«Чапаев»
1
Голуб узнал этот сломанный нос.
Увечье на лице сразу бросалось в глаза. Это не привлекало специального внимания, потому что вокруг сейчас хватало не только взрослых мужчин, но и женщин и даже детей, лишенных войной рук, ног, глаз. Рядом с безногим танкистом, у которого еще и обгорела часть лица, бородач с неуклюже вывернутым набок, расплющенным на переносице носом выглядел чуть ли не баловнем судьбы. Но взгляд Голуба зацепился за что-то знакомое — и он тут же отодвинулся в сторону, чтобы Офицер случайно его не заметил.
Почему и каким образом тот вынырнул именно в Сатанове, Голуб понятия не имел, но особенно этим не обеспокоился. Игоря Вовка он оставил на берегу реки, в тайге, возле подрезанного Балабана. Теперь Офицер тут, их пути пересеклись, и такой расклад Голуба не удивлял. Разве что в который раз получил подтверждение: мир на самом деле теснее, чем кажется. И сразу начал думать, чем грозит или, наоборот, помогает ему появление типа, с которым довелось вместе рвать когти.
Рассказать Теплому про Офицера нужно. Вряд ли он легавый, и там, в лагере, мусора провернули хитрую комбинацию с его вводом в ближний круг Проши Балабана. Конечно, от них можно ожидать какой угодно подлянки. Но на выходе любая игра должна была иметь старт и финиш. Реальной же, вменяемой конечной цели именно для такой долгосрочной комбинации Голуб со всем своим немалым криминальным опытом не видел.
Вывести на побег самого Балабана? Для чего? Ну, допустим, был план, но его и правда мог поломать Голуб. В таком случае для чего играть дальше?
Нет, сто пудов… Хорошо, пусть девяносто, железных девяносто, что Офицер выбрался из тайги. Ему тоже подфартило, и теперь они в одинаковом положении. Это может пригодиться Жоре Теплому — а может и не заинтересовать. Подумаешь, еще один бродяга-беглец. Толку с него.
Собственный вид Голуба позволял слиться с толпой и раствориться в ней. Старая, местами дырявая кожаная летная куртка поверх много раз стираной гимнастерки без ремня, такие же старые солдатские галифе, давно не чищенные сапоги. Вместо пилотки или фуражки — обычная кепка, козырек низко на глазах. К тому же старательно хромал, притворяться комиссованным после ранения помогала самодельная трость. В задымленную и заплеванную чайную при местном базаре зашел один из десятков тысяч неприкаянных горемык, одетых с чужого плеча. Подобные ему где-то в скитаниях или потеряли, или пропили все более-менее пристойное, что имели. И наверняка знают — никто нигде их таких с фронта не ждет, вот и пытаются хоть где-то кинуть якорь. Чтобы не скатиться в нищенство, потому что скоро зарядят дожди, дальше — холода, крыша над головой позарез нужна. Если повезет, то и пригреет какая невеселая вдова. Все ж таки руки-ноги при мужике, а хромает — так бог с ним, не так страшно, не человеческий обрубок.
Конечно, Голуба сейчас вдовицы не интересовали. Под видом комиссованного красноармейца, которому нужно за что-то зацепиться и на какое-то время осесть, он толокся среди людей, ненавязчиво расспрашивал о работе и будто между прочим намекал: мол, есть ли тут в селе военный склад? Фронт давно и быстро пошел вперед, однако склад остался. Поставили взвод солдат для охраны, командир наладил караульную службу. Но чем дальше, тем больше молодым здоровым бойцам надоедало сидеть в глубоком теперь тылу. Правда, не всем, кое-кто даже успел поджениться среди местных. Но приказа отправляться на фронт не поступало. Наоборот, часть склада переоборудовали под продуктовый, для местных нужд. Да и обмундирование новенькое осталось на балансе. Не только советское. В наследство от немцев, которые этот склад еще раньше оборудовали на околице, в старой конюшне, перешли комплекты формы и постельного белья достаточно пристойного качества.
Итак, с мая склад из сугубо военного, интендантского объекта превратился в целое структурное подразделение. Уже только стеречь его недостаточно: оброс тыловой бюрократией, которая нуждалась в кадрах. Так что «на складах», как говорили в Сатанове, можно было найти работу. Тем более вчерашним фронтовикам, которые имели целые руки и крепко держались на ногах.
Склад, вернее его содержимое, интересовал Жору Теплого уже давно. И подбираться туда нужно было долго и осторожно, шаг за шагом, не вызывая лишних подозрений.
Замысел был очень простой. Одним наскоком захватить все, что можно забрать со складов за раз. Марш-броском рвануть от Сатанова до Проскурова, там скинуть всю добычу оптом по заранее договоренной цене барыгам — и раствориться с живыми деньгами. На этом этапе Теплый рассчитывал распустить банду, чтобы потом, через какое-то время, встретиться подальше отсюда. Желательно в большом городе. В Киеве, а еще лучше — в Харькове, откуда до Жориных родных мест рукой подать.
Как успел убедиться Голуб, земля в Каменце и вокруг начинала гореть у Теплого под ногами. Потому тот обрадовался его появлению, пусть и устроил неприятную проверку. Ведь он — новый в этих краях человек, нигде не светился и способен передвигаться по городу и окрестностям свободнее других. Придумать соответствующую легенду — и можно посылать кента в разведку. Задание Голуба — вынюхать все связанное со складами.
Ясно, расклад смены караула вряд ли выйдет узнать. Такие вопросы сами по себе звучат подозрительно. Но стоит попробовать разговориться с кем-то из служивых. Они же скучают, когда идут в увольнение, — им некуда себя девать. Разве что чайная при базаре, ее мужчины не обходят, и бойцы, которые несут службу на складах, ничем не хуже. Какие еще развлечения в небольшом поселке…
Вот почему Голуб пошел в чайную.
Где и узрел Офицера.
Тот зашел в затянутое сизым табачным дымом помещение, сразу двинулся к самодельной фанерной стойке, поздоровавшись с несколькими знакомыми по пути. А Голуб, расположившись с кружкой пива в компании таких, как он сам, всего лишь в нескольких метрах от того места, немедленно закашлялся. Опустил голову, позволил похлопать себя по спине. При этом переместился так, чтобы Офицера ему перекрыл один из новых знакомых.
