— Так сколько всего, у нас, получается, осталось? — спрашивает Трушкин.
Квартет дружно склонился над бумажными листами, в курительной комнате, возле окна.
Тимофеев в задумчивости кривит губы, отвечает.
— Получается… В зоне досягаемости — шестеро. Всего шестеро.
— Со всего списка? — удивляется Мнацакян.
— Да.
— Ну и хорошо. И отлично, — резюмирует Санька Кобзев. — Меньше мотаться придётся… — Но под осуждающими взглядами поясняет. — А что я сказал? Ничего! Важно, чтобы именно самородки там остались, да. Хотя бы один… два… три.
Да, это бы хорошо бы. Жаль, что так мало. Квартет вновь склоняется над списком. Тимофеев в задумчивости трёт пальцем кончик носа, вздыхает.
— На них и надежда… на самородки.
— И ладно. Надежда, как известно… — явно успокаивая всех, замечает Трушкин, но Мальцев его перебивает.
— Не умирает, — с нажимом, исправляет он. — Найдём!
Генка это произнёс так уверенно, что Кобзев с Трушкиным посрамлённо уставились в список. Гарик разрушил возникшую неловкость.
— Ха! Тут же и телефоны есть. Всё, значит, звоним.
Тимофеев поправил.
— Не звоним, а едем. Личный контакт, глаза в глаза, залог успеха. Ставим дирижёра в известность и… — Смотрит на наручные часы. — Сейчас почти девять утра. Едем значит на работу. К первому.
— Может сначала позвоним человеку, может заболел или на симпозиуме… А мы — раз, и нарисовались… нехорошо, — хитрит Мнацакян. — Кто у нас там первый?
Предложение, в принципе, не такое и плохое, Тимофеев склоняется к списку…
— Первый у нас…О! Первая… Женщина, наверное! Романенко А.А.
Мнацакян мгновенно распрямляет спину.
— Хохлуша! Блондинка! Люблю таких! Не надо звонить. Едем!
Кобзев ехидно хмыкает.
— Ага, сам же только что предложил: звоним сначала… Вдруг в декрете…
Мнацакян словно от удара мотает головой, едва не задыхается от такого крамольного предположения, едва глаза удерживает в орбитах.
— Ты что! Ты почему так плохо думаешь о женщинах, а? Почему?
Трушкин тоже недоволен замечанием Кобзева.
— Он совсем не думает, он говорит, — решительно заключает он. — Сначала звоним.
Тимофеев разводит руками.
— С дирижёром придётся посоветоваться. — Вздыхает. — Карты придётся раскрыть… Иначе… Старшина же сказал: приказ — в клуб… Значит, придётся.
— А чего тут думать? Надо, значит надо. И думать нечего. Решили, пошли к дирижёру. Он серьёзный человек, поймёт. А не поймёт — заболтаем…
— Ага, лапшу навешаем.
— Да, если надо. У нас времени нет. — Рубит рукой воздух Мнацакян. — И вообще, для кого мы стараемся? Для себя или для него? Для него. Пусть тогда с начштаба сам разбирается, а мы… к певице, и все дела.
Из коридора доносится командный голос старшины: «Время, товарищи музыканты, время. Закончили перекур. Выходим… В клуб, в клуб!»
— Ну вот!
— Атас! Быстро летим к дирижёру. Летим, летим. У нас две минуты…
— Ага, летим!
На удивление старшины, Кобзев с Тимофеевым, Мнацакян с Мальцевым и Трушкин, галопом пронеслись мимо него. Отступив к стене коридора, старшина удовлетворённо кивнул в след головой. Молодцы! Дисциплина!
Да, дисциплина в армии в первую голову, она — прежде всего. Всему голова.
46
От ворот поворот
В армии, как в жизни. Если нельзя, но очень нужно, то… «добро» всегда можно получить. Выслушав просьбу, лейтенант разрешил. «Хорошо. Только быстро. Под мою ответственность. И чтоб с результатом! Не подведите».
Пятеро музыкантов выбежали «за ворота».
Опуская маршрут сложного передвижения, как не главный, отметим важное: и не блондинка, оказалась, и не женщина, а… На табличке возле приёмной значилось — налево — Глава управы, направо — кабинет замглавы… Романенко Артур Алексеевич. Не женщина! Крупными буквами, под золотой цвет на белом металле.
Мнацакян было «прокис», но времени на огорчения и расстройство не было, приходилось спешить. И вопрос почему «А.А.» не блондинка, остался за дверями приёмной.
«Тук-тук»… постучал в красивую и добротную дверь Тимофеев. За дверью не ответили, музыканты вошли. Оказалось — приёмная. В большой и светлой приёмной их не ждали. По внешнему виду музыкантов легко можно было принять за очередную группу пожарных инспекторов, если не приглядываться к эмблемам. Секретарша и не приглядывалась. Точнее, не успела. Она подняла глаза, оторвала взгляд от стопки бумаг перед ней, вопросительно вскинула брови.
— Добрый день, — быстро сориентировавшись, воскликнул Евгений, как старой знакомой, как завсегдатай всех кабинетов и приёмных, и деловито шагнул к правой двери, с инициалами «А.А.» Остальные сопровождающие, вежливо улыбаясь, не глядя на секретаршу, кроме Мнацакяна, подталкивая друг-друга, заторопились за Тимофеевым, за паровозом.
Секретарша, довольно молодая, не блондинка, резко вскочила, запрещая, вытянула руку…
— Эй, эй!.. Одну минуту, товарищи! Вы к Артуру Алексеевичу? Вы записывались? Он занят. У него неприёмные часы.
