ЛжеКонев, продолжая механически метлой по сторонам шоркать, в развалку подошёл.
— Ммм… м-можно. Зд-дравствуйте.
С нескрываемым интересом оглядев новенького с ног до головы, «Чудо-Юдо» спрашивает, то есть Виктор Владимирович спрашивает:
— Вы откуда, извините? Я вас не знаю.
И совсем вроде не страшный, не выпуская метлу из рук (метла в руках разгневанного мужчины — как известно — страшная сила!), отмечает Конев, хотя сила в руках у Виктора Владимировича явно есть, гирьками наверное человек балуется. Мне бы тоже не помешало, с запозданием замечает он.
— Я? — переспрашивает лжеКонев, и поясняет. — Я ссс…
Начальник охраны, не качок, но явно с военным прошлым человек, с физической подготовкой, как профессионально отметил лжеКонев, не выдержал заикания, торопливо перевёл боссу.
— С улицы он, Виктор Владимирович. Заика. Он позвонил, Анна Владимировна пригласила.
Виктор Владимирович, не спуская глаз с новичка, выслушал охранника. А взгляд у него тяжёлый, отметил про себя новичок, жёсткий, властный.
— Я слышу, что заика. Я спрашиваю: откуда это у вас? — Уже не охранника спрашивает, сам «объект».
ЛжеКонев простецки пожимает плечами.
— За…за…
— Да, дефект этот, — уточняет вопрос Виктор Владимирович. — Врождённый или… Недослушав, новичок кивает головой.
— И…и-или! За… зааа пределами Ро…Родины сс… с-схлопотал.
От этого заявления брови у Виктора Владимировича вверх вскинулись.
— Воевал?
Хоть и врастяжку, но лжеКонев ответил чётко, по военному.
— Та-ак точно.
— Умм… — мычит «Чудо-Юдо» и заявляет. — Значит, нам надо поговорить. Пойдём-ка, дорогой товарищ, побеседуем.
Анна с тревогой останавливает.
— Витя…
— Нет-нет, не беспокойся, Анютка, ничего страшного. Мы просто поговорим с человеком, познакомимся, побеседуем.
А в тоне сжатая пружина, как тетива стрелой натянута. Начальник охраны это слышит, понимает, выдаёт на «объект» характеристику. Как основание для приговора.
— Странный тип, Виктор Владимирович. Докладываю. Работает вроде хорошо, но по сторонам смотрит, и на конюшне по телефону с кем-то десять минут назад долго разговаривал. Как раз перед вашим прилётом. Что странно! Говорит, с мамой. И не заикался вроде… Мы его по-видеосистеме засекли, хотели разобраться, но не успели, вы как раз… Кстати, телефон он отключил, успел. Но «симка» целая. Код не говорит. Молчит, как душман.
На последнее, Виктор Владимирович мрачнеет ещё больше. Теперь он точно похож на обиженного Терминатора.
— Вот как! Как душман, говоришь, — бесцветным голосом переспрашивает, внимательно вглядываясь в «объект». — Очень хорошо… Очень!
Анна уже откровенно волнуется, это заметно, в голосе сильная тревога. За него тревога, за «Конева», с радостной приливной волной в душе, отмечает Юрий Михайлович, но волна как пришла, так и откатила… Накатила холодная.
— Витя, Витечка, я тебя прошу, ты уж, пожалуйста, не очень, а? Человек пострадал, семьи нет, и вообще. Работает хорошо, лошадей любит…
Тут и сам новичок заволновался, если честно. Неужели и вправду его жизни что-то угрожает, что? И главное, как? Ну, попал под каток.
— Анюточка, ну я же сказал, я обещаю, — только для неё, ровным тоном, произнёс «Витечка».
Да какой он Витечка, он сумасшедший, он неврастеник, в растерянности думал лжеКонев, Змей-Горыныч он, продолжая шоркать метлой у своих ног. Он, конечно, успеет пару раз черенком ударить, но отбиться — вряд ли… Убежать тем более. Не знал, что и делать. Ждал.
— Я умаляю, не как в прошлый раз, — Аннушка пальцы нервно в кулачки сжимала.
— Ладно, не «как», — обещает Виктор, и одним движением, метла конюшего оказывается в его руках. ЛжеКонев даже глазом не успевает моргнуть. Метлу (оружие), «Витечка» передал охраннику. — Убери. Не понадобится.
— Есть. — Послушно ответил тот.
Аннушка с тревогой переводит взгляд с одного на другого (с тревогой — понятно на кого, с мольбой на Витю). Слабым, просительным голосом предлагает, явно переводя разговор в другую плоскость, на «мирные рельсы»:
— Пройдите в гостиную. Там стол для тебя накрыт, там и поговорите.
— Хорошо-хорошо, родная, не беспокойся, — коротко обнимая её за плечи, обещает Виктор. «Отпусти её, убери руки!», гневно требовал внутренний голос лжеКонева. Но Виктор горящий взгляд «душмана» не замечал, хотя цепко, кажется, держал «объект» в поле зрения. — Всё будет хорошо. Мы просто поговорим с человеком и всё. Пошли, дорогой товарищ. Позавтракаем.
ЛжеКонев естественно отказался.
— Ссс…спасибо, я за…завтракал.
— Ещё раз позавтракаем, — приказывает Виктор, рукой указывая дорогу.
— Всё, кранты тебе, дядя, — успевает шепнуть охранник, подталкивая лжеКонева в спину. — Тебя предупреждали.
И всё! Как в той песне поётся: «Если муха — муху бей, взять её на мушку…» Правильно! Именно так и взяли конюха на мушку. Кранты, значит! Попал дядя.
