Дело сделано, человек перевернул страницу, ступил на другую. Яркую и цветную. Так сплошь и рядом в жизни происходит. Не раз замечали? Верно! Потому что всё с этим в жизни меняется.
Хотя, справедливости ради нужно бы и возразить, оспорить: а что уж такого меняется, что изменилось, что? Если чуть в сторонку отойти и посмотреть, внимательно и с прищуром, то жизнь она, конечно, какой была, такое же и осталась, и так же смотрит вокруг себя и на людей удивлёнными глазами: «О! А чего это они тут все делают?». Но, посмотрите, один человек точно «другим» стал, тот, который рядом с вами. Может два их, может и три… это по-разному. Важно, он изменился, и многое с ним изменилось. Замечали? Конечно! Так и с Виктором Богдановым.
Не называя его звания, награды и должность, скажем, значит, время человеку пришло. Он, как раз, молодой. Не больше тридцати пяти ему. Многое может, многое впереди. И вдруг, вот она, эта Гейл!! Нет-нет, проблемы службы, проблемы работы вертолётного полка с этим событием не отошли на второй план, как и проблемы с заикой и сестрой, и удивительное сходство генерала Золотарёва и брошенная, условно говоря, перчатка артиллерийскому полку, полковнику Ульяшову и армейские, боевые друзья Богданова. Всё это есть, это всё так. Но вчерашняя новая знакомая, не выходила из памяти полковника. Серьёзно завладела его сердцем. Пожалуй, впервые в его жизнь. Ханжой он, естественно, никогда не был, и женщины в его жизни были, но до серьёзных отношений всё как-то не доходило. Да раньше и некогда было! И работа опасная, почти всегда в один конец, но… Так годы и шли, и служба тоже, и вот… Она, эта Гейл! Иностранка. Девушка! Молодая женщина! С большими голубыми глазами! Волнующим бархатным голосом! Яркими, казалось, Богданова зовущими губами… плавными линиями девичьего молодого тела…
С друзьями он не рассорился, нет, они друг другу ещё ближе стали. Должно бы, кажется, наоборот. Но, долгая совместная работа, и участие в различных боевых операциях, когда своими машинами, практически собой, прикрывали друг друга, и в воздухе и на земле, накрепко скрепили мужской дружбой, возникшая на пути девушка не рассорила друзей. И то, что Богданов, их командир, старший армейский товарищ, отправил обоих на завод, это было необходимо не только ему, но и друзьям. Им, Богданов видел, девушка была нужна как… как… Нет, не игрушка, он это видел, понимал, но ему, Богданову, она была жизненно необходима. Жизненно… Он это почувствовал сразу.
И не удивительно, едва только солнце в московской дымке где-то на горизонте обозначилось, уже вовсю шумела утренняя Москва, Богданов встал со своей машиной «на дежурство» у ворот американского посольства, что на Спаса Хаус. Некоторое время управлял полком по мобильному телефону — а зачем такой телефон тогда?! — пока, наконец, не увидел выезжающую из ворот посольскую машину с Гейл на пассажирском сидении. Богданов преградил дорогу. Увидел, как широко распахнулись глаза девушки, как она ему улыбнулась, что-то сказала водителю, тот остановил машину, она вышла.
— Добрый день, Виктор. Сюрприз! — мягко и напевно произнесла она на своём английском. Отдохнувшая, посвежевшая, она выглядела ещё лучше, ещё красивее. И летнее чуть открытое платье шло ей, и серёжки в ушах, и нитка жемчуга на шее, и причёска, и вся она… Он залюбовался ею, хотя лицо его мало что отражало. Привык человек эмоции сдерживать, но… улыбался. Широко, открыто, не замечал. И она так же. — Что вы здесь делаете? — риторически спросила она и расширила вопрос. — А где ваши друзья?
Богданов был в джинсах, лёгких туфлях, в рубашке с короткими рукавами, с открытым воротом. Молодой, лицом мужественный, стройный, жилистый. Цветы лежали в машине.
— А у них дела. Просили извиниться.
— А у вас нет дел?
— А у меня… — Богданов чуть смутился, но закончил уверенно, — есть дела. Потому сюда и приехал. Прошу, Гейл. — Всё так же широко улыбаясь, Виктор указал на свою машину. — Давай, шеф, разворачивайся. — Махнул рукой водителю. Тот, выставив ухо в опущенное боковое окно машины, с любопытством прислушивался.
Гейл в нерешительности переступала с ноги на ногу, оглядывалась на водителя. Тот, под её взглядом, вопросительно улыбался, мол, не понимаю-понимаю, рад за вас.
— Не беспокойтесь, Гейл. — Богданов пришёл девушке на помощь. — Всё будет хорошо. Я у вас буду и за водителя, и за телохранителя, и переводчика. Вам же нужен переводчик, Гейл? Нужен. А я умею. Я справлюсь.
Подумав, девушка согласилась.
— Я вам верю, Виктор, — заметила она. — У вас добрые глаза.
Богданов едва нашёлся.
— А вы красивая.
Это неожиданно привело Гейл в полное восхищение.
— О! А ваш друг говорил, что вы не умеете комплименты говорить.
— Это не комплимент! Это факт. — Ещё больше смутившись, Богданов пожал плечами.
— Ладно, пусть так. Говорите, говорите, Виктор, пока мы не поехали, потом вам нельзя будет.
Богданову думать и не нужно было.
— Вы очень красивая, и голос у вас и улыбка…
Выслушав, Гейл удовлетворённо кивнула.
