличных глазах подростка вдруг вспыхнули искры интереса к словам Зубарева, но уже через мгновение Димино лицо вновь не выражало ничего, кроме ясно читаемого желания, чтобы весь этот кошмар скорее закончился.
— Я же не знал, — едва слышно прошелестел Михаил Анатольевич. Его пальцы рук сплелись в странный замысловатый узел и, не переставая, шевелились, словно клубок змей, безустанно борющихся друг с другом. — Я не знал! — Голос его визгливо рванулся вверх и сорвался. — Если бы я знал, что все это случилось в другое время, конечно же, я бы вам все сказал. Но ведь меня же никто не спрашивал. Все думали, что Алина была еще на занятиях, и я так думал. А зачем говорить о том, что никто не спрашивает?
— Но теперь-то ты знаешь, — присев на корточки, оперативник оказался лицом к лицу с Борискиным, — теперь мы все всё знаем. Ты же был там в то время, когда девочка вышла. Так скажи нам, куда она подевалась?
Голос оперативника звучал дружелюбно, почти ласково, но вряд ли у кого-то могли возникнуть сомнения в искренности этого дружелюбия. Ведь нет никакого смысла сомневаться в существовании того, чего точно не существует.
— Где она?
Вадим мягко накрыл ладонью сплетенные пальцы рук Борискина. От этого прикосновения Михаил Анатольевич вздрогнул, словно ощутив электрический разряд, и, вскочив на ноги, выкрикнул, брызжа слюной прямо в лицо уже успевшему принять бойцовскую стойку оперативнику:
— Я не видел ее, понимаете, не видел! Я поставил машину в тупике, за поворотом, потом немного прошелся пешком. Погода была в тот день хорошая. А я еще подумал, что это последний такой день в году, что потом — все, зима. Не знаю точно, может быть, меня минут двадцать у машины и не было, а затем я вернулся и уехал. Я клянусь вам, что так все и было. Я чем угодно готов вам сейчас поклясться!
— Сядь! — рявкнул в ответ оперативник, опуская руку на плечо Борискина.
Михаил Анатольевич безвольно скользнул вниз.
Губы подростка дрогнули не то в тщетной попытке улыбнуться, не то в беззвучном желании что-то произнести, но в тот же момент, когда Лунин решил, что сейчас ему удалось увидеть проявление хоть каких-то эмоций, кроме ужаса, Дима закрыл лицо ладонями, из-под которых вдруг донесся становящийся все громче и громче протяжный вой.
Илья вскинул руку, призывая Зубарева к молчанию. Несколько секунд спустя глухие, прорывающиеся сквозь прижатые ко рту ладони завывания сменились несвязным, прерываемым всхлипываниями потоком слов:
— Алина… папа… папа не мог… Алиночка…
На мгновение рыдания прекратились, но не успели Лунин и Зубарев облегченно переглянуться, как теперь на ноги вскочил Борискин-младший. Его лицо, бывшее до этого абсолютно бледным, теперь покраснело от ярости.
— Это вы! — Он ткнул скованными руками в сторону Лунина. — Это вы все сами придумали! Папа не мог этого сделать, он не делал этого. Я бы знал!
— Вадик, дай ключ, пожалуйста, — попросил Илья и, увидев непонимающий взгляд оперативника, уточнил: — Дай мне ключ от наручнико