Из-за традиционного шума никто не обратил внимания на мужика, которому разбавленное пиво пошло внезапно не в то горло. Точно так же не обращали внимания здесь на безногого танкиста с баяном: даже тот, кто попадал в чайную впервые, узнавал: зовут его Вася. Калеку прикатывает сюда на самодельной тележке с колесиками дочка, девочка лет десяти. Доставляет аккуратно, ровно на время открытия. А когда пора закрываться — возвращается за папой. Денег баянисту почти не бросают, зато постоянно подкармливают и подпаивают, и вот таким, сытым и пьяненьким, ребенок забирает отца домой. Ведь иначе придется думать, как накормить героя войны самим — ее мама работала в одной из поселковых контор, упорядочивая бесконечные бумаги.
Взяв себе пива, Офицер на ходу плеснул немножко в подставленную кружку баяниста, перекинулся с ним несколькими фразами. О чем говорили, Голуб не услышал, да и не очень хотел. Стараясь не попадать в поле прямого зрения того, кто готов был убить его на берегу Глухой Вильвы, он не сводил взгляда с бородача. При этом поддерживал не слишком обязательную беседу с местными завсегдатаями. Долго Офицер в чайной не задержался, натянул кепку, вышел, махнув на прощание знакомым.
Сразу же попрощался и Голуб.
Он дал Вовку небольшую фору, а потом увязался следом.
Будний день клонился к вечеру. Игорь пересек базар, который начинал сворачиваться. Не оглядываясь по сторонам, двигаясь так, будто ему ничего тут не угрожает, довел шпиона до знакомого уже тому Дома культуры. Там Офицер о чем-то коротко переговорил с немолодым человеком. Тот пристроил на специальную доску с надписью от руки «Кино» самодельную афишу с рукописным: «Завтра по просьбам — „Чапаев“!» — а тогда, дружески хлопнув его по плечу, открыл двери и исчез внутри.
Первый порыв — подойти к дядьке с афишей и спросить, кто такой этот с бородой, — Голуб укротил. Причем с определенным усилием. Непременно же ляпнет потом Офицеру: мол, интересовался тобой тут один, будто между прочим. Вовк насторожится, потому что залег на дно, рыло в пуху, тени собственной шугается, факт. Так что решил пока прикинуть, кем его бывшего солагерника могут в этом Сатанове считать.
Ответ нашелся быстро. Не иначе пристроился Офицер тут, в Доме культуры. Придурился кем-то, тянет лямку обычного советского человека. Служит, получает продуктовые карточки.
Ну-ну…
Площадка перед домом была небольшая, однако довольно открытая. Оставаясь тут дольше, Голуб мог засветиться. Потому, забыв про свою главную цель, он отошел и расположился со своей тростью так, чтобы видеть крыльцо и входные двери. Не живет же Офицер там, не спит. Хотя… хрен знает, как тут у него все сложилось. Голуб приготовился ждать долгонько, даже начал думать, куда бы переместиться, поменять точку. Но меньше чем за час из помещения вышли один за другим несколько человек. Преимущественно женщин, если не считать пожилого киномеханика. Одна вела за руку мальчика лет семи, видно, брала с собой на работу. Офицер покинул здание последним. Сперва старательно запер на висячий замок входную дверь, потом обошел здание по периметру, закрывая снаружи ставни на окнах. Уже сгустились быстрые сентябрьские сумерки, и Голуб понял: рабочий день закончился. Значит, и правда пристроился здесь ловкий Офицер. Кем? Ключником… или сторожем, так, наверное, правильнее будет.
Не обращая ни на кого внимания, ведя себя на удивление спокойно, Игорь двинулся в сторону, противоположную той, где занял позицию Голуб. Тот же, снова дав ему отойти, похромал следом. Стараясь держать дистанцию и при этом не забывать хромать на ту ногу, на которую припадал.
Так Офицер вывел его через весь поселок на самую окраину. Где прошел мимо двух разрушенных хат, зашел в третий двор, крайний на этой улице, — дальше начинался лес. Перешел двор, ступил на крыльцо. Повозившись с замком, исчез в доме.
Голуб задумался. Итак, он выследил Офицера и знает, где его логово. Что это дает? Зайдя в ближайший брошенный двор, он присел за забором, закурил. Сделав несколько затяжек, сразу подхватился, погасил цигарку. В этих краях чужие не ходят, тем более не прячутся и не курят.
Судя по страшным историям о волках-оборотнях, которых ему довелось наслушаться в Сатанове, всякий незнакомец, особенно тот, кто скрывается на окраинах и возле разрушенных хат, вызывает нежелательное подозрение. Черт его знает. Вдруг за оборотня примут и на вилы, глядишь, наколют с перепугу. Лучше убраться от греха.
Еще раз зыркнув вокруг, Голуб легко перебрался через полуразрушенный забор. Оглянулся на дом, в котором исчез Офицер. Окно слабо светилось: зажег свечку или керосиновую лампу. Тихо сидит в своей норе, даже не знает, что уже рассекречен.
Сплюнув, Голуб захромал назад. По большому счету, в поселке его больше ничто не держало. Все, что хотел, он узнал. А ведь собирался еще днем возвращаться в Каменец, но решил на всякий случай чуток задержаться.
Так бы и прозевал старого знакомого.
Ну-ну…
2
Общее собрание Левченко проводил днем.
На вечерний киносеанс привезли «Чапаева». Директор Дома культуры ленту из области едва не зубами выгрызла. Даром что две недели назад, в начале сентября, уже крутили. У партизан директор была парторгом, сменив на этой должности убитого в бою мужа, секретаря партийной организации отряда. Отличалась грубым прокуренным голосом, могла построить комсостав. В самом Сатанове с ней мало кто желал заводиться серьезно. Андрей был уверен, что Парторгшу, как ее тут называли, побаивался даже Сомов. Хотя случая убедиться в этом не представилось: начальник отдела НКВД и бывшая партизанка странным образом почти не пересекались ни по делам, ни лично. Несмотря на это Левченко придумал для себя пояснение — главный местный чекист обходит Парторгшу десятой дорогой, и это начальника милиции вполне устраивало.
Сам же Андрей невольно принял ее удар на себя, заикнувшись про важность таких собраний и призвав провести их перед показом «Чапаева».
— Все равно же видели, Тамара Васильевна! Каждый на память знает, пацаны вон пересказывают!
— Товарищ старший лейтенант! — пробасила Парторгша в ответ. — Вы товарища Левитана по радио слушаете? Знаете, что наши войска окружили фашистов под Яссами? Котел им там устроили. Пусть варятся, паскуды, в своей смоле.
— Я слушаю сводки информбюро, Тамара Васильевна. При чем тут кино про Чапаева?
