Охота
1
Они выехали из Каменца-Подольского еще засветло. Свернули с дороги в лес. Углубились, пряча полуторку между деревьями, и стали ждать вечера.
Можно было сделать иначе. Но Жора Теплый имел свой расчет. Любую машину на выезде или въезде проверяют. У него и его людей были сомнительные документы. Но днем, когда транспорта больше, дежурные на постах не очень придирчивы. Ведь за каждой машиной ползет следующая, а то и небольшая колонна. Все торопятся, сигналят, нервы электризуют воздух. Связываться с этой публикой дольше, чем есть в том потребность, никому не хочется.
В их кузове, кроме трех автоматчиков, никого и ничего не было. Печать на маршрутном листе ненастоящая, самодельная, к тому же выполнена не очень качественно, потому что фармазон торопился. Зато сама бумажка самая настоящая. А то, что голубой кругляш в правом нижнем углу немного размазанный, нечеткий и закрывает подпись ответственного лица, — явление для военного времени привычное.
Итак, без особых препятствий можно было, по логике парадокса, проскочить только днем. Причем во второй его половине, когда часовые на постах успеют устать с утра. Справедливо предположив, что парни стоят голодные, Теплый распорядился прихватить с собой хлеба, сала и лука, который сам старательно очистил. Уже на пропускном пункте лично угостил солдата, тот взглянул на офицера, не намного старше себя, получил молчаливое одобрение, после чего полуторку уже не задерживали — сзади приближалась машина с грузом.
Голуб трясся в кузове рядом с еще двумя переодетыми бандитами. Один, крепкий, с надрезанной мочкой уха, носил кличку Бугай. По иронии судьбы, она совпадала с настоящей фамилией — Семен Бугай, бывший работник кустовой полиции из Староконстантинова, а до того, как записался в полицаи, — квартирный вор. Его выпустили зимой сорок первого. Сидел за убийство: хозяйка, к которой он вломился, вернулась раньше, чем Бугай рассчитывал, пришлось ударить ее кухонным ножом, прорываясь к дверям. Отпечатков на рукоятке не стер. По ним и вычислили, повязали следующим же вечером, пьяного как сапожник. Когда взяли, женщина еще держалась за жизнь, и Бугай признался — впервые в жизни тогда попытался помолиться Богу, чтобы выжила. Ничего не вышло, умерла в муках, рана, не совместимая с жизнью, и так слишком долго держалась. Потому раскрутили по полной, на неумышленное убийство. Сознательно отбирать людские жизни Семен Бугай по кличке Бугай приловчился уже в полиции.
Потом, когда пришло время бежать, хитрец сделал так, чтобы в кармане изуродованного трупа нашли аусвайс Семена. Даром что товарищ, которого он убил и решил выдать за себя, был выше и немного узковатым в плечах. Когда идет война, о личности умершего свидетельствует только документ, который есть при нем. Такой мороки, как оперативно-следственные действия, не стоит ожидать и бояться. Семен Бугай — не единственный полицай, которого разыскивали. И оттого, что одним предателем родины меньше, особисты только с облегчением вздохнули. Жору же Теплого вполне устраивало, что нового члена банды записали в покойники.
Другим был дезертир Коля Яковина, к которому с легкой руки самого Теплого прицепилась кличка Партизан. У этого рыжего долговязого типа история была интереснее, чем приключения Голуба. Еще когда Красная Армия отступала, тридцатилетний мобилизованный тракторист с Сумщины решил: все, навоевался.
Их колонну за Хмельником атаковал немецкий самолет. Поднялась стрельба. Вокруг рвались бомбы, все в панике кинулись врассыпную — и тогда Коля, бросив винтовку, удрал под прикрытие деревьев. Отбежав подальше, заполз в лес, где перележал до ночи, а потом, срезав с себя все опознавательные знаки и даже раздевшись до исподнего, в одной рубашке, кальсонах и сапогах добрался под утро до ближайшего села. Там его пригрели. Переодели в гражданское. Не по размеру, зато безопасное. И прятали в погребе несколько месяцев.
С хозяевами повезло: чтобы обезопасить себя, дядька Данила, предоставивший убежище, устроился на службу в немецкую администрацию. Работал там тем же, кем и при советской власти, — агрономом. Потому его дом не трогали.
Позже Яковина нашел способ перебраться к партизанам. Не то чтобы очень хотел, просто дядька Данила со временем начал сотрудничество и с лесом — только бы не трогали и эти. Красноармеец, которого он прятал, стал для агронома чем-то вроде вступительного взноса. Но в партизанах Коля долго не засиделся. Там, оказывается, нужно было еще и воевать. Этого вчерашний тракторист не любил, не умел и не хотел делать. Потому и удрал из отряда при первой удобной возможности.
Позже узнал: вовремя сбежал. Каратели со временем выявили отряд, окружили, накрыли и уничтожили под корень. Яковина, счастливчик, построил себе шалаш и пересидел в лесу на подножном корме. А потом снова прибился к небольшому и мобильному партизанскому отряду. Там притерся к обозу, так удалось продержаться какое-то время. Но все равно пришлось убегать, еще и прихватив вещевой мешок с продуктами.
Был Яковина не слишком разговорчивым. Его одиссею Голубу пересказал Теплый, который дал Коле последнее пока что пристанище. Объяснив при этом: тут не маршевая часть и не лесная армия, попытка бегства — смерть. Но Яковина, на удивление, не особо проникся, потому что в банде ему неожиданно понравилось. Жора даже успел проверить Партизана в деле и остался доволен.
Именно потому взял его с собой нынче в Сатанов, на свое последнее дело.
В кабине за рулем сидел Дед. Так его называли все. Кроме прозвища и того, что это Дед привел тогда Голуба к бабе-оборотню в хату возле Смотрича, тот ничего про нового товарища не знал. Разве что подозревал: кликуху получил из-за неопрятной седой копны на голове, ведь по возрасту ему до настоящего деда еще очень долго. Или тридцатка, или немного больше. Солидности добавляли седые усы. Они отросли и загустели совсем недавно. Когда Голуб увидел Деда впервые, кустик под носом на верхней губе только пробивался. В форме с ефрейторскими погонами седой человек не просто выглядел бывалым воином — таких героев рисуют на агитационных плакатах. Увидев его переодетым, Голуб решил: о, картинка ожила.
Эта пятерка сегодня ночью планировала налететь на склад в Сатанове, перебить всех, кто там будет, погрузить в кузов то, что успеют взять, и рвануть отсюда прочь. План Теплого оставался без изменений. Он хотел начинать еще раньше. Но потом решил подождать. Потому что Голуб вынюхал новость: в Дом культуры привезут кино, «Чапаева», потом закрутят танцы. Местные давно не отдыхали, и среди них будут солдаты из охраны складов. Значит, тыловые настроения побеждают. Бдительность усыплена, от войны все вокруг очень устали. Так что не воспользоваться этим — большой грех.
Сидя в лесу, они следили, как спускаются влажные после дождя сентябрьские сумерки. Ожидая команды Теплого выступать, мало говорили друг с другом. Разве что Партизан с Бугаем придумали развлечение: вытащили библию[9] и принялись шпилить[10], ставя на кон пока что не полученную добычу. Дед что-то буркнул про шкуру неубитого медведя и плохие приметы, но Жора лениво протянул:
— Вот уж точно старый дед. Пусть братва развлекается, не твое же проиграют.
— Смотри, Теплый. Еще немного — рвать друг друга начнут за долги, — отозвался тот.
Но цеплять игроков и правда перестал, потеряв к ним всякий интерес.
