Под гитарный перезвон громко звучала песня…
Там где речка, речка Бирюса,
Ломая лёд, шумит, поёт на голоса —
Там ждёт меня таёжная,
Тревожная краса…
Не берёзку, не осинку,
Не кедровую тайгу,
А девчонку — бирюсинку…
Начальник поезда решительно продвинулся внутрь столпившейся кучки.
— Разрешите, товарищи пассажиры, разрешите. Что тут у нас? Кто это тут у нас? — почти пробившись в купе, громко спросил он. Кстати, пробился он один. Его свита мудро «за пределами» осталась. Начальник не интересовался, начальственно спрашивал. Купе было полностью занято сидящими людьми, были и дети, двое, школьницы, (явно гордились и папой, и его игрой на гитаре, и его песнями).
— Здравствуйте, товарищи пассажиры, — начальственно поздоровался начальник, когда песня смолкла и все уставились на него: кто это? зачем песню прервал? откуда взялся? — Что у вас здесь такое? Концерт? Нарушаем. Не порядок. Больше четырёх человек в купе собираться нельзя.
Гитарист КонстантинСаныч, формируя ответ, растерянно парой аккордов брякнул, как сигнал подал, за него немедленно вступились слушатели: «Как это нельзя?» «Почему нельзя?» «Мы не нарушаем», «Мы слушаем». В вопросах звучал и вызов, и недовольство, и где-то даже угроза. Начальник оглянулся за спину, его свиты не было, он был один. Непривычная ситуация, ни помощников за спиной, ни линейного милиционера. Начальник сбавил тон.
— Непорядок, — продолжил выговаривать он. Похоже других слов у него не было.
— Где непорядок, командир, какой? — нажимая, с дурашливой улыбкой спросил КонстантинСаныч. — Наоборот. Но если нельзя…
Пассажиры возмущённо набросились на начальника, загалдели: «Почему нельзя?», «Пусть поёт!», «Пусть!», «Пойте-пойте!», «Мы не нарушаем!».
Начальник вспомнил и другие слова:
— Народ столпился… Проход загромождаете… Мало ли что… Душно.
«Да ничего не душно», «Мы не загромождаем!», «Пусть поёт!», «Пойте-пойте!», «Не мешайте, товарищ начальник… Идите!», «Мы вас не задерживаем!», «Пропускаем!».
— Ну, в принципе, если так… — сдался начальник. — Только без этих тут, без распития. И курить — напоминаю — только в тамбуре. Здесь дети.
— А мы не курим, — весело загалдели пассажиры…
— И не пьём.
— Только чай.
За последнее начальник поезда зацепился.
— О! Кстати, чай у нас в поезде любой, пожалуйста, и чёрный, и зелёный… И печенье… Так что… Ладно, смотрите тут, не нарушайте. У нас поезд фирменный, всё новое, свежее, и музыка в радиоузле хорошая. Включите.
Слушатели дружно отказались: «Нет-нет, нам не нравится!», «Мы выключили!», «Ничего хорошего, товарищ начальник!», «Одна попса!», «Нам вот такие нужны, а у вас таких нету!», «Пойте, Костя, пойте!»
Начальнику оставалось одно, как-то достойно выйти из тупиковой ситуации, не сказать глупой.
— Ладно-ладно! — примирительно повторил он, брови, кстати, уже выпрямились. На лице появилась улыбка. — Я же не возражаю. На вкус и цвет, как говорится… Кому что нравится. А вы бард, да? Хорошо поёте.
Близняшки Оленька и Наденька, не сговариваясь, в голос, заступились за папу, в глазах и лицах светилось осуждение.
— Нет, наш папа не бард, он военный музыкант, вот. Отличник. У него медали есть. Четыре! Не надо его ругать, он хороший!
Начальник делано восхитился.
— Ух, какие защитники!! Четыре даже… Молодцы, девочки! — И пояснил, не столько девочкам, сколько всем остальным. Потому что народ был явно недоволен начальственным вмешательством. — Я и не ругаю, наоборот, хорошо, говорю, поёт ваш папа военный музыкант, и песня хорошая. Пойте-пойте… Лишь бы соседи на вас не жаловались.
И вновь слушатели заступились: «А мы не жалуемся!», «Мы и есть соседи!», «Весь вагон здесь!», «Нам не мешает!», «Нравится!»
И расступились, освобождая начальнику дорогу.
— Я же и говорю… — Примирительно промолвил он, а остальное закончил уже за пределами купе, для своего ожидающего сопровождения. — Мы поинтересоваться только. Служба. Порядок такой.
— Ага, идите-идите.
Там, внутри купе, гитарист Хайченко вновь взял другой гитарный аккорд… Слушатели ещё дружнее подхватили…
До свиданья белый город с огоньками на весу!
Через степи, через горы мне на речку Бирюсу…
Начальник, в сопровождении помощницы и проводника Семёнова прошёл в конец вагона, остановился.
— Но, ты, всё же посматривай там, Семёнов… — приказал начальник. — Чтобы без этих там…
Проводник согласно закивал головой.
— Конечно-конечно, и слушаю, и смотрю. Я же тоже с ними… вернее, слушал. Потом про стаканы вспомнил и… отвлёкся. Хорошие песни парень поёт, да? Наши! Старые. Ещё с БАМа их помню. Такие артисты с нами тогда ездили, о-о-о… Народные сейчас все, как этот! Молодые были. Романтики. Жаль вы поздно подошли, мы и про горы Высоцкого пели, и «Батяню-комбата», и… Здорово! В душе цепляет. Жить хочется!