— Чувство победы, товарищ Левченко! На всех фронтах наши побеждают! Говорят, Финляндия вступила в войну, вместе с нами бьет общего ненавистного врага. А мне что предлагают в области? «Ошибку инженера Кочина»? «Бесприданницу», где красивую артистку в конце убивают? Или комедию «Сердца четырех»! Тоже мне, для поднятия боевого духа трудового народа в тылу! «Чапаев», товарищ Левченко! Только «Чапаев»! И я объясняю это товарищам в культотделе…
— Тамара Васильевна, разве Чапаева в конце не убивают?
— Демагогия, товарищ Левченко! Нашего Чапаева не убивают! Он гибнет за дело революции в неравной битве с врагом! А буржуйскую дамочку другой буржуй таки убивает! И правильно делает, между прочим! Гибель Чапаева тогда, в те времена, вдохновляет наших людей на победный дух теперь! Потому надо крутить сейчас именно это кино, товарищ Левченко, идеологически, я сказала бы — политически важно! Будете спорить?
— С вами тяжело спорить, Тамара Васильевна, — согласился Андрей. — Разве что грызться.
— Тоже нет смысла, кстати. Все равно вы свою лекцию не будете читать ни перед «Чапаевым», ни вместо «Чапаева».
Левченко вздохнул, представив, как с этой женщиной-кремнем приходилось уживаться партизанам и сейчас договариваться другим людям.
— Вы не понимаете. Не собираюсь я лекции читать. Но в поселке у нас тихая паника. Причина — никому не нужные сплетни про якобы волков-оборотней. Когда все испуганы, это способствует поднятию боевого духа в тылу? Наши войска громят фашиста на всех фронтах. А тут люди с наступлением сумерек прячутся по хатам, законопачивают окна и двери изнутри, собственной тени боятся. Нормально это, как вы считаете?
— Суеверия. Я воевала в здешних лесах. Оборотней не бывает. Временами некоторые двуногие страшнее оборотней. Или сами ими являются. Вы милиционер, товарищ Левченко, лучше меня это знаете.
— Знаю. Но это не означает, что гражданам не нужно спокойно, публично объяснить: оборотней не существует. А всякий, кто сеет панику, работает на врага. Помогает ему, деморализует население на освобожденных территориях. Недругам только того и надо.
— Кто же тогда на людей нападает?
— Тут другой вопрос. — Левченко в свете последних событий сам хотел бы иметь какой-то вменяемый ответ. — Милиция занимается, процесс идет.
— Волков ловит?
— Почему волков? Видите, Тамара Васильевна, и вы туда же! Умная женщина, воевали, награды имеете, член партии, вдова коммуниста, а туда же — волки…
— Люди хотят знать, что происходит в поселке.
— Так я вам о чем говорю! Видите, сами же согласны!
— Но перед «Чапаевым» будет выпуск хроники! Потом — сам фильм! Знаете, когда это закончится? Уже стемнеет! Люди боятся поздно ходить, товарищ Левченко! А вы же затянете время своей лекцией, или что там у вас еще? Разве я не права?
— Вполне, — пришлось признать Андрею.
— Предлагаю вам такой выход, — простила Парторгша, довольная очередной победой своих аргументов. — Соберите днем партийных работников, руководителей, поселковый актив, короче говоря. Проведите разговор с ними. А уже потом пусть ответственные товарищи говорят с людьми дальше, шире, как говорится. Принимается?
— Резонно, — согласился Левченко.
И вот в актовом зале, который при необходимости превращался в кинозал и площадку для танцев под патефон или баян, собралось десятка полтора людей. Может, это и лучше, решил Андрей. Все настроены по-деловому, меньше будет шума и глупых выкриков с мест. Поздоровавшись с некоторыми лично, остальным махнув, он сперва примостился на краешке сбитой на скорую руку сцены. Подумав, легко запрыгнул на нее, стал перед залом, будто лектор или на самом деле актер самодеятельного театра.
Начал без предисловий, без обязательных и поэтому лишних слов:
— Товарищи, вы знаете, почему я попросил вас сейчас собраться. Ситуация в нашем поселке сложилась не очень простая из-за всех этих. — Хотел сперва сказать «преступлений», потом «убийств», но в конце концов нашел, как показалось, более подходящее слово: — Из-за всех этих скоропостижных смертей. Не так давно тут еще были немцы. Годы оккупации, страх, потеря надежды. Но советская власть вернулась на Подолье навсегда. И хотя страна продолжает воевать, а наша доблестная армия бить врага, люди верят в победу и устали бояться. Ни для кого не секрет, что силы милиции ограничены. В то же время банды, которые состоят из дезертиров, предателей, воровских недобитков, поднимают голову. Вооружаются. Не дают нам с вами налаживать такую нормальную жизнь, которая возможна далеко от линии фронта в военное время. Мне приходится признать, что личного состава милиции не всегда хватает, чтобы дать бандитам и спекулянтам-мешочникам отпор. Что, товарищ Маковник?
— Вы будто оправдываетесь сейчас, — произнес с места глава местной парторганизации. — С ситуацией все ознакомлены. Конкретнее надо говорить.
— Речь идет о том, — упрямо продолжил Левченко, завершая предыдущую мысль, — что, когда милиция, грубо говоря, ловит бандитов, это все понимают. Но уже несколько месяцев мы находим трупы людей в окрестном лесу. Не можем объяснить толком, кто или что стало причиной скоропостижной смерти людей. Вот тогда начинают возникать и распространяться суеверные, страшные, никому не нужные слухи.
— Народ боится неизвестного, — вставил со своего места одноногий директор школы Иван Худолей. — Это только детвора у нас на перерывах в оборотней играет.
— Такое есть?
— Еще и не такое! Уборщицу, бабу Пашу, двое архаровцев так испугали! Подстерегли за углом и рыкнули в два голоса! Пришлось самогоном отпаивать старую женщину.
— То дети, — улыбнулся Маковник. — Им интересно.
— Вот видите, уже нащупали первую проблему, — оживился Андрей. — Нужно с родителями работу провести! Если коммунисты — по партийной линии! Потому что это никуда не годится!
— Ага! — подхватил ему в тон Худолей. — Точно, не годится. Один — Боря, сынок Кати Липской, почтальонши. Другой — дружок его новый, Юра, сын Ларисы Васильевны, учительницы.
— Жены товарища Сомова? — уточнил доктор Нещерет.
Его Андрей также пригласил. Присутствие человека, который знал больше других и столько же, сколько он сам, в непростой ситуации придавало уверенности.
— Его, — кивнул директор школы. — Вот что вы начальнику НКВД скажете? Кто с ним работу проведет? Пацанам десять и семь лет соответственно.
— Это имеет какое-то значение? — встрепенулся Маковник.