Для Голуба же время тянулось нестерпимо. Так что обрадовался, услышав наконец от Жоры приказ сниматься с места. Попрятав по карманам полученные друг от друга долговые расписки, коряво нацарапанные на листках из блокнота огрызком химического карандаша, Бугай и Партизан залезли в кузов. Голуб почему-то подумал: а ведь оба относятся к делу не так уж серьезно, как того требует момент. Но быстро выбросил это из головы.
Раз Теплый им доверяет — ему тем более наплевать.
В Сатанове было тихо. Поселок и без того не шумный. Теперь же, когда, как слышал не раз Голуб, тут люди начали бояться волка-людоеда больше, чем возвращения фашистов, в эту пору он словно вымер. Разве что, проезжая через центр, увидели свет возле Дома культуры, небольшую стайку мужчин и женщин возле входа. Кто-то даже махнул им рукой, бойцов всегда так приветствовали.
Точный расчет, решил Голуб.
При этом все просто. За что Жору Теплого уважали — никогда не накручивает планы с многими неизвестными ходами. Например, рассказ Голуба про падлючего Офицера его не слишком заинтересовал. Подумаешь, отмахнулся. Он же ни в один расчет не вписывается. Для чего усложнять, да и схемы чертить, как найти его пристанище?
Кому оно нужно, логово какого-то доходяги?
Честно говоря, рисовал тот план Голуб не для Теплого — для себя. Восстанавливал все в памяти, фиксировал, проверял. Ведь было не до того, чтобы под шумок, по дороге, наведаться к Офицеру в хату. Или сюда, в Дом культуры. Тут он, кажется, сторожем притворился. Напомнить об их разговоре возле Глухой Вильвы. И завершить его. Потому что имел, ох имел Голуб что сказать тому баклану.
Ну, не судьба — значит, так и будет. Повезло сегодня Офицеру.
Пусть живет.
Тем более что Дед уже подкатывал полуторку к складам и надо было выбрасывать глупости из головы.
Голуб подвинул к себе автомат. Приготовился.
Заметил — другие в кузове сделали то же самое.
Дед притормозил, но мотор не заглушил. Хлопнули двери — Теплый легко выскочил из кабины, выкрикнул, не скрываясь:
— Кто там — отворяй ворота!
2
— Ты испугал! Все равно испугал!
— Я не хотел!
— Хотел! Хотел! Не кидался бы сзади, будто хищник лесной! Пусти!
— Не пущу. Тихо.
— Почему? Почему не пустишь? Скажи: почему не пустишь?
— Ты же не хочешь этого. Сама не хочешь, так же?
Он говорил правду, и Лариса охотно признавала это. Хотя на самом деле испугалась до смерти не раз, а трижды. Впервые, ясное дело, когда на нее налетели из темноты и тумана. Повторно — когда сознание вернулось и она увидела при тусклом свете электрического фонарика заросшее лицо лесного разбойника.
Невольно вспомнила Хлопушу из «Капитанской дочки» Пушкина — верного соратника Емельяна Пугачева, беглого каторжника. У того тоже была борода и изуродованный нос с вырванными ноздрями: так в царской России карали бунтовщиков. Нос того, кто смотрел на нее и тяжело прерывисто дышал, был покалечен иначе — перебитый, смещенный вбок, но все же целый. От этого легче не стало — нервы снова сдали, сознание покинуло Ларису. Опомнилась быстро, от осторожных хлопков по щекам. Рот уже никто не зажимал. Захотелось громко кричать, царапаться и кусаться, просто так она не дастся. Но похититель, наверное, угадал ее мысли и желания — опередил, из темноты послышался очень знакомый голос, звал по имени. И тогда Лариса Сомова потеряла сознание в третий раз.
Ведь вспомнила разговор с Сомовым. Его угрозы. Испугалась теперь уже не за себя — за Игоря. Точно, беглый каторжник. Сразу захотелось спрятать его, чуть ли не под юбку, как это делают в цирке или комедийных фильмах. Поняв, что тот, кого она считала потерянным, жив и рядом, решила сразу и навсегда: никому не отдаст. Пусть кто-то осмелится забрать, пусть попробует — будет грызть зубами, царапать ногтями. А они у нее острые, словно у того страшного волчищи, с которым она перепутала Игоря и про которого в Сатанове боятся говорить вслух. Куда там — острее, точно острее.
Они уже успели поговорить обо всем — и вспомнить о волке в том числе. Но не здесь, в закутке возле старой стены. Сперва, взявшись за руки, тенями скользнули прочь отсюда окольными путями к дому на окраине, где нашел пристанище Игорь. Тут оказалось тихо и безопасно настолько, насколько можно чувствовать себя спокойно беглецу. Как только он закрыл двери, Лариса перестала сдерживаться, удивляясь себе: раньше, до войны, когда все было хорошо, не давала себе с мужем такой большой свободы. Правда, тогда воспринимала его иначе. Знала с детства, с другим себя не представляла. Игорь был своим, родным, привычным и домашним — тем, кто рядом всегда, с кем все происходит естественно, будто само собой разумеется. Однако после длительной болезненной разлуки, да еще и когда Игорь буквально воскрес из мертвых, Лариса будто сорвалась на свободу с толстой ржавой цепи и пустилась без оглядки во все тяжкие.
Мужчина, потерянный и снова обретенный, сам удивился в первые минуты натиску жены, которую, несмотря на ее новую фамилию, абсолютно не воспринимал бывшей. Пытался сопротивляться — не ее активному, непреодолимому желанию, совсем нет. Вяло, больше для порядка отбиваясь, сокрушался:
— Я грязный, Лара, грязный, не мылся толком, воняю.
На что слышал горячее и нетерпеливое:
— Чистый. Чистейший. Убери свои руки, черт тебя побери!
Когда же чертыхания сменились короткими, непривычными в ее устах бранными словами, Вовк перестал обороняться. Наоборот — решил напомнить, кто из них мужчина… Потом, когда от перевозбуждения и длительного вынужденного воздержания Игоря все закончилось слишком быстро, Лариса внимательно посмотрела Вовку в глаза, накрыла лодочкой ладошки его рот, прошептала:
— Все хорошо. Ты же никуда не исчезнешь, ты же не снишься мне?
Игорь не мог читать ее мысли, так что не знал, не подозревал — сейчас Лариса получила значительно большее удовольствие, чем когда это делал Сомов.
Почти всегда с перегаром.
И постоянно — долго, очень, бесконечно долго.
Дальше они лежали, как легли, полуодетыми, и говорили, говорили, говорили. Конечно, были перерывы, на них настаивала сама Лариса, чувствуя желание Игоря возобновить ощущение мужественности. Но все-таки время нашлось на все: на утоление жажды, на любовь, на разговоры. Она спросила про лагерь и побег. Ему рассказала про намерения Сомова, загрызенных людей и историю, услышанную от Полины Стефановны. А после всего оба поняли — о прошлом достаточно.
— Дальше что? Ты думал, Игорь?
— Только тем и занимался все время, пока здесь. Потому и не давал о себе знать раньше.
— До чего-то додумался?
— Присматривался.
— Ну и.
Немного отодвинув Ларису от себя, Вовк поднялся, сел, нашел кисет с табаком — подарок местных пионеров ему, фронтовику. Крутить цигарку не спешил, поскреб затылок.
— Подстриглась ты.
— О! Здрасьте! Великий слепой прозрел! Только заметил? Или сказать нечего больше?
— Подстриглась, — повторил Игорь. — Ничего, отрастут.
— Отрастут. Если б только это горе. Хочешь еще что-то сказать?
Чтобы собраться с мыслями, Игорь наконец взялся за цигарку. Закурив, произнес, уже не глядя на Ларису:
— Поверишь — не знаю.