— Ладно-ладно, иди, пой дальше, — цепляет у него, жить ему хочется… — проворчал начальник и порекомендовал. — А лучше занимайся стаканами, чаем с печеньем… Им — петь, а нам — знаешь же! — обеспечивать… порядок и отсутствие жалоб. Не забывай. — И галантно своей спутнице, вернее помощнице. — Прошу, Наташенька! Осторожно-осторожно здесь… Идём дальше.
Семёнов почтительно проводил начальство. Уже из тамбура услышал голос начальника, он вроде пел:
Там где речка, речка Бирюса,
Ломая лёд, шумит, поёт…
18
Тимофеев
Сельский клуб в Нижних Чарах сильно изменился. Евгений и не узнал бы его. И не потому, что много лет прошло. И Тимофеев вырос, конечно, изменился, и всё вокруг изменилось. И люди, и время, и… клуб. Да, и клуб в том числе. Может быть даже в первую очередь. Отдал силы и энергию местным талантам и захирел. Оно бы так, если б имел человеческую душу. Нет. Но он всегда отражал ту энергию, которой его люди питали. Те фильмы, которые, набившись в зал, смотрели и дети, и жители. Те концерты, пляски народных талантов, танцы… Теперь его питали другой энергетикой. Это хорошо сейчас было видно. Не духовной и чувственной, а… экономической целесообразностью.
На фронтоне клуба, весь его фасад, занимала яркая, разноцветными лампочками высвеченная вывеска «Казино», и вывеска игрового зала «Джек-пот». Как красный гребень на голове дворового петуха, либо блёстками украшенная поздравительная открытка. Холодная и чужеродная. Вывески — «клуб», уже не было.
Евгений остановился, оглянулся на своих учителей, на девушку. Как бы спрашивая — это здесь? Здесь-здесь, молча скривились деды. Девушка опустила глаза. Евгений неуверенно шагнул к двери, но Верочка его остановила.
— Не сюда. Нам в пристройку, — указала рукой. — На склад.
— Ага, там теперь наши апартаменты, — пояснили старые музыканты.
Тимофеев последовал за ними.
Сбоку, в «профиль», клуб выглядел совсем ветхой, заброшенной избушкой.
Войдя в захламлённую старым разобранным и просто разбитым инвентарём, рамами и подрамниками продырявленных портретов бывших членов Политбюро ЦК КПСС, вождей мирового и социалистического пролетариата, бюстом Ленина, Маркса, выгоревшими и рваными запылёнными транспарантами, сломанными стульями, старыми колченогими столами друг на друге, останками фортепиано, мётлами, лопатами, вёдрами… и аккуратно развешенными вдоль боковой стены, на верёвочных петлях духовых инструментов… Тимофеев оторопело встал, остановились и деды с девушкой. Плечи опущены, руки плетьми…
Тимофеев повернулся к учителям.
— Глазам не верю. Не может быть!
— Да, вот здесь они теперь и живут, — произнёс Сергей Матвеевич, с грустью кивая на музыкальные инструменты, как на живые существа.
— Невероятно. — Евгений с трудом находил слова. — Такой коллектив и… О, а это наши старые афиши. — Воскликнул он, но радость в голосе сменилась на грусть. — Сохранились! А это… большой барабан… без кожи… А это… О-о-о…
Дядя Веня приподнял стопку брошенных бумаг, заметил.
— И афиши, и грамоты, и «Книга отзывов», всё есть, всё здесь, но…
— Но это же несправедливо, — вскричал Евгений… — Дядя Серёжа, дядя Веня, как же это? Это же идиотизм. Преступление!
— Нет, Женя, нет, дорогой, — возразил дядя Веня. — Это Перестройка. Демократические перемены. Но мы боролись…
— Устали уже… — махнул рукой руководитель оркестра. — Совсем состарились.
Устали деды, видел Тимофеев, сдали, сильно их здесь обидели. И не просто обидели, оскорбили. И помощи ждать им, пожалуй, неоткуда.
— Угу, угу… Понятно. — Вздохнул гость, помолчав, спросил. — А кто у вас сейчас здесь директор? Кто здесь всем этим управляет?
— Да вон, на столе её визитка… — хмыкнул дядя Серёжа. — Пачка целая. Девать некуда. Генеральный директор она теперь, хозяйка… Раньше простой завклубшей была, теперь генеральный директор…
— А в казино ещё страшнее, — заметил дядя Веня. — Вице-президент она… Ха-ха… Смешно, но…
— Потому что законы на её стороне, — без усмешки произнёс Сергей Матвеевич. — Манипулирует ими, столбовая дворянка, а мы…
«А мы — не рабы! Рабы — не мы!», глядя в грустные глаза Сергея Матвеевича и такие же его друга и Верочкины, Евгений придал фразе правильный смысл: «Мы — немы!», постоять за себя не можем. Деды и подавно. Столбовую дворянку следовало проучить, вздохнул Тимофеев, напомнить бы ей финал сказки Пушкина. Кто это сделает, как? И улыбнулся, пришедшей вдруг идее.
Деды и Верочка смотрели на Евгения укоризненно, чего тут весёлого?
Тимофеев взял из пачки одну визитку. Повертел её перед глазами, и как бы между прочим, поясняя, сказал:
— Дядь Серёжа, Вера, дядь Веня, я на минутку выйду, покурю… Хорошо?
— Так ты ж вроде не курил тогда… — удивился дядя Веня. — Для лёгких нам вредно.
— А я и не курю, я так просто выйду.