— Конечно имеет! — Худолей даже поднялся, опираясь на палку, и теперь повернулся лицом к присутствующим, явно собираясь перехватить у Левченко инициативу. — Война, дети, как ни крути, рано взрослеют. Не смотрите на возраст, каждый ребенок войны уже старше, чем в метрике. Я педагог, между прочим, еще с довоенным стажем, у меня грамоты почетные есть…
— К чему тут твои грамоты, Иван Григорьевич? — отмахнулся Маковник. — Не о них говорим.
— Не о них, — легко согласился тот. — В печь мои грамоты, пусть сгорят. Но детей я чувствую — вот! — растопыренная ладонь легла там, где сердце. — Война, в их головах это год за полтора, если не больше. Взрослыми рано становятся, это не новость. Только детьми остаются, факт. И передают своими поступками настроения взрослых! Наши с вами настроения, товарищи, об этом тоже не стоит забывать!
— К этому и вернемся, — подытожил Андрей. — И ближе к конкретике. Настроения тревожные. Да что говорить. Конечно, я не местный, хотя знаю каждого из вас, будто сто лет.
— А мы вас! — вклинился Маковник.
— Ага, спасибо. — Сбившись на миг с мысли, Левченко в который раз выдержал короткую паузу. — Итак, товарищи, я о чем хочу сказать. Возможно, в этих краях ходят какие-то старинные суеверия, которые пустили глубокие корни. Стою на квартире у нашей уважаемой библиотекарши, она провела ликбез. Прояснила, что в названии нашего с вами Сатанова ничего нечистого нет. Совсем другое происхождение, не от сатаны. Вообще она тут родилась и всю жизнь живет. Родители ее тут родились и прожили, и прародители…
— Товарищ Левченко, простите, но вы сейчас напоминаете попа! — пробубнила Парторгша. — Разное там церковное мракобесие. Сатану вспомнили, еще заведите, как на проповеди: Абрам родил Исаака, Исаак родил Якова. Вот я тоже из этих краев. Родители мои точно так же в Сатанове родились, какое это имеет значение?
— Имеет, имеет. Вот вы сказали: когда партизанили, ни разу не сталкивались с похожим нападением волков на людей. Хотя хищные звери в лесах — это естественно. Вы мне про реальность рассказали. Полина Стефановна рассказала несколько местных сказок, не то чтобы страшных — интересных. Но ни одна из них прямо не касается оборотничества в наших краях.
— И все-таки к чему вы клоните? — поторопил Нещерет. — Вода, извините, толченая в ступе.
— К тому, Саввич, к тому. На людей нападает зверь. Это факт, который не вызывает сомнений. — Сейчас Андрей начал озвучивать присутствующим часть своих выводов. — Другой свершившийся факт: раньше ничего подобного тут, в Сатанове, и в окрестностях местным не угрожало. Ни до войны, ни даже до революции. Были, конечно, случаи, когда хищник резал скот. Такое происходит везде в округе, не считается чрезвычайным событием. Как только волк без меры обнаглеет, собирается группа мужчин-охотников, они идут в лес и убивают хищника.
— Хочешь сделать точно так же, тезка? — спросил молоденький лейтенант Андрей Борисов, взводный с охраны складов, тоже приглашенный Левченко, с которым они, фронтовики, без церемоний перешли на «ты». — Облаву? Я автоматчиков выделю. Мои орлы совсем засиделись в казарме. Хоть какое-то развлечение.
— Мы не играем, Борисов. Для забавы кино придумали. Сегодня вообще «Чапаева» привезли. Бойцов, кто заслужил, отпускают сюда на вечер. Говорят, потом будут танцы. Под патефон. Трофейные пластинки, местные девчонки…
— Мои бойцы, тезка, уже сапоги гуталинят, кому подвезло.
— Ну вишь. А охота. Устроить можно. Тут у мужчин оружие на руках имеется. Просто я не думаю, что прочесывать окрестные леса сейчас самое время. Веду вот к чему. Нет почвы для суеверий, связанных с волками-оборотнями. Точно так же нельзя с уверенностью утверждать, что орудует огромный бешеный волк. Хотя бы потому, что нападения происходят со странной периодичностью. Каким-то непонятным мне образом они совпадают с так называемыми фазами луны.
— Извините, Андрей, — снова вмешался доктор Нещерет. — Полнолуние — атмосферное явление, если можно так сказать. Это как восход или закат луны, дождь, ветер. Природа, словом. Потому называть его «так называемым» — ошибка.
— Ладно, пусть, — легко согласился Левченко. — Это даже немного усложняет ситуацию. Каким образом полная луна прямо или непрямо влияет на очередное появление хищного зверя? Откуда он взялся, если никогда в этих краях ничего такого не замечали? Почему не убегает отсюда, а упрямо сидит где-то в логове? Я тут наводил справки, кстати. Нигде в соседних районах, в окрестных поселках похожего не фиксировали. Значит, что-то держит зверя именно тут, возле Сатанова! — Повысив голос, он тряхнул стиснутой в кулак рукой с выставленным вперед, словно указка, указательным пальцем. — Поняли теперь, товарищи, к чему я веду и для чего вас собрал?
Ответом было молчание. Кажется, теперь до присутствующих, тех, кто активно говорил, и тех, кто отсиживался молча, начал доходить жуткий смысл сказанного. Насладившись достигнутым эффектом, Андрей продолжил, уже нормальным голосом, не нагнетая:
— Начальник УНКВД товарищ Сомов убежден: волк тут ни при чем. Под хищного зверя, так сказать, работает человек или группа людей с целью запугать местное население. Это его версия. Он имеет на нее полное право. Я же придерживаюсь другой мысли: людей никто не запугивает, они сами боятся.
Левченко думал, что сейчас спросят, чего именно, но собрание молчало. В который раз выдержав многозначительную паузу, он подвел промежуточный для себя итог:
— Боятся неизвестного.
Парторгша прокашлялась, не спеша вытащила папиросу, размяла ее кончиками пальцев — до войны не курила, приучилась в отряде. Процесс почему-то очень ее увлек. Не отводя глаз от пальцев, произнесла:
— Кто же, по-вашему, этот неизвестный, товарищ начальник милиции? Или… что же это такое?
— И какой холеры не уходит отсюда, — добавил Худолей. — Может, его тут кормят?
— Кого? — тут же спросил Борисов. — Кого кормят, уважаемый?
Левченко легонько хлопнул ладонями.