40
Гейл Маккинли
А именно в этот момент, где-то далеко-далеко от таких невероятно «сложных» российских проблем, в далёком и тёплом Лос-Анжелесе, что в США, у побережья вечно тёплого моря, штата Калифорния, там, где 15-ти метровые буквы «HOLLYWOOD» извещают о городе американской мечты, в богатом районе Bel Air, в приличном по местным меркам частном владении, большой и ухоженной вилле, американка Гейл Маккинли, двадцати трёх лет, симпатичная, взрослая, самостоятельная девушка, лейтенант американских войск, флейтистка и дирижёр, невеста российского военного музыканта Евгения Тимофеева, находясь в гостях у своей младшей сестры Кэтрин Маккинли, не так давно которой исполнилось шестнадцать лет, сидела за роялем и грустила. В задумчивости перебирала пальчиками клавиши инструмента. Гостиная, одним раздвижным огромным окном, во всю стену, выходила на океан, три другие были продолжением горы, искусственно сооруженной. Внешне создавалось впечатление огромной инопланетной тарелки, удачно приземлившейся у красивейшего западного побережья. Своей формой и вытянутыми окнами она («тарелка»), на всех своих трёх этажах украшенная вьющейся зеленью вечно зелёных растений, выглядела как праздничный пирог, а вечером и глубокой ночью освещена яркими, цветными фонарями и подсветками. Яркий свет от нескольких прожекторов, столбами уходил в звёздное небо, подсвечивал звёзды, теряясь в них.
Вилла, как и многие другие здесь, была украшением побережья и безусловной гордостью семейства Джона и Элизабет Маккинли, в данном случае, подарком своей младшей дочери Кэтрин на день её совершеннолетия. У пирса, к которому террасами спускалась извилистая широкая дорожка, обрамлённая гранитным парапетом и цветами, покачивалась небольшая прогулочная яхта, вместе с капитаном, зафрахтованная Кэтрин по случаю неожиданного приезда своей старшей сестры Гейл.
Вряд ли постороннему, из-за большого расстояния, разве что только в бинокль, чем обычно оснащены папарацци, можно было что-либо увидеть сквозь прозрачные огромные стёкла виллы. Изящные лестничные переходы, например, или разноцветное убранство комнат по этажам, гостей, или внутренний стеклянный пенал лифта в нескольких местах коттеджа, широкий бассейн с голубой водой и тренажёрный зал под открытым небом с искусственным покрытием. Вряд ли. Хотя одни стёкла были безупречно прозрачны, другие отливали зеркальной синевой, но аккуратно подстриженные деревья и кусты по периметру, вместе с разноцветной палитрой цветов, не позволяли детально всё рассмотреть. Да и камеры наружного наблюдения бесшумно поворачиваясь, осматривали все подходы. И сеьюрити прохаживались… Обычное явление для таких мест и поместий.
Вся большая территория виллы была аккуратно разбита на ухоженные цветочные клумбы, подчёркнутые чистенькими пешеходными дорожками. На листьях и цветах, в каплях воды — садовник только что освежил их на ночь — отражалось спокойное закатное солнце. На одних цветах — мириадами ярких цветов дробясь, на других — жемчугом или перламутром, где и прозрачным алмазом.
В раскрытое панорамное окно виллы неслись фортепианные звуки Арии из «Английской сюиты № 3, Баха. Грустные, нежные и сентиментальные…
Вечернее солнце ещё заполняло гостиную, но, слушая музыку, не спешило, кажется, расстаться с ней, улыбаясь и грустя, постепенно всё же погружалось в океан, уступая место причудливым теням и в природе, и гостиной.
Гейл неожиданно прервала исполнение, сохраняя гармонию только что звучащего произведения, перешла на меланхоличный импровиз, потом вообще перевела на длинные, задумчивые музыкальные пассажи, постепенно усложняя их, увеличивая темп и силу звучания, и наконец, зазвучала бравурная «Патетическая Кантата» Александра Смирнова и её, Гейл Маккинли. Сразу со второй части… Бурная и нервная, эмоциональная и страстная, и… Вдруг музыка неожиданно оборвалась. Гейл опустила руки на колени.
Кэтрин с удивлением, больше с сочувствием смотрела на сестру.
— Что-то случилось, Гил? — подходя и нежно обнимая её, спросила Кэтрин. — Какие-то проблемы? Ты здорова? Я могу помочь?
Старшая сестра прилетела неожиданно, без предупреждения, они и не поговорили толком. Прошлись только по Rodeo Drive, позавтракали в недавно открывшемся ресторане Spago Beverly Hills, и вот…
— Нет, родная, всё нормально. Всё хорошо.
— Но… Ты не хочешь говорить. Ладно. Но я же вижу, что-то происходит. Ты так играла… Так бурно и нервно… И лицо… Я вижу. Я не маленькая, я понимаю, у тебя на лице всё написано. Что-нибудь с Евгением, со Стивом?
— Нет, со Стивом нормально, с Евгением… — Гейл коротко глянула на сестру, прижалась к ней спиной. — С ним… тоже всё… нормально, — с заминкой произнесла она и призналась. — Я себя не пойму. Себя!
— Ты?! — чуть отстраняясь, чтобы лучше разглядеть, со смехом удивилась сестра. — Никогда бы не поверила. Гил, родная, ты такая всегда определённая, даже излишне, мне всегда казалось, эталон и пример и, что… Говори же, говори.
— Я лицо Евгения стала забывать. Понимаешь?