— Поверю. Охотно поверю. Я и сама не знаю. Но ты же пробирался сюда, шел, рисковал и до сих пор рискуешь. Документы, подозреваю, будут надежными еще какое-то время. Но Сомов, и не только Сомов, скоро начнут внимательнее проверять всякого, кто перемещается в тылу, как неприкаянный. Они годятся для уличной проверки, Игорь. В какой-то конторе их безопасно показывать. Но внимательного ока карательных органов они не выдержат.
— Знаю.
— Я тоже знаю. Вообще странно, как ты мог протянуть эти три недели под боком у Сомова. Если бы не бандиты и еще история с волком, он присмотрелся бы к гражданину Волкову еще раньше.
— А он никуда не спешит. Лара, я прекрасно понимаю: под боком, как ты говоришь, у твоего… нашего Сомова долго не протянуть. Почему я пришел вот так, догадываясь об этом. Тебя хотел увидеть. Юрочку. Больше ничего сюда не вело, никакого плана на будущее.
— На тебя это не похоже.
— Спасибо за доверие.
— Жена должна знать своего мужа. Пожалуйста, на здоровье. Но хоть ты ничего и не придумал, проблему твоей, а заодно — нашей, Игорь, безопасности, нашей с Юрой, это не снимает. — Лариса говорила с учительскими нотками в голосе, оперлась на локоть. — Больше скажу. Не ручаюсь за себя.
— О чем ты?
— О том самом. Боюсь выказать перед Сомовым свое состояние. Он хитрый, Игорь. Внимательный и хитрый. Чуйка у него. Раскусит меня из-за подозрительного поведения. Долго сохранять спокойствие, играть роль не смогу, ты уж извини. Шпионка из меня плохонькая, — попыталась пошутить. — Не Мата Хари.
Вовк окутал себя клубом сизого дыма.
— Раз так, нужно решить все в ближайшее время.
— Согласна, муж мой. Только хочу знать, что и как мы решим. Предупреждаю — сорваться с места и бежать отсюда немедленно я не готова.
Игорь удивленно взглянул на нее:
— Совсем не готова?
— Неправильно понял, — тут же поправилась Лариса. — Если бы не Юра, пошла бы сейчас. Собрала бы вещи и побежала за тобой. Куда — не так важно. Где один беглец, там двое. Пока Сомов глаза протрет, уверена — нас и след простынет. Можно иначе. Например, мы бы выдержали так некоторое время. Тогда ты снимаешься из Сатанова, получаешь расчет на работе, идешь куда глаза глядят. С нового места даешь мне знать о себе. И я улизну от Сомова за тобой. В обоих случаях Виктор наверняка не сможет вот так, с ходу, вычислить причину моего бегства. Женщины уходят без предупреждения не только от таких, как капитан Сомов. От генералов убегают, и ничего, они не разворачивают на поиски беглянок свои армии. Но это, — подчеркнула она тут же, — при условии, если бы я была одна.
— То есть?
— Ничем и никем, кроме Сомова, не связана в своих решениях. Только вот Юра, Юра, Юра…
— Почему нельзя действовать точно так же, только взяв с собой сына?
— Игорь, имея под опекой маленького ребенка, спрятаться в наше время сложнее. У детей иные потребности, чем у взрослых. Ты же сам знаешь — Сомов давил не столько на наши с тобой отношения, сколько на мальчика. Мол, не думаете о себе, так подумайте хоть о ребенке.
— Получается… другого выхода не остается. Спасибо, супруга.
— За что, муж?
— Прекрасная учительница. Четко и доступно объясняешь сложный материал и помогаешь решить непростые математические задачки.
— А без паясничания можно, товарищ Вовк?
— Если на то пошло — гражданин. Беглый зэк никому не товарищ. И я не паясничаю. Искренне благодарю за подсказку: выход и правда один. Сомов наш враг, общий враг. Что бы мы ни задумали, все упирается в него. Так что нужно лечить не следствия, а причину. Невозможно убежать от него, чтобы не получить дополнительных проблем в военное время. Что ж, будем его убивать.
Прозвучало это буднично. Лариса тут же отметила: слишком спокойно, преступно равнодушно она отнеслась к намерению Игоря убить не просто человека, не только офицера НКВД.
Виктор Сомов оставался ее законным, пусть совсем не любимым мужем.
Они вместе жили, ели, спали. Даже находили какие-то общие темы для разговоров, не часто, но все же, все же, все же… Она легонько закусила нижнюю губу — раздражалась, потому что Сомов жив, а она уже вспоминает о нем в прошедшем времени. Не оплакивает, но похоронила, все равно похоронила живьем.
Ну почему так все?!
Точнее — почему все не так, как у людей?
Война ни при чем. Хотя. Не будь войны, вряд ли попал бы в лагерь Игорь Вовк. Ее настоящий, действительно настоящий муж.
Это пронеслось в голове вихрем. Сомнений в правильности решения не возникло ни на йоту. Лариса радовалась скудости освещения. Огонек керосиновой лампы еле тлел, бросая на стену причудливые тени от их силуэтов, так что Игорь даже случайно не мог рассмотреть тот неуловимый миг сомнения, который, вполне вероятно, мог отразиться на ее лице.
Лариса произнесла:
— Что это даст? Убийцу офицера НКВД будут искать. Еще и тщательнее, чем банду этого, как его… Теплого.
— Теплого? — встрепенулся Вовк. — Он где-то здесь?
— Откуда я знаю? Это милицейские дела. Сомов тоже им интересуется. Но то больше дело Левченко Андрея. Наш начальник милиции. Толковый вроде парень, приятный, грамотный. Живет у Стефановны на квартире, я говорила.
— Не гребет меня сейчас ни милиция, ни ее начальник! — отмахнулся Игорь. — Краем уха слышал, как люди вспоминают Теплого нетеплым словом. Только я же мало с кем сблизился, сама понимаешь. Проявлять к чему-то интерес — сразу присмотрятся к тебе, взаимно. Да и про волка чаще шепчутся, чем про Теплого. Просто… как бы объяснить. Знаю я о нем кое-что. От Проши Балабана. Старый вор, с которым я сбежал. Благодаря которому, помнишь, рассказывал тебе?
— Не так давно было. Не забыла. Говорил. Что с того, почему ты встревожился?
— Мир тесен. Не думал тут о нем услышать. Значит, Теплый где-то в Сатанове?
— Ох, Игорь! Знать не хочу про разных там Теплых! Обмолвилась, потому что его вспоминал Сомов. Тот любит иногда вслух поразмышлять. Доложить, чем занимался на службе, какой он великий начальник всех умывальников.
— Почему умывальников?
— Господи, Чуковский же! «Мойдодыра» малышу кто читал вслух? — Не выдержала, процитировала: — «Я — великий умывальник, знаменитый Мойдодыр, умывальников начальник и мочалок командир!» Точно так же себя и Сомов ставит дома временами.
— А на службе?
— Черт его знает.
— Ну не поминай черта, Лара. Придет еще.
— Присказка такая. Раз тебя так заинтересовал Теплый, слушай. Не в самом Сатанове он, затаился где-то неподалеку. Или далеко, только сюда наскоками залетает. Была тут с месяц назад стрельба, Левченко отличился. Все, Игорь, забыли о Теплом. Сама вспомнила, теперь жалею.
— Правда, ну его. Давай про Сомова. Будут искать убийцу тщательно, тут я согласен. А вот найдут ли — вопрос открытый. Можно пустить по следу, который никуда не приведет. Все-таки я кое-что нанюхал среди людей. Как знал, пригодится.
— Ты о чем?
— Про Левченко ты вспомнила, начальника милиции. Мне о нем рассказали. Значит, стал им не так давно. Сменил предшественника, которого убили националисты. Вот что нам поможет.
— Поможет?