— Вот это уже, товарищи, вопрос не к вам. Сложность ситуации знаете в чем? Состава преступления нет. Жертвы не были близко знакомы, хотя жили будто бы в одном небольшом поселке. Смерти объединяет только способ нападения, это пошли мои профессиональные пояснения. Интервал между ними тоже большой. Места всякий раз разные, а последний случай — вообще, можно сказать, в пределах Сатанова. Так далеко из лесу… оно… — снова запнулся, — это никогда не выходило. Потому ни логики, ни здравого смысла в ряду смертей, которые произошли с мая, не вижу. По большому счету, милиция не должна заниматься нападениями зверей на людей. Особенно когда идет война, а округу терроризирует банда Жоры Теплого. Сил еще и на волков или других зверей у нас просто нет. Именно потому я вас и попросил собраться сегодня.
— То есть? Непонятно все равно. — Маковник выразил общую мысль. — Мы вместо милиции должны ловить бешеного волка?
— Милиция тоже не должна ловить бешеного волка, — парировал Андрей. — Задание, или, если хотите, просьба к вам, товарищи. Надо организоваться, разбить Сатанов на сектора, пойти по людям. Зайти в каждую хату, в каждый дом. Поговорить по возможности с каждым. Или сделать так, чтобы разговор передали дальше. Довести до людей не требование, а просьбу: без паники. Оборотней не существует. Суеверия подрывают боевой дух людей в тылу, ведь именно здесь и сейчас куется наша победа. Всякий населенный пункт сегодня — кузня фронта. Хороши же будут кузнецы, если будут бояться серого волка. Обратите внимание: за все это время хищника никто не видел. Мы признаем, что пока милиция и правда не имеет права и оснований искать волка в лесу. Поэтому возьмите борьбу с паникой на себя. В конце концов, кому еще, как не вам… коммунисты.
— Я кандидат, — напомнил лейтенант Борисов.
— Ничего, тезка. — Левченко улыбнулся уголком губ. — Значит, идете по людям. Объясняете про кнут и пряник. Что сойдет за пряник — пока не придумал. А кнут такой: кто будет сеять панику, распространять слухи про оборотня и такое прочее, того ждет криминальная ответственность. По закону военного времени. Вплоть до расстрела. Смело валите все на меня — начальник милиции сказал, и точка. Ясно?
— Так точно, — ответил за всех Худолей.
— Тогда спасибо, что слушали. Можете быть свободны. Я все сказал. Разве что у кого-то вопросы появились. Есть?
Снова ответило дружное молчание.
— Еще раз спасибо.
Одернув гимнастерку, Андрей надел фуражку, фасонно козырнул людям и быстро вышел первым.
Хотел пойти быстрее, потому что все это время ему не давало покоя знание, которым не обладали другие. Побаивался, чтобы этого не заметили, не раскусили определенную неискренность начальника милиции. Потому и старался в процессе не задерживать взгляд на Нещерете — доктор единственный понимал, о чем недоговаривает Левченко.
Бывают они, оборотни.
По крайней мере один человек-волк точно прячется где-то рядом.
И Андрей почти проговорился. Ведь подозрение, что с таинственным лесным зверем может быть непонятно как связан кто-то из местных, сформировалось окончательно. Стояло в голове.
И едва не сорвалось сейчас с языка.
3
— Не хочу пугать вас, Ларочка.
— Пугать? Неужели вы можете напугать больше, чем эти слухи про оборотня, Полина Стефановна?
Пожилая библиотекарша собрала разложенные на столе карты. Аккуратно тремя пальцами взяла старый мундштук, настоящая слоновая кость. Сделала затяжку.
Она курила не часто, объяснив Ларисе, что не получает от никотина никакого удовольствия. Цигарку скручивала себе сама, имея небольшой запас папиросной бумаги.
Для этого потрошила уже готовую, фабричную папиросу, смешивала табак с высушенными и тоненько нарезанными душистыми травами. Потом дымила этой ароматной смесью и убеждала сама себя, что процесс способствует расслаблению и успокоению. Ларисе же было все равно, она привыкла к любому табачному дыму еще до войны. Игорь ради мужественности почему-то решил еще и научиться курить, хотя не только она — все, кто хорошо знал его, говорили: ему не идет. Это заводило Вовка, и за короткое время он будто назло превратился в заядлого курильщика. Когда же началась война, казалось, задымили все вокруг. Лариса вообще удивлялась, как ей удалось держаться без курения, что в нынешнее время считалось чуть ли не дурным тоном.
— Об этом я отдельно расскажу. Если слово дадите.
— Слово?
— Мужа вашего не развлечь моими сказочками. Хотя не такие уж это и сказочки…
— Мой муж, напомню, офицер НКВД. Чекист. А там сказкам не верят.
— Разве? — Стефановна пустила струю дыма вбок, положила мундштук на старую металлическую пепельницу так, чтобы пепел падал внутрь нее, машинально перемешала карты. — Работники органов государственной безопасности готовы не только поверить в сказки, но и сами их придумывать, чтобы это помогло в борьбе с очередным врагом народа. Или я ошибаюсь?
— Я же просила вас, Полина Стефановна, не вести со мной подобных разговоров.
В словах Ларисы не слышалось ни единой нотки упрека — она только сухо напоминала старшей приятельнице об определенной договоренности.
— Разве это разговоры, Ларисочка? Ничего страшного, обычные опасения. Он, кажется, тоже охотится на волка.
— Почему тоже? Кто еще? И потом…
— Что? — Руки библиотекарши замерли, пальцы слегка сжали колоду.
— Сомов не ловит волков. Он просто не верит, что тут орудует хищник.
— Во что же он верит?
— Мы с ним мало об этом говорим. — Лариса не жаловалась, как и раньше, только констатировала факт. — Мы с Виктором вообще мало говорим.
— В последнее время?
— Не только. О его работе — тем более. Но проговорился мне: всю эту историю с нападениями на людей воспринимает как происки врага.
— Потому я и буду просить вас не делиться с ним моими подозрениями.
— Вашими? — Лариса не сдержала улыбки, тут же поняла: это выглядит не совсем вежливо. — Простите, Полина Стефановна. У вас есть подозрения? Кого и в чем вы подозреваете?
— Не подозрения. Мысли. — Руки начали привычно смешивать карты. — Я мыслю — значит, я существую. Знаете, кстати, кто это сказал?
— Кажется, — лоб Ларисы собрался гармошкой, — не Декарт ли?
— Верно. Как любит говорить мой квартирант, так точно. Рене Декарт, был много столетий тому назад такой философ. Читали его работы, возможно, а?
— Он же математик. А я учитель математики.
— Вам преподавали в институте математику Декарта?
— Мне странно, откуда вы знаете про него тут, в… — Лариса запнулась.
