Суворов упрямится, хмурит лоб.
— А я говорю успеем, — и повышает голос на дядьку. — И не спорь, не-то прикажу выпороть! Не посмотрю, что ты мой дед. Применим смекалку. Раз, два, и… быстренько, через Альпы.
Полк, как никогда, затаив дыхание, стоит, слушает разговор на трибуне. Отпад! Улёт! Расскажи кому — не поверят. И напишут и расскажут. Не реальная картина. Хотя, как же не реальная, когда реальная. Вот же он, здесь! Перед ними. На плацу.
— Поздравляю, господин фельдмаршал, я читал, Наполеон точно будет вами — нами — разбит. Все об этом знают. — Рапортует полковник Ульяшов.
Суворов внимательно смотрит на раскрасневшееся лицо Ульяшова.
— Это естественно. Против русского духа никто не устоит. И даже эти, ваши, как их… эээ…
— Вертолётчики, — наклоняясь, с готовностью быстро напоминает Ульяшов.
— Именно, именно… — качает седыми кудряшками на голове Суворов, все это видят. — Главное, — вновь граф оглядывает солдатский строй, рубит рукой в белой перчатке, — на солдат больше опора, на солдат. В них наша доблесть. Противника нужно брать не числом, а умением… и — напоминаю! — солдатской смекалкой.
Полковник Ульяшов с этим заметно согласен, это да, это так, говорит его вид. Тоже выгибает грудь, видя, как и солдаты, и офицеры не шелохнувшись, слушают слова фельдмаршала.
— Понял, господин фельдмаршал, понял. Есть! Будет выполнено! Не посрамим!
Суворов кивает головой.
— Ну-ну, затем и… откланиваюсь. Спасибо, господа! — Поворачивается к солдатскому строю, громко кричит. — Спасибо, братушки! Русскому воинскому духу — ур-ра!
Полк дружно отвечает фельдмаршалу громким троекратным «Ура! Ур-ра! Ур-раааа!» Суворов нахлобучивает треуголку почти на глаза, прячет взгляд.
— Вот и хорошо. Вот и славно, — сам себе говорит он. — Нам пора. Поехали, граф! — приказывает своей свите. — По-коням, дед! Где карета?
Ульяшов гостеприимно указывает рукой.
— Уже ждёт, господин граф… там. Я провожу.
— Я сам, — возражает Суворов. — Вы — командуйте. Вас эти… вертолётчики ждут.
Ульяшов вскидывает руку к околышу фуражки.
— Есть, командовать!
Полк, вытянувшись, восторженными взглядами провожает отъезжающую карету. Оркестр — барабанами и флейтами. Дежурный наряд встав в воротах по стойке «смирно».
Не видели, как где-то за вторым или третьим поворотом дороги, недалеко отъехав, возница остановил лошадей, заскочил в карету, там уже торопливо переодевался «граф Суворов». Вдвоём они быстро помогли переодеться «самозванцу» — самовольщику.
— Всё-всё, я побежал, — на месте крутясь, торопливо застёгивая бляху ремня, сообщил рядовой Генка Кабаков. Его отец, в это время, тот самый, сопровождающий лжеСуворова в свите, дуэлянт, тоже «заслуженный» и прочее, нахлобучивал на сына солдатскую пилотку, поправлял.
— Стой! — остановил внука дед, тот самый возница с подушкой. — Пуговицы… пуговицы на ширинке застегни… Растяпа!
Генка в испуге глянул…
— Ааа, точно. Спасибо, дед, — воскликнул «растяпа», возясь с пуговицами. — Ты классно, кстати, сыграл. Особенно с подушкой. Изюминка. Находка.
— Ну так, кто из нас «народный»!
— Дед, ты у меня трижды народно-заслуженный. Вы оба… Приосанясь, дед перебил.
— А ты, вылитый Суворов был. Наша школа.
Поправляя голенища коротких солдатских сапог, Генка замечает отцу.
— Пап, хотел тебе сказать: ты неплохо фехтуешь, но дыхалка, извини… Кроссы бы побегать заслуженному, а… Зарядку… Бросай курить! Стыдно! На стол едва вскочил.
— Ага, кроссы! Не хватало ещё, чтобы я графа Суворова, на глазах твоего начальства заколол. Всю историю насмарку. Беги давай, паршивец. Скажи спасибо, что я тебе поддался… Учить ещё отца будет.
— Всё-всё, родственники, не ссорьтесь, — останавливает дед. — Вы оба — молодцы! Горжусь вами! Я даже не ожидал, думал, всё, импровиз наш расколят, конфуз получится. Нет, неплохой этюд получился. Совсем неплохой. Нужно запомнить.
— Почти спектакль!
— Водевиль.
— Ну прекратили я говорю обсуждение! Что вы, понимаешь, пикируетесь, как на плохом худсовете. Дуй, давай, внучек, беги, пока ваши там по ротам расходятся. Если что — звони. Поможем.
Генка торопливо обнимает каждого, чмокает в щёки.
— Всё-всё, я полетел, дорогие мои! Я так соскучился! — Замечает. — Так благодарен вам, так благодарен. За себя, за полк наш… Страсть как, Шекспир отдыхает.
Дед глухо бурчит.
— Ладно, ладно, самозванец… Шекспир у него отдыхает… Дуй давай! Сочтёмся!
— Бабуле привет и маме.
— Будет исполнено, товарищ рядовой, — вскидывая приветственно руку, шутливо рапортует дед. — Жди на праздник, обязательно приедем на вас и вертолётчиков посмотреть, обязательно. — Другой рукой, при этом, шлёпает внука под зад.
— Да-да, беги-беги! Обязательно передадим. — Успевает крикнуть вслед и отец.