— Ага. Если убить Сомова, подумают на них же. Это будет логично, правильно. Тогда будут рыть землю, в которой никто ничего не сеял. А следовательно, там ничего никогда не прорастет. Пока разберутся, что националисты тут ни при чем, мы будем далеко. Вот выход, годится?
— Мы?
— Ты, я и Юра. Действовать можно по придуманному тобой плану. Только ты будешь иметь статус вдовы офицера НКВД, который героически погиб на службе. Кто к тебе прицепится?
— А и правда! — воскликнула Лариса, и это прозвучало так, будто они уже далеко, в безопасности и все позади.
— Хочешь, расскажу эту сказку дальше? Ты поживешь тут с Юрой до весны. Перезимуешь, квартира казенная, волноваться не о чем. За это время комиссованный Игорь Волков, то есть я, потеряюсь где-то и пущу корни. Дам о себе знать. Спокойно собираешься, летом покидаешь Сатанов. На другом месте устраиваешься на работу. Горюешь, как всякая вдова. Ну а потом к тебе начнет наведываться один бородатый комиссованный одинокий мужчина с перебитым носом. Разве можно в наше время женщине быть одной?
— Хоть бы еще война до того времени закончилась…
— Кто знает… Такими темпами, как наступают наши, Гитлеру вполне могут сломать хребет еще в этом году. Хорошо, пусть в начале следующего, сорок пятого. Сталинград тоже устроили гадам зимой. Война не вечна, Лариса. Ты лучше скажи — согласна?
— Вот гад! Еще и спрашивает!
Легко замахнувшись, Лариса шутя стукнула Игоря кулачком. Вмиг встрепенулась, подскочила, спустила ноги с кровати, принялась быстро одеваться.
— Чего ты? Лара, что такое?
— Юра!
— То есть?
— Поздно, очень поздно! Я так долго у Стефановны не засиживалась. Сейчас уже больше девяти, верно? Часов нет.
Подавшись немного вперед, Вовк, прищурившись, разглядел стрелки на старых хозяйских ходиках.
— Двадцать один сорок, если совсем точно.
— Юра у друга! Обычно в это время я его забираю! А вдруг Сомов придет? Ни меня, ни сына. Искать станет!
— Ты же не сбежала!
— Спросит, где была.
— Разве Стефановна твоя не прикроет?
— Прикрыла бы! Но не знает ничего! Чер-р-рт!
— Снова о черте. Спокойно. Сомов не придет так рано.
Лариса замерла, дотянув левый чулок до колена.
— Как ты все угадываешь, товарищ муж? Для него слишком рано в будний день. Успею. Там-то Юру накормят. Хоть бы спать не положили, будить придется. Побежала.
Поправляя одежду, Лариса вдруг поняла: Вовк собирался обсудить с ней план убийства Виктора Сомова, а она заболтала эту тему. Тут же уверенно решила: правильно, это уже без нее. Она и так сообщница беглеца, не хватало еще планировать убийство человека. Пусть это человек, который принудил к браку, пусть она его не любит, временами сама удушить готова. Но одно дело — эмоции. Другое — реальное участие в совершении преступления тут, в тылу. Когда где-то далеко впереди еще идет война и каждый день, каждый час гибнут люди.
Игорь провожал ее, сколько мог. Вызвался сам, даже настоял. Но согласился: пока от Сомова исходит потенциальная угроза, никому не желательно видеть жену офицера НКВД в компании подозрительного типа, тем более в такую пору. Просто вывел из своего глухого околичного тупика на более широкую улицу. Крепко поцеловал на прощание. Потом стал в тени ближайшего дерева и подождал, пока женская фигура совсем растворится в окутанной легким вечерним туманом темноте.
Вернувшись назад, закрылся и повалился как был, в одежде, на кровать. Хотел задуть огонек лампы — передумал. Занавески тоже не закрыл. Чужие тут не ходят. Своих, кроме Ларисы с Юрой, у Вовка в Сатанове нет.
Есть, правда, один чужой.
И вот теперь, в тишине, когда решение принято, следует спокойно, не спеша обмозговать план его устранения из их с Ларисой жизни.
Игорь воевал. Там научился убивать, чтобы выжить самому, и не обращать внимания ни на что.
Война требует действовать по обстоятельствам — и ему удалось сбежать.
Однако продуманное, заранее подготовленное убийство он замышлял впервые.
Сложно ли это?
Наверное, нет, решил Вовк. Стоит просто представить Сомова врагом. Фашистом, который сидит по ту сторону линии фронта и готовится убить тебя. Именно таким для Игоря он и был.
Углубившись в мысли, забыл обо всем на свете. Не слышал цоканья ходиков. Так что, когда снаружи осторожно поскреблись в окно, вздрогнул. Неожиданно это, да и не ждал никого. Может, показалось, послышалось?
Стукнули опять. На этот раз — смелее, настаивали, нервничали даже.
Поднявшись и выпрямившись, Игорь напрягся. Кулаки сжались. Оружия не имел, но тут оружие вряд ли так уж нужно. Когда стукнули в третий раз, теперь не слишком скрываясь, настойчиво прося открыть, внезапно дошло: Лариса, больше некому. Случилось что-то, она вернулась, потому что он, Игорь, — единственный, кто может помочь. Какие-то события снова не по плану.
Прошел до дверей, отодвинул засов, скинул защелку.
Первое, что увидел, — лунный круг в проеме, над верхушками деревьев. Кажется, туман рассеялся, дул легонький вечерний ветерок.
А потом, почти сразу, дернуло из темноты.
Прижало к стене.
Пистолетное дуло ткнулось снизу, между шеей и подбородком.
— Тихо стой! — прошипела темнота. — Рыпнешься — амба!
3
Ворота открывал Левченко.
Не думал, что простенькая ловушка сработает так быстро. Если быть совсем честным — дал себе и своим замыслам небольшой шанс на воплощение, где-то так тридцать к семидесяти. Конечно же, больший процент отводился на провал операции. Потому что наладить агентуру в небольшом поселке у него, человека здесь относительно нового, могло не получиться за короткий срок.
К тому же Левченко предполагал, что его расчеты поломает здравый смысл Жоры Теплого. Опытный бандит не должен пойти во второй раз туда, откуда его уже один раз шуганули. Если Теплый решит не возвращаться в Сатанов — так и будет. Тогда можно переключиться на существо, которое нападает из темноты, перегрызает глотки и будто бы способно превращаться из зверя в человека и обратно. Не хватит сил сатановской милиции на два фронта. Не потянет Левченко. Выйдет как в поговорке про охоту на двух зайцев.
Но вдруг все сработало.
Оказывается, достаточно было Андрею нормально поговорить с несколькими людьми, которые часто бывают в людных местах. И за короткое время из разных источников начальник милиции лично, как договаривались, получил наводку. Ходит здесь, мол, одна подозрительная личность. Будто бы работу ищет, после ранения, из госпиталя. Только такой любопытный, такой любопытный — ну чисто ходячая иллюстрация с агитационного плаката, который предостерегает граждан не болтать зря языками, особенно пьяных. Потому что враг вокруг, и он не дремлет.
Левченко должным образом распорядился.
Вот как тот любопытный фронтовик получил сведения о складах.
Ему просто подыграли, когда полюбопытствовал в очередной раз.
Человек Теплого, его разведка. Сомнений у Левченко по этому поводу не возникало ни малейших.
Почувствовав охотничий азарт, начал готовить ловушку. Допустив, что кто-то из сатановцев таки действительно может поддерживать связь или с самим Теплым, или с кем-то из его прихвостней, Андрей конспирировался максимально. Даже там, где это было не нужно. Двойная жизнь, которая стала для него нормой, помогла и тут своей практикой.