— Говорите, говорите дальше. — Карты в руках Полины Стефановны заходили быстрее. — Тут, в Сатанове. В глуши, в провинции. Вы же киевлянка, верно?
— Так точно. Как любит говорить ваш квартирант.
— Тогда должны знать, что Киев не всегда был столицей. У меня есть стойкое подозрение, что, когда вы родились, Лариса, ваш родной город столицей не считался. Или считался, но недолго. Наш Каменец-Подольский тоже определенное время был столицей украинской республики. Вот об этом, между прочим, при вашем муже точно не стоит вспоминать. Хотя он наверняка догадывается о моей долгой памяти. И точно так же я не всегда работала в провинциальной библиотеке, Ларисочка. Мы с вами в какой-то мере коллеги.
— Преподавали?
— Не науку раскладывания пасьянса. — Полина Стефановна аккуратно собрала в кучку колоду, положила рядом, отодвинула, снова взяла мундштук, затянулась. — Об этом как-нибудь в другой раз. К нашим делам. — Тон старушки изменился. — Карта вам нынче легла не очень.
— То есть?
— Хлопоты. Причем не слишком приятные. Неожиданности, которые при иных обстоятельствах вас порадовали бы, но сейчас напрягут еще больше. Неуютная атмосфера дома, обострение отношений с мужем.
— Уже плакалась вам в жилетку. — Лариса грустно улыбнулась. — Знаете ведь, у меня и так с Сомовым не гладко.
— Сегодня валет лег не так, как всегда.
— Это как-то связано…
— Речь только о картах. Прямоугольниках из плотной бумаги с картинками.
— Хотите сказать — появится неожиданный валет? Может, даже бубновый, будто в старых песнях, цыганских?
— Мое дело предупредить, Лариса. Хотя. Мы с вами только развлекаемся, время убиваем. Ваше и мое. Вы же не думаете, что все это, — ладонь накрыла колоду, — серьезнее простого дамского развлечения?
Молодая женщина пожала плечами:
— Если валет — все, чем вы хотели меня напугать. То есть не хотели. Запуталась.
— А не нужно путаться. В такое время живем, когда хлопотные изменения в жизни, подсказанные обычным карточным пасьянсом, могут выбить из колеи. Считайте, вот наш с вами итог.
— Вы оборотня вспоминали.
— Нет, Лариса, это вы его вспомнили всуе.
— Ладно, пусть я. Но вы разговор поддержали. Даже намекнули на какую-то страшную историю. Чуть ли не тайну. Предупредили, что мужу лучше не знать. На него тоже карта легла?
Полина Стефановна снова затянулась цигаркой. В этот раз она не торопилась с ответом. Наконец заговорила, глядя на гостью, и взгляд библиотекарши неуловимо изменился. Лариса скорее почувствовала это, чем заметила.
— Карты тут ни при чем. Вообще забудем про карты. — Рука легко смела колоду со стола в карман, грубо нашитый сбоку на розовую вязаную кофту. — Вы с вашей семьей живете в Сатанове недавно. Точно так же, как мой квартирант или вот Нещерет Антон Саввич, медикус наш. Потому не знаете, о чем дружно молчат местные.
— Заговор?
— Нет. Скажем так, негласный договор. Понимаете, Лариса, я ученая женщина, как вы уже успели убедиться. Но у нас даже среди простых людей не найдется настолько дремучих, которые бы верили слухам или сказкам об оборотне. Скорее в Бога поверят. Много верующих, между прочим, но не об этом речь.
— До сих пор не понимаю, к чему ведете.
— Объясню, Лариса. Все объясню. Дело вот в чем. Еще год назад тут стояли немцы. Нам всем казалось — это навсегда, советская власть никогда не вернется. Тогда же в Сатанове стали исчезать люди. Грешили на фашистов. Только не могли понять, почему то дед старый куда-то денется. То инвалид. То бабушка с внучкой, которых голод погнал в лес в грибную и ягодную пору. Еще можно объяснить исчезновение молодых женщин. Хотя немцы особо и не таились, когда какую-то женщину хотели. Больше вам скажу: в Каменце еще зимой работали два борделя, солдатский и офицерский. И не нужно думать, что контингент комплектовали силой, под страхом смерти. Наоборот, девушки сами шли. Чтобы не угнали в рейх на работы или из-за продуктового пайка. Семьи свои кормили, я никого не осуждаю. Но, — новая затяжка, — исчезали все подряд. Не так чтобы очень много народу пропало с учетом того, что на войне кого-то убивают ежечасно. Но где-то пятеро в разное время не вернулись домой. Их находили, Лариса.
— Находили?
— Да. Спросите где.
— Где?
— В лесу, Лариса. Или на опушке. Горло перегрызено, тело покусано. Всякий раз привозили в село на подводах полицаи, разрешали хоронить. Стоят те могилы на местном кладбище рядком. Вот вам и волк.
Лариса прищурила глаза, переваривая услышанное.
— Немцы объясняли как-то?
— Никто никому ничего не объяснял. Потому что никто ни у кого ни о чем не спрашивал. Будто так и нужно. С прошлой зимы… нет, с конца осени, точнее — с середины ноября все внезапно прекратилось. Будто и не было, будто снилось все это людям. И вот — снова. Кого обвинять? Немцев? Их уже нет.
Лариса понемногу начала понимать.
— То есть… Погодите, выходит, мой муж… Сомов… Квартирант ваш, милиционер… Левченко… где бы ни искали, ищут не там? Это и раньше случалось в Сатанове?
— Было. Ушло. Теперь опять.
— Почему же все молчат? Пусть моего мужа тут совсем не уважают, боятся. Но начальник милиции… Ему больше доверия. Почему молчат люди?
— На то у каждого свои причины.
— Например, у вас какие, Полина Стефановна?
— Вся эта история закрутилась раньше, при немцах. Следовательно, имеет общие корни с нынешними страхами. Дольше и крепче, чем можно предположить. Немецкая власть вообще на те случаи не реагировала. Почти никогда. Один раз, правда, приняли меры.
— Меры?
— Так точно. — Теперь библиотекарша совсем не иронизировала. — Несколько человек, преимущественно женщины, немолодые, моего возраста, пошли к уездному старосте. Стали требовать, чтобы тот приказал полиции принять меры. Других допущений, кроме дела зубов бешеного волка, также не было. Но староста, Тимофей Пилипец, на самом деле вызвал полицаев — чтобы всех выгнать. Мол, идите прочь, не морочьте голову. Напуганные люди все равно не успокоились, приперло им. Страх перед лесом, который людей кормил, но внезапно стал опасным, пригасил на короткое время обычную осторожность. Они написали жалобу бургомистру — на Пилипца. Предыдущая власть научила писать анонимки. Вот никто и не подписался, просто доставили письмо через почтальона в Каменец. Знаете, чем все закончилось?