— И больше никаких нам самоволок! — Потрясая кулаком, кричит вдогонку дед. — Помни, у бабули сердце, у мамы нервы, у меня давление. Никаких мне… Понял? Договорились? Звони…
На бегу, не оглядываясь, солдат машет рукой, ага, мол, конечно.
Городским прохожим странно было видеть такое, машины останавливались, прохожие оглядывались, некоторые останавливались, ища глазами скрытую кинокамеру, не находили. Странно… Из кареты восемнадцатого века возница и какой-то придворный щёголь, в треуголках со шпагами под расшитыми золотом камзолами, не обращая внимания на прохожих, махали руками вслед солдату двадцать первого века. Ну, жизнь! Ну, время! Уматно! У-ди-вительно!
Как не противился прежде полковник Ульяшов, но полк вновь принялся готовиться к смотру-конкурсу…
55
Знакомство с Гейл
— И когда нам разрешат летать на вертолётах над городом, мы же профессионалы, хотя бы в аэропорт! — Возмущается Палий, сидя рядом с водителем.
«Рейндж Ровер» Диско 3 еле плёлся, затёртый в пробке. Третье транспортное кольцо «забито». Плелись. Нервничали. Но… успели. Быстренько припарковались, побежали встречать Громобоя. А вот и зона прилёта. Появились первые пассажиры авиарейса «Париж-Москва». Смешиваются с встречающими. Среди них полковник Громобой — он в военной форме, со звездой Героя на левой стороне груди, рядом с ним девушка. Палий и Богданов — они по-гражданке, не видят ещё друга, выискивают глазами. Наконец замечают, многозначительно переглядываются между собой — Громобой не один! — торжественно обнимают товарища, косясь при этом на девушку — красивая! Громобой весел, счастлив, торопится представить свою спутницу.
— Вот, знакомьтесь, пожалуйста… — Громобой улыбается своей фирменной, как он обычно друзьям хвастает, убойной для женщин улыбкой, обращается к друзьям по-русски, затем быстро поворачивается к девушке, переходит на английский… — Гейл, это мои друзья-товарищи. Виктор и Шура. Вот такие ребята!
Палий кивает головой, щёлкает каблуками туфель, актёрствует, Богданов хмурится.
Палий, не спуская улыбчивых глаз с девушки, он уже в образе ухажёра, играет голосом, одними губами негромко спрашивает Толяна по-русски:
— А почему на английском? Девушка у нас иностранка? К нам в гости?
Громобой с нажимом поправляет.
— Шура, не к вам, а к нам! Ко мне, в смысле. Она американка. Мы в самолёте познакомились. — Полагая, что всё сказал, чуть оттесняет девушку от друзей, берёт её под руку, переходит на английский. Говорит ей громко, больше в расчёте на слух товарищей. — Гейл, дорогая, не обращайте на них внимания, они мужланы не образованные, даже комплимент красивой девушке сказать не могут, а вы такая… такая…
Палий естественно слышит.
— Сам не образованный, — беззлобно огрызается на русском языке, и жалуется Богданову. — Командир, его за границу больше отпускать нельзя. Смотри как оборзел. Друзей не замечает. — Для Гейл переходит на английский язык, громко обращается к ней. — Гейл, а вы знаете, что этот вот человек, обаятельный и привлекательный, с вами который идёт, Анатолий Михайлович, человек ветреный и непостоянный. Мы его хорошо знаем, прямо с детства. Только один человек в России постоянный, это я, да! Об этом даже в газетах пишут. Вы читали? Во всех. Нет? Я вам дам почитать. Только на меня можно в жизни опереться и на Виктора, да. Понимаете?
Гейл улыбается шутке, но кого-то ищет глазами в толпе.
— Я понимаю, но меня должны встречать… — говорит она на английском. — Мне в самолёт позвонили, сказали трудно доехать, опаздывают.
Палий неожиданно радуется этому обстоятельству, подхватывает…
— О! Он опоздал? Это хорошо. Это нормально. Ничего страшного, Гейл. Мы уже здесь, мы вас встретили. Это же Москва. На дорогах пробки. А вас кто должен встречать, ваш… этот… эээ…
Громобой, пытаясь перехватить инициативу, выговаривает Палию по-русски.
— Шура, не расстраивай меня, она просто помолвлена. Только и всего. А встретить её должна подруга, — переходит на английский. — Гейл, кто НАС должен встретить, я забыл, куда НАМ надо?
Богданов всё больше хмурится, в разговоре не участвует, почти замыкается в себе, но на девушку исподволь смотрит со скрытым интересом.
Девушка отвечает:
— В американское посольство Знаете где?
Громобой немедленно за всех отвечает.
— Мы?! С точностью до миллиметра, Гейл. Я же вам говорил. Нет проблем.
Палий толкает в бок Богданова, они с ним в роли ведомых оказываются, слушают речь Толяна, Палий шутливо ехидничает:
— Витя, ты слышишь, что он уже говорит, а, «нас». Ну, Толян, ну, гусь, на ходу подмётки рвёт. Совсем офранцузился! — Переходит на английский, громко обращается к девушке. — Гейл, это так. Наш друг правильно говорит. Мы вас вмиг к месту назначения доставим. Мы на машине. Притом, заметьте, Гейл, мы местные, мы всё здесь знаем. — В один шаг догоняет идущих чуть впереди Гейл и Громобоя, склоняется к другу, и на ухо, говорит ему на русском. — А наш друг нам заплатит. В Евро. Да, Анатолий Михайлович? Дорого это тебе, кстати, обойдётся, друг мой! Готовь деньги, ухажёр! — Ухарски подхватывает девушку под руку, увлекает за собой.