Он сделал так, чтобы пошла информация: в день показа «Чапаева» и последующих танцев в Дом культуры отпустят много солдат. Значит, части личного состава охраны складов на вверенной территории не будет. И все равно терзался немалыми сомнениями: вдруг не сработает, а ну как агентура ошиблась или вообще — бандиты почуяли ловушку…
Чем дольше Теплый тянул с выходом на сцену, тем меньше Андрей надеялся на успех.
Так что можно смело утверждать: появление полуторки возле складов застало Левченко в определенной мере врасплох. Однако он быстро оправился, поняв — вот они, гости.
— Здравия желаю! — гаркнул широкоплечий офицер в интендантской форме, вскинув руку к пилотке со звездой. — Лейтенант Прокопчук!
Прибывший стоял, не скрываясь, в свете прожектора. Левченко со своего места имел возможность хорошо рассмотреть его и едва сдержал триумфальную улыбку. Морда Жоры Теплого за это время успела зафиксироваться в памяти так крепко, что он узнал бы бандита без малейших колебаний и мук идентификации. Тот даже не побеспокоился изменить внешность, но ведь и не ожидал, что его встретит на входе лично начальник милиции. Солдатам портрет Теплого из криминального дела вряд ли показывали — так мог прикинуть сам Жора.
Если так, он ошибался. Левченко действовал иначе: военным дал инструкции, в курс своей работы ввел, нужные фото показал. Только понимал прекрасно: не удержали бойцы бандитский лик в памяти. Хотя бы из-за того, что не надеялись его тут увидеть.
Все совпало.
Все сработало.
Стало на свои места.
На войне тоже так бывало: случается именно то, чего ждешь меньше всего.
Добро пожаловать, Жора Теплый.
Солдаты все тут, на месте, ждут сигнала. Снаружи засели милиционеры. Андрей задействовал почти весь личный состав, оставив на хозяйстве только дежурных. Перегнуть палку не боялся. Пусть даже с главарем придут трое или четверо, словом — меньше десятка. Превосходство сил в этой ситуации только приветствуется. Тем более что Левченко переживал о другом: Теплый не клюнет. Или каким-то чудом раскусил маневр. И сейчас готовит нападение где-то в совсем противоположном месте.
Конечно, в таком случае проколется он, начальник милиции. Впрочем, ошибаются все. Будет обидно, неприятно, но не трагичнее, чем ежедневная гибель людей на фронте под вражескими пулями и бомбами. Напишет рапорт, попросится в действующую часть. Примут — не примут, пустят — не пустят, время покажет.
Но намного худшим выглядело другое последствие: в следующий раз не выйдет так мобилизовать вокруг себя не только милицию, но и военных. Поощрить их действовать совместно, согласованно и слаженно.
Дурные мысли и болезненные рефлексы, которые мучили все это время, улетели, забылись, как и не было, когда перед складскими воротами появилась полуторка. Обычной была практика, когда машина приходила неожиданно, без предупреждения, и старший показывал необходимые для получения багажа бумаги. Видно, Теплый все-таки имел свою агентуру там, где нужно, потому что прекрасно знал про возможность подобных ситуаций.
Андрей мгновенно понял простоту и наглость бандитского плана, когда Жора вынул из нагрудного кармана и протянул ему сложенную вчетверо бумагу. Развернул — пробежал глазами. Филькина грамота, написано левым копытом, ради замыливания глаз. Напечатанная на машинке бумажка, с печатью и фасонистой, размашистой, настоящей канцелярской подписью, не вызывала подозрений сама по себе. Даже если начать вчитываться в текст, все равно понадобится какое-то время, чтобы разоблачить фальшивку.
Вот тут они и нападут.
Теплый понимает: этот так называемый документ непременно вызовет подозрение. Но и поможет выиграть время. Потому готов начать немедленно, отсчет пошел на секунды.
Подождите, парни.
Не надо спешить.
Успеете.
— Раньше с этим припереться не могли, Прокопчук? — буркнул Андрей, спокойно складывая документ вдвое.
— Поди машину найди, — охотно объяснил Теплый. — Начальству что-то припекло. Кто-то кому-то по шапке надавал за саботаж, вот они и зашевелились. Наше дело маленькое. Грузим?
— Заезжайте, — махнул рукой Левченко, другой пряча сложенную бумажку в свой нагрудный карман.
Полуторка подвинулась вперед, через ворота.
Андрей, опуская руку, расстегнул кобуру.
Из кузова один за другим выпрыгнули бойцы. Переодетые, ясное дело. У каждого — ППШ, уже наперевес.
Сейчас начнется.
Пора.
Левченко продолжал стоять в свете прожектора.
4
Никто ничего не должен понять.
Теплый планировал открыть огонь, как только въедут на территорию. Мочить всех, не давать опомниться. Потом взломать складские помещения, взять что нужно и рвануть когти — такой простой замысел долго объяснять никому не нужно. Чем меньше сложных комбинаций, тем больше шансов на успех.
Жора в целом славился в криминальных кругах простотой и жестокостью. Зачем морочить себе голову хитроумными комбинациями, когда на поверхности давно лежат проверенные временем методы: пришел, увидел, победил?
Голуб же считал себя человеком не таким уж простым. Временами тяготел к воплощению простейших комбинаций, чтобы было за что себя потом уважать. Тем не менее теперь согласился с тактикой Теплого. И правда, нечего нянчиться, придумывать партии на много ходов. Военное время само диктует законы. А они совпадают со своеобразной доктриной Жоры: успех светит тому, кто приходит, видит и побеждает. Так что полностью положился на целесообразность любых действий главаря.
Но при этом все-таки оставил за собой право действовать так, как привык и считал нужным.
Именно потому увидел ловушку.
Не почувствовал — именно увидел, спрыгнув на землю и оказавшись точно напротив офицера, который скомандовал их машине заезжать вовнутрь.
Когда крутился в Сатанове, не только нюхал воздух, выискивая возможности добраться до складов. Городок небольшой, найти, где тут милиция, нетрудно. Точно так же легко, будто между прочим, поинтересовался у обычных людей, кто тут начальник. Вдруг посчастливится устроиться хоть кем-то, паек дают, карточки, какой-то даже статус солидный, немало.
Тогда Голуб не имел четкого ответа, для чего ему знать в лицо главного здешнего милиционера.
Но еще раньше, между посадками, один старый рецидивист научил золотому правилу. Есть возможность отпечатать в памяти портрет хотя бы нескольких легавых в форме — уже хорошо. Потому что однажды кого-то из них непременно встретишь в другой компании и в штатском.
Начальника милиции Левченко он не так давно смог подстеречь под управой. И хорошо рассмотреть, оставаясь при этом незамеченным и никак не привлекая его внимание.
Именно его, Левченко, сейчас прекрасно освещал прожекторный луч.
Хоть и был не по гражданке, а в армейской полевой форме, она Голуба совсем не сбила с толку.
Какого черта он тут? Подменил взводного? Для чего?
Ответ пришел немедленно.
Рванув ППШ с плеча, Голуб наставил дуло на Левченко, крича при этом во всю мощь легких:
— АТАС! МЕНТЫ!
Палец уже нажимал на спуск.
Но за миг до того, как автомат плюнул огнем, Левченко выскочил из-под света, в движении таща пистолет из кобуры.
Голуб не останавливался.
Грянула очередь. Пули распороли воздух на том месте, где только что стоял враг.
Тут же выстрелы грянули со всех сторон. Левченко, оказавшись на виду, рисковал попасть под перекрестный огонь, и автоматчики запросто расколошматили бы его. Однако он оказался ловким: нырнул, упал, придя на плечо, перекатился колобком, уходя с линии огня.
Его бы и это не спасло.
Но в ответ заговорили выстрелы.