— Конечно нет. Но, думаю, ничем хорошим не обернулось.
— Правильно думаете. Жалоба дошла по адресу. Бургомистр добросовестно передал ее немецкому коменданту, без чьего решения не имел права принимать какие-либо меры. А герр комендант подмахнул приказ: найти жалобщиков и наказать по действующему закону.
— Закону?
— Закону, Лариса. Он запрещал нам жаловаться на уездных старост. На местную полицию еще можно. Отдельных полицаев даже показательно наказывали — за мародерство, например. Или за изнасилование несовершеннолетней. Временами находилась управа и на начальника полицейского куста. Однако староста, Лариса, был неприкосновенен. Испуганные жестокими нападениями хищника, наши люди на короткое время потеряли тормоза. И поплатились за это. Анонимных недовольных выявили очень легко. Забрали всех, их было пятеро. Четверо, повторюсь, немолодые уже люди. Пятая — девочка-школьница, четырнадцати лет, немного хромая на правую ногу. В полиции били, заставили писать письма, вычислили по почерку двух — хроменькую и ее соседку, тетку. Они так конспирировались, писали по очереди. Обеих на виселицу, Лариса. При всех, согнали на площадь людей — зрителей. Других жалобщиков полицаи принудили стать палачами. Одна женщина не захотела. Господин немецкий офицер без колебаний застрелил ее на месте. Тогда двое других, старый дед-пастух и вдова Терлецкая, выбили колоды из-под обреченных. Мне продолжать?
Лариса словно смотрела на себя сверху, удивляясь и возмущаясь одновременно собственной способности спокойно слушать страшную историю. Разве что побледнела, но в целом держала себя в руках, кивнула.
— Хотите знать, чем все закончилось?
Снова кивок.
— Потом, когда казненные уже болтались в петлях, полицаи там же, при людях, положили пастуха и Терлецкую на лавки и выдали обоим шомполов. Староста бил женщину лично. Потом нам разрешили забрать побитых. Предупредив: так будет с каждым, кто из-за всяких глупостей начнет жаловаться на представителей власти. Их вели под руки. Старый пастух отлежался, умер не от шомполов — осколком зацепило, когда тут шли бои и немцы убегали. Вдова Терлецкого повесилась на вожжах в сарае. Конец.
Аккуратно вынув окурок, Полина Стефановна спрятала мундштук в тот же карман, к картам. Потом сплела руки на груди, спросила совсем уже буднично:
— Надо еще объяснять, Ларисочка, почему наши, местные, боятся того хищника, болтают втихомолку про оборотня, но совсем не удивляются? И тем более не носят жалобы начальству, не рассказывают про давние случаи? Один раз пытались… Да и нет веры, что эта власть, которая вернулась, чем-то лучше в оценке подобных событий, чем та, которая уже покарала людей. Народ натерпелся от обеих властей, Лариса. Так что просто молча боится, чтобы, извините за неуместную аналогию, не кликать лишний раз волка из лесу.
Лариса перевела дух.
— В таком случае… тогда… почему вы рассказали об этом именно мне и именно сейчас?
— Чтобы вы понимали, чего и кого боятся сатановцы. И чему и кому верят. Также — что никто не поможет, потому что люди ни на кого уже не надеются. Просто имейте это в виду. И старайтесь не ходить одна. Особенно когда наступают сумерки. Хотя странно: тогда, при немцах, лесной хищник нападал средь бела дня.
— Возможно, не прятался от немцев, — Лариса попыталась коряво пошутить.
— Кто знает. Может, и так. Кстати, уже вечереет. Вы в кино не идете?
— На «Чапаева»? — Она охотно сменила тему. — Нет, на «Чапаева» не пойду. Мне больше комедии нравятся, с Орловой и Серовой. Но больше всего Зоя Федорова, в «Подругах».
— Времена не те. Настроения не для любовных историй. — Теперь Полина Стефановна заговорила поучительно. — Сына не боитесь после всего вот так оставлять надолго?
— Вот за Юру я спокойна. Друга нашел, Борьку. Все у Липских торчит дома. Его Катя даже кормит. Там щенок, она его откуда-то принесла. Возятся с ним. Знаете, мой сын ничем не отличается от ровесников. Я в его возрасте тоже хотела иметь собаку. Сомов животных не любит. Говорит, четвероногие должны жить на улице или в лесу. Не место им рядом с людьми.
— Не повезло вам, Лариса. Еще о чем мечтаете?
— О кошке.
— Кажется, тот мальчик, Боря, старше вашего…
— Не слишком.
— Он, кстати, не записан в библиотеку. Один из немногих. Я говорила с Екатериной, как ее. — палец слегка коснулся лба, — Игнатовной. Та отмалчивается больше, но как-то буркнула: мол, нечего моему мальчишке там читать. Понимаю, на какие книги женщина намекает. Но у нас же и Жюль Верн есть, и Дюма, даже Франко, «Захар Беркут». Куда же без этого мальчику?
— А мне нравится, что они разные. То есть абсолютно разные, совсем. Хотя бы тем уже, что Боря не читает. Зато больше слушает, тоже немало. Юра у меня умеет рассказывать. В том числе пересказывает того же Дюма. — Лариса улыбнулась. — Противоположности притягиваются. Это тоже кто-то сказал, правда?
— Закон физики вроде бы.
— Так точно.
— А вот это уже мой квартирант говорит. Мы слишком часто его вспоминаем нынче, вам не кажется, Лариса?
— Само срывается. Но вы правы. — Гостья обеспокоенно взглянула на часы. — Засиделась. Вечер уже, пока за Юрой зайду. Все объяснили. Хотя так напугали… бр-р-р, — повела плечами. — За всем этим так и не поняла, ждут ли меня неприятности и на самом ли деле они неприятности. По сравнению с тем, что я услышала.
— Изменения.
— То есть?
— Я про изменения говорила. Не про неприятности или какое-то другое бедствие. Но в наше время изменения не обязательно могут быть желанными. Тут я за стабильность.
Лариса не соглашалась.
Но вслух об этом решила не говорить. Для чего ей в который раз по наименьшему поводу признавать — мало войны, еще и личная жизнь не сложилась.
И так будет всегда.
4
На улице Ларису окутали сумерки и туман.
