Золотарёв грустно кивает головой.
— Так он пограничник, значит! — отзывается он. Взгляд генерала становится чуть тёплым, но с хитринкой. — Линейные заставы, говорите? Это хорошо. Близкое мне совсем. Я ведь тоже там… эээ… с пограничников начинал. Хорошо помню: так домой всегда хотелось!.. Жара, песок, «духи», «зелёнка», мины… «В Чёрном тюльпане, с водкой в стакане…»
Богданов эхом подхватывает:
— «Молча плывём мы…» Золотарёв обрывает.
— Да, полковник… было время. Десантные «коровы»…
— …Ми-8, «крокодилы», — так же задумчиво продолжает Богданов и поясняет. — Крокодилы — это мы! Я звеном сначала командовал, потом эскадрильей, Академия, и всё остальное…
— …груз 200…
— Да! Груз 200. Это да! — вздыхает Богданов. — Тяжёлая страница. Ужасная! Наломали мы дров. Один я сколько хороших ребят потерял… Тцц!
Генерал задумался, перебирая в памяти те страницы.
— …Мда… людей потеряли, технику, время… Главное, людей. Меня потом в пограничный отряд перевели, — заметил генерал. — Потом тоже Академия, потом… Так вот и… Хорошо, а как его фамилия, может я служил с ним, может знаю?
Богданов не сразу понял, о ком генерал спрашивает.
— Фамилия? А, фамилия… А вот фамилию я не успел спросить. Сейчас узнаем. Одну минуту. Пейте чай, товарищ генерал, пейте.
Вернулся к столу, взял со стола сотовый телефон, быстро набрал номер. Ему тут же ответили. Богданов лицом посветлел.
— Анюта, солнышко, это я, да… — воскликнул он. Золотарёв немедленно представил её образ. Да, она солнышко! Да, Анюточка! Цветок! От нахлынувших чувств, в душе и на лице у генерала разгладилось, отозвалось улыбкой. Богданов говорил по телефону, а сам искоса, с интересом поглядывал на генерала, что это с гостем, что он вспомнил. — Скажи мне, ласточка, а ты не помнишь, как фамилия нашего друга Михаила? Как? Конев, говоришь? Серьёзно? Понятно. — Прикрыв трубку рукой, сообщает гостю. — Конев у него фамилия. Случайно не встречали? Не знаете?
— Конев… Конев… — задумчиво повторяет названную фамилию Золотарёв, и вдруг лицо его озаряет радостная улыбка. — Конев! Так я знаю Конева. Знаком с ним! Это, наверное, его отец. Даже очень хорошо знаю. В Москве живёт. На пенсии сейчас, на отдыхе. И адрес его знаю, в доме бывал. Профессор. У нас в Академии тактику читал. Ветеран. Фронтовик. Учёный. Жутко строгий. Умница. Вот такой человечище! Генерал армии, Герой Советского Союза, бывший командующий 28-й Ударной танковой армией. Орденоносец. У него наград, помню, кителя не хватало. А печатных работ — уйма. Я помню. Штудировал. Грамотные работы, талантливые, современные. Очень интересный человек, заслуженный, уважаемый…
— Нет-нет, Юрий Михайлович, что вы, это исключено. — Решительно замахал руками Богданов. — Этого не может быть! У такого отца и такой сын! Нет-нет, я не думаю. Я же его знаю. Я беседовал с ним, разговаривал. Человек без семьи, без работы, заика. Старший лейтенант запаса. Конюхом устроился. Жена его бросила. Один остался. Вся биография. Просто наш человек. Незаслуженно забытый командованием, своей страной. Как многие. Афганец. Орден «Славы», «За мужество». Контужен. Комиссован. Хороший человек. Таких много. Один я таких сколько знаю. Нет-нет. Это исключено. — Вновь вернулся к разговору по телефону. — Анечка, ты твёрдо уверена, что он Конев? Он тебе так сказал? А родственники, кроме жены? Один значит! Понятно. — Выразительно смотрит на генерала Золотарёва. — А где он сейчас, Анечка? — Вновь спрашивает сестру. — Я могу с ним поговорить?.. Где? К зубному ушёл… Когда? Недавно! А он вернётся? Хорошо. Когда вернётся, сразу мне сообщи. Нет-нет, не беспокойся, ничего серьёзного, неясности уточню и всё.
Отключил телефон, положил на стол.
— В совпадения я не верю. Уверен, это другой Конев. Однофамилец.
Золотарёв наслаждается уверенным заявлением Змея-Горыныча, но вида не подаёт.
— И я в совпадения не верю, и на кофейной гуще не гадаю. Я предлагаю оставить эту тему до выяснения. Поговорим о наших проблемах.
Богданов, глядя на Золотарёва, освобождаясь от наваждения, переключается.
— Да-да, давайте поговорим. Частично я в курсе. Мне мои заместители в завуалированной форме уже сообщили предложение вашего заместителя снять с повестки дня это странное пари. Я, в принципе, не возражаю. Для нас это действительно несерьёзно. Полковника Палия я уже наказал, чтобы не провоцировал, да и соревноваться не вижу смысла: наш ансамбль «Поющее крыло» лауреат всех последних ежегодных конкурсов «Армейская песня». Было бы не честно нам, например, соревноваться с вашим прославленным оркестром. Правильно? Тут — также. Палию я уже выговор сделал. Ещё раз что-либо подобное выкинет, он у меня не только свои сапоги съест, без воды и без соли, но и…
— Одну минуту, я не понял… Сапоги и были условием проигрыша?! — удивлённо переспрашивает генерал.