Широкие лучи от прожекторов переместились, двигаясь слаженно. Голуб заметил темные фигуры на ограде, сразу за ними. Понял: ждали, ждали, суки, теперь освещают их, слепят, сами оставаясь в тени. Вскинул руку, послал в светлый сноп короткую очередь.
Мимо.
— СЗАДИ! СЗАДИ ОБХОДЯТ! — услышал с противоположной стороны крик Партизана.
Кинулся к машине. Прижался спиной, выдохнул, опустился на землю, залег. Сейчас Голуб чувствовал себя преступно растерянным. Он не знал, от кого защищаться, куда стрелять и, что хуже всего, как выбраться из этой переделки. Потому, оскалившись, отчаянно застрочил в темноту перед собой, подбадривая неразборчивой и бессмысленной смесью криков и брани.
Не различал, кто обходит с тыла, сколько их. Лишь четко понимал: больше, наверняка значительно больше, чем их. Не один Теплый любил простые планы. Ментовский заключался в том, чтобы заманить, окружить, заблокировать, задавить. Будут вести огонь на поражение, нет никаких сомнений. Попробовать выйти с поднятыми руками — вряд ли пройдет. Застрелят на месте, если не в грудь, то в спину. Да даже пусть получится сдаться и уцелеть — расстрел по законам военного времени. Как только установят личность беглеца — расстреляют дважды. Хоть это точно так же невозможно, как дважды повесить.
Нет.
Или тут застрелят — или при прорыве.
— РВЕМ! — услышал Голуб с противоположной стороны грузовика.
Вопил Жора Теплый, перекрикивая бешеный треск автоматов, перемешанный с одиночными пистолетными хлопками.
За спиной услышал движение — неловко, хотя и быстро прыгнули в кабину. Пули тут же посекли стекло. Голуб услышал, как осколки осыпались с дружным звоном, но в тот же миг мотор чихнул, снова, снова — и ожил, завелся. Значит, или Дед, или сам Теплый, который тоже умел водить, вскочил на водительское кресло.
Рванув вперед с места, полуторка едва не задела Голуба правым задним колесом. Он откатился, вскочил на ноги, дернулся подальше от света. Снова длинная очередь, пули свистнули над головой и возле уха. Одна даже ужалила, легко, совсем не больно. Не так зацепила, как разозлила.
Из-за того Голуб не слишком всматривался, кто там скакнул в его сторону из темноты.
Ступил еще несколько шагов назад.
Вскинул автомат и почти в упор расстрелял коренастую фигуру.
Выпустил в нападавшего весь заряд, опустошив диск.
И только тогда рассмотрел — свалил Бугая.
Видно, того прикрывала машина с другой стороны. Как только прикрытие исчезло — кинулся дальше от линии огня, подобно Голубу стараясь добраться до другого, хоть немного более безопасного места. Настолько, насколько безопасность вообще возможна под бешеным перекрестным огнем. Скорее Бугай, как и другие загнанные, искал точку, откуда сподручнее вести огонь. Место, которое давало бы возможность хотя бы для небольших маневров ради сохранения жизни.
Не знал Бугай, что выскочит прямо на Голуба.
А тот, в свою очередь, не сразу сообразил, в кого стреляет.
Падать на колени перед телом, горевать или хотя бы переживать насчет меткого выстрела в своего Голуб не собирался. Знал Бугая мало, не имел с ним общих дел, которые бы связывали мужчин крепко. Да и не было у Голуба такой плохой привычки — прикипать к кому-то.
Но не убитый Бугай напряг и разволновал.
Увидел белую голову Деда, который прислонился к забору, шмаляя в разные стороны короткими очередями. Немного дальше огрызался Партизан, успел забежать за армейский «виллис», поставленный неподалеку от ворот, это был его форпост. Это означало: за рулем полуторки — Жора Теплый.
И главарь имеет собственный взгляд на то, как и кому нужно вырываться из мышеловки.
Без Деда, Партизана и Голуба на борту.
Грузовик, разгоняя в разные стороны автоматчиков, которые уже сыпанули наперерез от складов, прорвался на небольшую площадку. Там развернулся, умело, ловко, почти на месте на сто восемьдесят градусов — и помчался назад, к выходу. Краем глаза Голуб заметил недалеко от «виллиса» два неподвижных тела, тут же прикинул: собирались, наверное, сесть в машину, кинуться или на перехват, или в погоню, но пули остановили на подходе. Один убитый — или раненый, не разберешь — лежал дальше от машины, ближе к выезду с территории, на дороге у полуторки. Правое переднее колесо грузовика безжалостно переехало тело, правое заднее подпрыгнуло.
На беглеца посыпался град свинца.
— СТОЙ! — яростно заорал Голуб, в последний момент удержав себя от того, чтобы не начать стрелять в предателя. — СУКА, ТЕПЛЫЙ! СТОЯТЬ!
Жора мог не услышать криков. Но даже если бы понял, что это не враги приказывают остановиться, а подельники просят помочь, вряд ли бы остановился. Полуторка на выезде из ворот развила максимальную скорость, протаранив левую створку, которую пытались закрыть снаружи подоспевшие милиционеры — так, будто это могло затормозить отчаянный прорыв. От удара створка слетела с верхней петли. Тех, кто оказался за ней, отбросило в сторону. Грузовик, пусть изрешеченный со всех сторон пулями, помчался прочь, исчезая в темноте.
Но все-таки полезное дело Жора своим предательством сделал. Солдаты и милиция на короткое время отвлеклись от остальных. К тому же были немного смущены стремительным, неожиданным сопротивлением.
Это дало бандитам лишние секунды форы.
— Прикрой! — гаркнул Дед.
Голуб понял — это ему.
Отбросил свой автомат, ловко нагнулся, схватил оружие Бугая. Тут же, в движении, развернулся, отсекая пулями преследователей от «виллиса».
Пригибаясь, петляя зайцем, Дед помчался туда, на бегу споткнулся обо что-то или просто подвернул ногу — упал, дальше передвигался на четвереньках. Мгновенно оценив ситуацию, Голуб развернулся, поднял автомат.
Два выстрела.
Правый прожектор погас.
Еще один.
Ослеп левый.
Со своей позиции не переставал бить короткими очередями Партизан, а белая голова Деда уже виднелась рядом с открытым автомобилем. Уже поняв, чего тот хочет, Голуб, боясь, чтобы теперь его не кинули тут эти двое, стремглав помчался вперед. Пересек открытую территорию, перевалился через борт «виллиса» еще, кажется, до того, как Дед наощупь разобрался с панелью управления. Нашел кнопку стартера. Включил зажигание и, удерживая кнопку, запустил мотор.
Рядом с Голубом мигом оказался Партизан. Повалился грудью на кузов, выставил автомат перед собой, огрызнулся. Когда Дед нажал на газ и машина рванула с места, их сзади тряхнуло — и Голуб тут же представил себя в тачанке. Хотя никогда на ней не ездил. И вообще, в гражданскую войну стал беспризорным, прибившись к таким же воришкам, как он сам.
Кто-то из внешнего кольца окружения мотнулся наперерез.
Капот «виллиса» ударил милиционера, подбросил вверх.
Пули продолжали свистеть отовсюду. Машину трясло на ухабах. Но они все равно вырвались.
Поверить в это Голуб не мог до конца даже тогда, когда они оторвались от возможной погони. Ночь вокруг стихла, «виллис» съехал с грунтовки на поле. Сделал огромный крюк и затормозил где-то на краю. Отсюда не просматривались никакие дома. Разве что какие-то старые стены виднелись впереди.
Переведя дух, увидел серебряный круг луны над верхушками деревьев.
Лес.
— Приехали, — сказал Дед, откинувшись на сиденье. — Десантируемся.
— Почему? Тягла нет? — Партизан опередил Голуба этим вопросом.