Сентябрь перевалил за середину, и сейчас начинался странный, непонятный для нее период, когда вечер наступал как-то сразу. Кажется, все вокруг еще видно, но стоит остановиться, перекинуться с кем-то на улице парой слов, заглянуть в магазин или зайти на минутку в библиотеку — и этого времени было достаточно, чтобы другое, более темное время суток быстро и незаметно вступало в свои права.
Подобные ощущения Лариса Сомова сравнивала с вхождением в реку в незнакомом месте. Сколько раз так бывало: ступаешь с берега, под ногами — песок или суглинок, вода доходит сначала до косточек, потом касается середины икр, через несколько шагов едва доходит до голых коленей. Но вмиг нога проваливается стремительно, теперь — по пояс. От неожиданности шатаешься и хорошо, если удержишь равновесие, иначе нырнешь.
К тому же ее любимое бабье лето длилось в этом году почему-то не очень долго, в который раз зарядили занудные дожди, напоминая людям, какое время года наступает. Правда, сегодня несколько часов после обеда только накрапывало. Но туман все равно смешался с серыми сумерками, будто нарочно сгущая их, вызывая у Ларисы почему-то воспоминания о кофе с молоком — давно не виданной, забытой роскоши.
Собственно, она сама заставила себя не вспоминать о напитке, который всегда любила. Сомов откуда-то притарабанил жестяную банку, на две трети заполненную настоящим молотым кофе. На ней все было написано по-немецки, шрифт с выразительными элементами готики. И если бы еще жестянка была полной, пусть и распечатанной, Лариса не возмущалась бы. Однако Виктор принес домой именно початый кофе. И, считая, что немного знает мужа, она решила: трофей, без сомнения. Явно не боевой. Наткнулся где-то при обыске, забрал себе на правах старшего. Другое происхождение жестянка вряд ли имела. Да пусть бы подарок, во время войны не стоит брезговать и надкушенным — Ларисе все равно упрямо хотелось верить, что офицер НКВД поступил именно так, а не иначе: добыл жестянку силой. Из-за этого не прикасалась к кофе, хотя пах он божественно.
Сомов же кофе не любил, но вливал в себя, как он говорил, принципиально. В чем заключался странный принцип — употреблять то, что не нравится, — Лариса не разбиралась. И, если честно, не очень-то и хотела. Ведь у нее самой был другой принцип, который не могла до конца объяснить даже самой себе: по возможности не беспокоилась, что помогало раскрыть мужа с очередной стороны. После регистрации брака она, оставаясь в одиночестве, часто мысленно доказывала самой себе: Виктор Сомов ее не интересовал, не интересует и вряд ли ее отношение когда-то изменится.
Дала их браку еще восемь лет. Юре стукнет восемнадцать, он уже станет взрослым, непременно пойдет учиться, да и армейскую службу никто не отменял… И вот когда сын начнет самостоятельную жизнь, тогда она попробует развестись.
Не боялась.
Потому что немного знала Сомова.
Будет мешать, очень мешать.
Но не убьет.
Да, ей удастся вырваться. Пока же все ради сына. Потерпит Сомова, ничего. Время есть, отступление подготовить можно.
Уютнее закутавшись в шаль, Лариса уверенно и быстро двинулась по дорожке сквозь затуманенные сумерки домой. Эти мысли крутились не впервые, приходили постоянно, с ними ложилась и вставала. Не отступали, даже когда разговаривала с Сомовым… и не только разговаривала. Наоборот, именно в те моменты они становились четче. Планы на будущее без Виктора — реальнее. А воспоминания об Игоре — более стойкими. Как математик мыслила реалистично, прагматично. И понимала: вряд ли когда-то увидит Вовка, хоть живым, хоть мертвым. Точно так же сознавая и то, что ее нынешний муж только притворяется равнодушным. На самом же деле старается отслеживать старого врага даже там, куда Игорь попал благодаря его усилиям. И не позволит ему выйти на свободу.
Ничего.
Восемь лет.
Еще восемь лет.
Карты легли, показывая непонятные даже Полине Стефановне изменения в ее жизни. Пусть бы так и было. Впрочем, картинки с мастями не оценят всех ее нынешних и ближайших перспектив. Так что особых изменений Лариса, признаться, не ожидала. Приняла к сведению слова старшей приятельницы только из вежливости, учитывая одиночество Стефановны и потребность в равном общении.
Честно говоря, Ларису больше зацепила рассказанная библиотекаршей история. Именно ее она, жена офицера НКВД, прекрасно понимала. И отчиталась себе в полной мере, почему именно, вернее — кого именно боятся люди в Сатанове, когда стараются не слишком распространяться про зловещие нападения хищника.
Но это совсем не означало, что поздно вечером следует ходить одной. Забывая об осторожности.
Лариса снова запахнула плотнее шаль, придерживая края, и еще ускорилась.
Чтобы срезать угол и скорее дойти до дома Липских, так или иначе нужно добраться до старых ворот. С того места пути расходились на все четыре стороны, смотря куда кому надо. Лариса уже мысленно строила привычный для себя маршрут. Когда повернула и впереди замаячили среди клочьев тумана остатки стены, успокоилась.
Ничего не произошло.
Да и не произойдет.
Оборотней не бывает.
Стояла тишина, какая возможна только ранней осенью. Над старой стеной сквозь туман проглядывала луна.
Старая стена была уже совсем рядом, с правой стороны. Поравнявшись, Лариса невольно повела плечами. Та девушка, из больницы, погибла, говорят, где-то здесь. Еще плотнее, насколько это было возможно, закуталась в шаль. Подумав мгновение, Лариса перебросила ее с плеч на голову, на манер платка, резким жестом запахнула. Даже на миг закрыла глаза, чтобы не смотреть в ту сторону.
Шаг.
Шаг.
Еще шаг.
Еще.
Наконец жуткое, пусть и знакомое место осталось за спиной. Можно с облегчением вздохнуть.
Будто в ответ на эти мысли сзади послышалось движение. Не показалось — кто-то, вынырнув из кофейно-молочных сумерек, не очень таясь, бежал за ней.
Тяжелое хриплое дыхание.
Зверь.
Нет.
Лед страха сковал мгновенно. Голова понимала: нужно сломя голову убегать. Ноги же не слушались, будто примерзли к земле.
Дальше все произошло будто не с ней.
Вот он за спиной. Незнакомый запах. Не животное… но и не человек. Или, может.
Нужно кричать. Услышат, спасут, люди вокруг. Не так близко, но — вокруг.
Поздно.
Крепкие объятия-тиски. Запоздалая попытка крикнуть.
Жесткая — ладонь, лапа? — запечатала рот.
Попробовала укусить, на рефлексе. А потом ее стиснули, наклонили, потянули.
Только тогда потеряла сознание.