Пока она вскочила, да пока стол оббежала… Было уже поздно. Отреагировал только Кобзев. Он последним входил. Обернулся, придерживая дверь, указывая глазами на потолок, доверительно сообщил ей:
— Мы от Дмитрия Сергеевича. — И закрыл за собой дверь, как раз перед самым её носом.
Хозяин кабинета, зам главы администрации, молодящийся внешне мужик, сугубо чиновного вида, с ногами на столе возлежал в кресле, не то дремал, не то смотрел в потолок. Услышав шум и вошедших посетителей, быстро сдёрнул ноги со стола, схватился за авторучку, двинул к себе стопку бумаг и… уставился на вошедших…
Тимофеев, за старшего, всё так же радушно улыбаясь, негромко поздоровался. Прошёл к столу и присел на стул. Тоже самое сделал и Мнацакян. Кобзев с Мальцевым и Трушкин остались у двери, неподалёку.
— Добрый день, Артур Алексеевич, можно? Мы на секунду. Извините. По делу. Здравствуйте.
Остальные «гости» вежливо кивнули головами. Романенко хлопал глазами, недовольно надув щёки и наморщив лоб, переводил взгляд с одного на другого, наконец возмутился:
— Так, я не понял… Что такое? Кто такие? Почему самовольно врыв… По делу только в приёмные часы ко мне, товарищи. Я занят… За-нят! У меня… Таня! Татьяна Викторовна…
Татьяна, видимо та секретарша, безуспешно билась в дверь. Дверь не поддавалась, её, без внешне видимых усилий, удерживал Трушкин.
Мнацакян попытался урезонить «товарища»:
— Ай, не хорошо… Не хорошо, товарищ, так не гостеприимно встречать однокашников.
Последнее чиновника насторожило, он попытался было угадать.
— Однокашников? По президентской академии? Я что-то вас не…
Музыканты легко включились в заданную тему. Тимофеев укоризненно предложил «товарищу» на проблему смотреть шире, а Мнацакян глубже. Чем вообще сбили Романенко А.А. с толку. Он заметно терялся в догадках. Тогда Кобзев подсказал адрес поиска:
— Вы в нашем полку служили.
— Да?!
Но и это, оказывается, не помогло. Романенко чуть пришёл в себя, опасности не видел, но…
— В нашем… в вашем… — Перебирал что-то в памяти, похоже хитрил, время выигрывал. — В каком это нашем, я не припом…
Кобзев ещё раз подсказал:
— Да-да, в нашем Краснознамённом, ордена… и всего прочего, теперь ракетно-артиллерийском полку… Дивизии особого назначения. Было такое?
Лицо хозяина кабинета на пару секунд озарилось ярким светом, но тут же погасло.
— Да-да, срочную… кажется… было… Да-да, было. Полгода полы по ночам — помню — в казарме драил… Но это, извините, давно было. Предание давно минувшей старины. Я уже и… Я не понимаю. Вы из военкомата? На переподготовку? Так у нас это отдельно. По согласованному и утверждённому главой управы графику. Вот же, недавно совсем, весной, зачёты сдавали. Химдым, кросс и стрельбу из пээма… У меня всё на «хорошо», и… «отлично». А что такое? Не понимаю. В чём дело… товарищи… Что вам нужно? Татьяна Викторовна… Татьяна!
Секретарша безуспешно билась в дверь.
— Вы только выслушайте, и мы уйдём…
— Это что, рэкет, наезд, угроза? — нажимая на «р», прорычал Романенко.
На посетителей это не подействовало, Мнацакян лишь усмехнулся.
— Если бы наш капитан разведроты к вам пришёл, Артур Алексеевич, пусть даже и один… Чёрный пояс… Ооо! Тогда бы, да! У него кирпичи в руках в пыль рассыпаются, а мы — поговорить.
Кобзев сокрушённо покачал головой Романенко, как ребёнку, вздохнул даже.
— Вот не ожидали, что вы так своих встретите, товарищ сержант.
— Я уже давно, кстати, старший лейтенант, давно. — Укоризненно глянув на Кобзева, уточнил хозяин кабинета.
— Сейчас это не имеет значения, — Мнацакян отмахнулся, и посмотрел на Тимофеева. — Вы даже представить себе не можете, какой большой человек сюда нас послал, очень большой и очень уважаемый!
Тимофеев согласно кивнул головой.
Это чиновника заинтересовало.
— Какой это человек? Глава, Префект? Я бы знал.
— Хмм… Поднимайте выше. — Кивнул Кобзев на потолок.
Глаза у Романова тревожно забегали.
— Из Администрации? А как его фамилия? Я всех знаю.
Мнацакян с Тимофеевым отвечать не стали, так же укоризненно смотрели на Романова, а Трушкин, от двери, мягко сообщил:
— Он пока просил себя не называть. Но очень влиятельный человек, из… из… Не важно.
Романенко вроде сдался. Начальственно приказал.
— Ладно, пусть без имён. Излагайте свою просьбу, товарищи, я выслушаю. Но предупреждаю: ничего не обещаю, и обещать не могу! У нас бюджет, денег нет и у меня времени тоже. Говорите.
— У нас через неделю большой смотр, концерт, так сказать, показательный… Мнацакян дополнил Тимофеева.
— Связь поколений!
— Так! Очень хорошо! Поздравляю. И что? Я тут причём? Выступайте! Мы не мешаем. С управой или префектурой согласовывать не надо. Не митинг, не шествие.
— Мы не о том. Вы, говорят, в самодеятельности участвовали, — осторожно напомнил Тимофеев. — Лауреатствовали. Пели. У вас хороший голос, и песни вы пели патриотические, хорошие. Грамоты получали, призы… На конкурсах «Алло, мы ищем таланты», «Лейся песня»…