— И погоны тоже… — дополняет полковник.
— Вот дела! Не слабо! Я этого не знал. — Признаётся Золотарёв. — Ну, Уляшов, ну…. Мне он ничего об этом не говорил… Хмм…
— За честь войск, товарищ генерал, что только не… съешь… Хотя я это осуждаю.
— И я против. У меня есть встречное предложение к вам, товарищ гвардии полковник. Строго между нами.
— Я слушаю, — наклоняется Богданов.
— Только без утечки даже заместителям, — предупреждает Золотарёв. — Категорически «строго»! Под грифом четырежды «секретно».
— Моё слово командира пойдёт? — спрашивает полковник.
— Вполне, Виктор Владимирович, как и слово офицера, кстати, — замечает генерал. — Я предлагаю вот что: пусть всё идёт как наши заместители организовали, вроде мы не договорились, а мы с вами, так сказать, устроим им неожиданный…
— Форсаж?!
— Скорее форс-мажор, полковник. Полный, причём. С командованием я договорюсь.
Богданов энергично и с удовольствием потирает руки.
— Это мне нравится. Это интересно. Не возражаю. Главное, неожиданно. Как стрельба по целям со взлёта. Очень интересно. Это по-нашему.
— Теперь о сути и деталях. Что я предлагаю… — говорит Золотарёв.
— Внимательно слушаю.
45
Верное начало
Что удивительно, Тимофеев со своей «четвёркой» кое-что всё же придумали. Не растерялись музыканты в общей нервной какофонии, как некоторые, дирижёр, например, или старшина, взяли нервы и голову в руки, и пошли. В строевой отдел полка. За Тимохой. В затылок и в ногу. И пусть не все знали и понимали куда, и зачем идут (В армии это сплошь и рядом), знали одно, если Тимоха сказал «пошли», значит пошли. Это на опыте. Притом, перерыв же! Всё и получилось. И пришли (Куда надо!), и увидели (Что нужно!), и поговорили (С кем надо!), и вот, вам — пожалуйста! — необходимые исходные данные. На руках. В руках. Решающие! Драгоценные! Естественно секретные (Армия же!). Поход дал свои результаты: документ на пяти листах. Список. Правда в данный момент рассмотреть всё не удалось, потому что поступила команда: «Оркестр, на плац!». Тьфу ты, ну-ты, чуть не забыли: утро же, развод на занятия.
Музыканты бегом… Вовремя прибежали.
Успели!
— Так, всё, товарищи музыканты, — громко, поверх общего шума командует старший прапорщик Хайченко. — Закончили собираться. Через минуту выходим.
Общая суета в оркестровой канцелярии мгновенно усилилась.
— Ну, молодцы, мы! — вроде бы сам себе, восхищённо замечает Санька Кобзев — Там огроменный список… — Всовывая ремешок портупеи под погон кителя. — И все самородки?! Надо же! Здорово!
Старшина Хайченко он, как и остальные, здесь же крутится, в оркестровой канцелярии, уже подпоясался, сапожной щёткой смахивает пыль, улавливает не к месту восторженный и удивлённый тон Кобзева.
— Какой список? Какие самородки, где?
Гарик Мнацакян реагирует мгновенно, сообщает небрежно, как о понятном:
— Так в ювелирном, товарищ старшина. В Интернете.
Кобзев с Тимофеевым переглянулись находчивости Гарика — молоток! — оценили. А Генка Мальцев даже хмыкнул старшине: ерунда, мол, товарищ старший прапорщик, не обращайте внимания, в Интернете всё обман, гиблое дело! Интерес на лице старшины мгновенно исчез, бросил щётку в ящик, «откатился» к дирижёру. Что и требовалось… Нужно сказать, что в этот момент почти все музыканты как бильярдные шары по канцелярии туда сюда катались, собирались к выходу на плац. Этот разговор и не слушали.
Кстати, вопрос с Интернетом у старшины был напрочь закрытым, потому что выбрал он как-то с женой по Интернету обеим близняшкам модные джинсы… подарок, ко дню рождения. Не знали куда и девать потом — и размер не тот, и цвет не в дугу, и фасон другой, и лейбл… криво пришит. Сплошное разочарование. Подделка. Хайченки — все в оркестре знали — попытались было с невидимым Интернетом в спор вступить, но — увы! — едва не утонули в переговорах и переписке — бросили. Нашли выход: махнули рукой, положили в платяном шкафу, на полку. Для работ на дачном участке, наверное. С тех пор, Константин Саныч на Интернет сердится. «Как на воду дует». Не дружит.
Женька Тимофеев, только для узкого круга, для посвящённых, стучит ладонью по карману:
— Здесь все, кто демобилизовался за последние десять лет. За десять!
Мальцев, уже собранный и вооружённый своим тромбоном, удивляется.
— Это же институту на год работы.
Фррр…
— Нет, я думаю, проще всё, — открыв клапан трубы, фырчит Тимоха. — Минусуем тех, кто за чертой Подмосковья живёт…
— …ага, тех, кто в больницах, в командировках… — подхватывает Трушкин.
Гарик Мнацакян, округлив и без того круглые тёмные глаза, с готовностью дополняет.
— …которые в живых не значатся, в местах не столь отдалённых…
— Ага, — подначивая, продолжает Кобзев, — которые в горах…
Гарик мгновенно ступорится, лицо его темнеет, но Мальцев шлепком по затылку ставит Кобзева «на место», разрешает ситуацию.
Тимофеев видит это, кивает головой, прищуривается.
— Получится…
Но Трушкин перебивает.
— Можно не считать, как раз то, что надо. Ага!