— Есть. Они машину будут искать, дороги перекроют. Вот так пойдем дальше, — белая голова кивнула на темную лесную стену.
— Туда?
— Ты же партизан. Больше некуда, сам знаешь. Давайте, помогайте оба, зацепило меня…
5
Так они далеко не убегут, решил Голуб.
Деда на самом деле подстрелили в ногу, правую. Две пули попали в бедро, выше колена. Одна навылет, другая засела. Судя по всему, какая-то из них поразила ткани мышц или нерв — нога не двигалась совсем. Раненый не мог ступать, только волочил ее. Держа Деда под руки, Партизан с Голубом как-то затащили его под прикрытие деревьев, прошли дальше в заросли и после этого спеклись.
— Перекур, — выдохнул Голуб, отпустил Деда, сбросив его правую руку со своего плеча.
Не ожидая такого, Коля-Партизан со своей стороны потерял равновесие. А поскольку тяжеленький Дед тоже не удержался, на землю повалились оба.
— Какого хрена! — гаркнул раненый и тут же застонал, неловко повернувшись и прижав пораженную ногу.
— Тихо ты! — цыкнул Голуб, сам говоря достаточно громко, а как дошло — понизил голос до громкого шепота: — Тихо. Посидим. На кураже долго не пройдем.
— А идти куда? — вмешался Партизан. — Что дальше делать будем, братва?
— Сидим, — отмахнулся Голуб, понимая сразу две вещи: подельник прав и эту компанию нужно немедленно возглавить. — Мы «виллис» возле той каменной дуры бросили. Найдут его, поймут, куда подались.
— И что?
— Ничего! Начнут прочесывать лес. Облава, сечешь? Я уже это проходил, когда делал из зоны ноги.
— Гнилой базар, — простонал Дед. — Тут застрянем — выпасут еще до рассвета.
— Чего ж мы ломанулись там, где бросили тачанку? — вставил Партизан.
— Тебя забыли спросить! — огрызнулся Голуб. — И вообще, никто ничего такого не планировал. Лучше мне скажите спасибо!
— За что?
— Легавого узнал. Чего бы там, на складах, мусор крутился? Ждали. Накрыли бы всех разом… темным брезентом.
— А то не накрыли!
— Пока нет, как видите. — Кулак сжался, ногти впились в ладонь. — Теплый, падла. Выберемся — найду и порву. Горло перегрызу. Сам, лично.
Для убедительности Голуб щелкнул зубами.
Со стороны это выглядело не страшно. Скорее смешно, даже забавно и карикатурно. Не сдержавшись, Партизан фыркнул.
— Не ржите, клоуны! Идти нужно! — напомнил о себе Дед.
— Ага, нужно, — легко согласился Голуб. — Куда с тобой таким?
Что-то в его тоне встревожило седого бандита. Он порывисто сел, снова зацепив рану, застонал, оперся рукой сзади.
— Ты чего задумал? Задумал чего, спрашиваю, пидор?
— За базаром следи! — вызверился Голуб, ступив шаг вперед и нависнув над раненым. — Мы с тобой оба чалились, Дед. И оба знаем, за какие слова отвечают. Забакланишь еще раз — точно придавлю.
— Вы чего? — встрепенулся Коля-Партизан. — Не хватало грызться между собой! Дед прав, Голуб.
— В чем это он прав? — подозрительно спросил тот.
— Идти нужно. Не стоять. Подальше отсюда.
— Ага. Только есть косячок один. Не все из нас могут идти. Тянуть одного хряка вдвоем — догонят быстро.
— Мы что, тут его бросим? Чем тогда мы лучше Жоры Теплого?
Голуб хмыкнул. Гнев понемногу отпускал.
— Я тебе так скажу, Николай. Ни ты, ни я, ни тем более вот он, — кивок на раненого, — ничем не лучше Жоры Теплого. Точно такие же, если не хуже.
— Не слушай его, Партизан! — выкрикнул Дед. — Сначала он меня завалит, потом — тебя! Одному нырнуть на дно легче!
Партизан сделал шаг назад, потом — еще один. Взял автомат наперевес.
— Никто никого тут не завалит.
— Да ты что! Может, у тебя там патроны остались?
Уже не вполне контролируя себя, поддаваясь на провокацию и понимая это, Коля отклонил дуло немного вбок, нажал спусковой крючок.
Выстрела не было.
— Вот так, — поучительно произнес Голуб. — Не думай, у меня тоже коробочка пустая. И у Деда. Так что придется оставлять железяки, морока с ними, ничего больше.
Приняв слова за приказ, Партизан отбросил ненужный ППШ подальше в кусты.
— Вот так, — повторил Голуб. — Теперь слушай, братва. От легавых оторвались, факт. Куда дальше — никто не знает. Или, может, у кого-то есть идеи?
— Ногу мне перевяжи, — подал голос Дед.
Не сойдя с места, Голуб кивнул. Снова подчинившись, Партизан стянул через голову гимнастерку, потом — нижнюю сорочку. Помогая себе зубами, разорвал ее пополам, раз, еще раз. Скрутив один кусок жгутом, присел возле раненого, перетянул ногу под самым коленом.
— Штаны режь, — посоветовал Голуб.
— Чем?
— На.
Каким-то чудом за штаниной все это время держалась финка. Вытащив ее, Голуб взвесил нож на ладони, легонько подбросил, перехватил за лезвие, протянул Партизану. Какое-то время тот сопел, разрезая хлопок солдатских галифе. На стон и ругань Деда не обращал внимания, управившись, попросил:
— Подсвети.
— Что?
— Темно, что!
Похлопав себя по карманам, Голуб нашел спички. Кинул коробок Николаю, спросил:
— Цигаркой богат?
— Где-то были.
— Давай.
— Вишь, занят я.
— Дай закурить, говорю!
Пожав плечами, Партизан выпрямился, чтобы достать из кармана галифе смятую пачку. Выбрав из кучки самую целую, Голуб зажал ее зубами, подождал, пока Коля даст прикурить, отошел, затянулся. Эх, выпить бы сейчас. Не стакан, не кружку — взять бутылку, как тот пионер — свой дурацкий горн, приложить ко рту, опустошить несколькими большими глотками. Не возьмет. Или возьмет не сразу. Такие ощущения были ему знакомы. Воображение работало так, что Голуб представил, как обжигает горло спирт, а в голове закружилось, будто на самом деле вдул целую поллитровку.
— Подсвети, — снова попросил Коля.
Голуб не двинулся с места, и спичками начал чиркать Дед — больше ни на что не сподобился.
— Экономь, — напомнил Голуб, — по-хозяйски, нам огонь еще понадобится.
— Может, пулю ему выковырять? — Партизан положил руку на финку.
— Я тебе сейчас фары повыдалбываю! — гаркнул Дед. — Делай свое дело!
— Давай сюда цацку, — протянул руку Голуб и, когда Николай неохотно вернул нож, добавил: — От греха.
Неуклюже, но все-таки крепко, останавливая кровотечение, Партизан перевязал рану. Потом выпрямился, натянул гимнастерку на голое тело. Вздохнул, повернулся к Голубу, и по тону Партизана тот понял — один уже признал, кто из трех главный.
— Дальше что делаем?
— Мыслю так, — начал Голуб, хотя на самом деле очень слабо представлял, как именно нужно действовать дальше и, главное, в каком направлении следует двигаться, так что повторил, будто идя наощупь: — Так мыслю, братва. «Виллис» найдут. Но не в эту секунду. У нас фора где-то час-два. Теперь так: допустим, наконец машину нашли. Неужели сразу начнут облаву? Ночью, в лесу? Может быть, но не думаю. У них сил не хватит.
— Сам сказал — тут взвод охраны и легавые. Почему это не хватит?
— Потому, Партизан. Потому. — Обдумывая следующие слова, Голуб последней затяжкой добил цигарку, бросил бычок под ноги. — Они с места не стартанут на облаву. Менты, понимать надо. Соберутся, начнут лясы точить, планы у них, начальство долбаное, то, се… Значит, у нас еще минимум час в запасе. Нужно прикинуть, куда отсюда схоронимся за это время. Не зона, с собаками не будут искать. Кто знает эти места?
— Никто, — ответил за всех Коля.
— Вот как хорошо. Как же с вами убегать и прятаться?
— В Каменце нырнуть можно, — вмешался Дед. — Рядом — тоже, есть пара хаз надежных. Без меня вы там пропадете.
Если бы не эта фраза, Голуб поверил бы. А так догадался — смерти боится Дед. Ведь, как ни крути, связывает он собой беглецов. Так что первый кандидат навылет. Вот и торговаться начал, цену себе набивает.
Снова поиграл финкой.
Почему бы и нет? От Балабана в тайге легко избавился. Тот — старый, этот — раненый. Коля-Партизан не пискнет. Поблагодарит, что сам живой. Ну, пусть так… А потом этого Колю куда тащить? Нет, все-таки Голуб в последнее время привык выкручиваться, прятаться и выживать сам. Без компании. И, если ни один товарищ по несчастью не может реально поддержать, без посторонней помощи.
Своему решению не удивился. Просто чем дальше стоял и думал, тем большим было убеждение: все правильно, другого пути нет. Хотя бы от гири этой, от Деда избавиться. Тогда рвануть дальше. Коля-Партизан битый, но все равно перепуганный. На него давить проще. Делать будет как скажут, потому что страшно за собственную никчемную жизнь вечного предателя.
Ловкие пальцы стиснули лезвие.
Жест фокусника — и вот правая рука сжимает рукоятку.
— Верно, Дед. Без тебя нас тут скорее схапают, — произнес успокаивающим тоном. — Делаем так, братва.
Уже приготовился соврать красиво напоследок, окончательно усыпляя опасения седого бандита.
И замер.
Расправил плечи. Вытянул шею. Даже прищурился, прислушиваясь к чему-то.
Луна выплыла из-за верхушек, светила на них. Ночное сентябрьское небо было сейчас чистым, темным и многозвездным.
— Что? — встрепенулся Партизан, а Дед шевельнулся тоже, заметив стремительную перемену в поведении товарища.
— Тс-с-с, — поднял Голуб руку. — Слышите?
Спросил, потому что сам не был уверен, что услышал в лесу какой-то звук. Так, будто кто-то двигался совсем рядом. Приближался, крался, оставаясь невидимым и почти неслышным. Партизан с Дедом тоже замерли, насторожив уши, но больше подозрительных звуков не было.
Разве что.
Хрустнуло что-то сбоку. Будто нога — или тяжелая лапа — наступила на подсохшую ветку.
Рука крепче стиснула самодельную наборную рукоятку.
Или от перенапряжения шумит в голове и ушах.
Или тут, в лесу, рядом с ними, и правда кто-то был.
Легавые? Подкрадываются, берут в кольцо?
Не могли они догнать так быстро. И не подкрадывались бы так долго — наверное, почувствовали, что замечены. Нет, это что-то другое. Может, зверь бродит рядом… Некстати вспомнились сатановские байки о каком-то здешнем оборотне, над которыми можно разве что посмеяться. Народу после оккупации еще и не такое мерещится. Но все равно тут, рядом, кто-то кружит, это Голуб чувствовал чем дальше, тем яснее.
Снова хрустнуло.
Теперь уже Партизан дал знак — услышал. Дед на земле заметно встревожился, завозился, ужом подбираясь ближе к кусту.
— Коля, — окликнул Голуб, говоря одними губами.
Тот молча повернулся. Лунный свет отразил на лице испуг, это просматривалось даже в темноте ночи. Кивнув в сторону, Голуб дал понять — надо идти на звук и проверить, что там. Партизан мотнул головой. И тогда Голуб выставил перед собой финку лезвием вперед, прошипел:
— Иди.
— Сам… иди… — ответил Коля-Партизан и тут же, с перепугу набравшись духу, крикнул, аж эхо пошло между деревьев: — Кто тут? Кто? Выходи! Выходите!
В ответ — тишина.
Но в следующее мгновение сзади, уже не очень скрываясь, захрустел хворост под шагами. Голуб огляделся. Кто бы это ни был, человек или зверь, невидимка двигался быстро, ловко, не давая возможности зафиксировать себя и свое передвижение.
— Иди — велел Голуб, тоже перейдя на нормальный голос. Потом развернулся, крикнул в темноту: — Ты! Слышишь, нас больше! У нас оружие! Выходи, поговорим!
Снова никто не ответил.
Сделав несколько широких шагов, переступив через раненого, он приблизился к Партизану вплотную. Дернул к себе, легонько уколол острием ножа под шею. Тот не сопротивлялся, уже не зная, кого и чего надо бояться.
— Пошел, — зашипел Голуб. — Я прикрою, я тут. Не оставлять же вот его, — кивок в сторону Деда, который для него ничего не значил, просто нашлось оправдание, почему не идет сам. — Потому что я тебя на месте порешу. Теперь начинаем зарабатывать на право жить. И я его тут даю. Дошло? До обоих? Бегом, я сказал!
Кольнул ножом во второй раз.
Подействовало.
Для чего-то расправив плечи, Партизан сначала нерешительно, потом увереннее двинулся вперед, за деревья. В ту сторону, откуда только что все слышали какие-то признаки движения. Крался, будто ожидая выстрела. При этом старался держаться в поле зрения Голуба, время от времени оглядываясь. Чем дальше отходил, тем чаще, чуть ли не на каждом шагу, поворачивал голову.
Это случилось в миг, когда Коля Яковина по кличке Партизан взглянул на своих товарищей в очередной раз.
Откуда-то взялась темная фигура — ни он, ни тем более Голуб заметить вовремя не смогли. Даже если бы заметили, уберечься не успели бы: что-то высокое, хищное внезапно выскочило из-за ствола, мимо которого как раз осторожно проходил Коля. Он громко крикнул — и тут же его резко дернули, поволокли. Он и нападающий исчезли с глаз. Снова крик, в этот раз — предсмертный.
А потом Голуб, вытаращив глаза, увидел, как что-то с силой отбросило от себя назад бездыханное тело.
Оставаться на месте уже не мог. Плюнув на все и всех, закричал, подбадривая себя. Обернулся и, не обращая внимания на крики оставленного на произвол судьбы Деда, рванул подальше, не разбирая дороги. Кажется, сначала тоже кричал. Потом перестал, лишь несся широкими скачками, не выпуская из рук финки.
Нога зацепилась за корягу.
Голуб упал навзничь. Нож при этом выпал из руки. Тяжело дыша, хотел встать, чтобы бежать дальше.
Замер.
Рядом снова кто-то был. Кто-то быстрый, безжалостный, хищный.
Ночной лесной охотник, от которого не убежишь.
— Что тебе нужно?! Что тебе нужно?!
Голуб думал — орет. На самом же деле только раскрывал рот, будто пойманная и выброшенная на берег рыба.
Тяжелое прерывистое дыхание совсем рядом.
Темный силуэт закрыл лунный круг.
Наконец Голуб смог разглядеть преследователя.
На короткий миг обрадовался, потому что разобрал, кто перед ним.
Человек.
Значит, можно разговаривать, договариваться.
А когда увидел это вплотную — закричал.
Отчаянно.
Без надежды на спасение, будто предсмертный крик способен отпугнуть того, кто уже наносит смертельный удар…