— Спасибо! Приятно слышать! Поехали, водитель-телохранитель.
— Поехали.
57
Признание Тимофеева.
Идиллию доклада дирижёру о том, что посланцы справились, нашёлся-таки некий уникум-певец, баритон, притом с готовыми песнями, бывший военнослужащий нашей в/ч, прервал звонок сотового телефона у Тимофеева. Резкий и сейчас неприятный. Музыканты, прекратив «гудеть» в свои инструменты («Раздувались»), сгрудились вокруг вернувшихся посланцев, слушали новость. Отвлеклись на звонок. Сморщил нос и лейтенант, потому что программа концерта где-то уже вроде «вытанцовывалась», звонок прерывал одобрительные эмоции дирижёра и «тёплые» товарищей.
— Да, — под любопытными взглядами товарищей, небрежно бросил в трубку Тимофеев, и лицо его вдруг изменилось. — Кто, я не понял? — переспросил он. Услышав ответ, мгновенно побледнел, потом лицо вспыхнуло румянцем. Выражение радости и растерянности, менялись местами, растерянности было, пожалуй, больше, как заметили музыканты. Все смотрели на Тимоху. Ждали. Не понимали. Что там? — Гейл приехала. — Наконец, прикрыв трубку рукой, выдохнул он, смахивая пот со лба.
Ооо?! Ууу!! Ге-ейл… приехала! Музыканты обрадовались гораздо сильнее Тимохи. С разной степенью взволнованности и сочувствия, волной прокатились эмоции по лицам товарищей, как порывистый ветер по высокой траве: всё, Тимохе «писец» пришёл, невеста приехала. Вот это да! Гейл! Ну, молодец, девка! Красавица Гейл! Вовремя. Из Америки. Из-за границы. Вот это да. К нему. Дождались! Вернее, Тимоха доигрался. Вот тебе и… бабушка Юрьев день. Полный писец! Где она? Здесь или где? На КПП уже, нет?
— Товарищ лейтенант, можно? Она в кафе ждёт.
Лейтенант невесту Тимофеева не видел, только по телевизору, и то мельком, а тут, видя лица музыкантов, возражать не стал.
— Да, конечно, — разрешил он. — Только… — лейтенант хотел сказать «недолго», но не произнёс, угадывая важность момента.
Тимофеев положил инструмент в футляр, и, в полной тишине оркестрового класса, закрыл за собой дверь.
— Продолжаем заниматься, — приказал дирижёр и неожиданно поменял решение. — Десять минут перерыв.
Тимофеев бегом пробежал до перекрёстка, сбавил шаг, потому что не знал, о чём он и как будет говорить с Гейл вот сейчас. Сейчас, сейчас… Кафе было неподалёку. Тимофеев судорожно выстраивал оправдания, пояснения, и не находил верного тона. Неожиданность и волнение сбивали. Так и вошёл в кафе неподготовленным.
Она его увидела сразу. А он чуть позже. Он ей сейчас показался каким-то смущённым, не сказать расстроенным, лицо выражало вроде бы радость, а взгляд ускользал. И улыбка казалась не такой, как тогда, там, раньше, — чужой, и не настоящей.
Гейл! Его лицо вспыхнуло улыбкой и застыло в полуулыбке, как маска. Евгений терялся, при виде её глаз и какого-то мужика с ней, Тот тоже странно как-то смотрел на Тимофеева — сверля взглядом и отталкивая. Так, вяло, Тимофеев и подошёл к столику. Наклонился к Гейл, коснулся губами щеки, «привет»!
— Молодец, что приехала. Я хотел… — нерешительно присаживаясь, произнёс он первое, что пришло на ум, посмотрел на спутника Гейл и умолк.
Её спутник, в светлой рубашке, с сильными загорелыми руками, крепкой шеей, короткой стрижкой на голове тронутой сединой, с цепким взглядом светлых глаз, прямым носом, твёрдым очертанием губ и подбородка, положив руки на столик, с нескрываемым интересом рассматривал Тимофеева. Поймав взгляд в свою сторону, чуть хрипло пояснил «гостю».
— Я переводчик. Всего лишь. Можете говорить. Это переводить?
Тимофеев согласно кивнул головой, в который уже раз размешивая ложечкой кофе, Богданов перевёл на английский… Гейл ответила.
— И я рада. Я так хотела тебя увидеть…
Богданов, глядя на ложечку в растерянных пальцах Тимофеева, угадывает состояние, коротко переводит Тимофееву первую половину фразы о том, что она рада.
Кобзев кивнул головой, помолчал, всё так же неловко улыбаясь, спросил:
— Ты сюда надолго?
Богданов хмурится, не поднимая глаз, перевёл девушке свою версию:
— Гейл, по-моему этот молодой человек торопится, у него времени нет.
Гейл возмущённо вскидывает глаза на переводчика, в них боль и близкие слёзы, девушка сердито выговаривает Богданову.
— Пожалуйста, переводите то, что он говорит. Это важно.
Богданов покорно переводит, слово в слово, интонацией сглаживая вопрос.
— Ты сюда надолго?
Гейл отвечает:
— Ты не рад? Что-то случилось?
Богданов бесстрастно переводит.
Тимофеев растерян, заметно мнётся, нервничает, переводчик это хорошо видит и замечает, ждёт ответа, ждёт и Гейл.
— Ммм… мне трудно это сказать, что… — бормочет Тимофеев, и обращается только к переводчику, говорит с жаром и торопливо. — Вы это пока не переводите. Понимаете, я кажется влюбился. Здесь, в Нижних Чарах. Да! Это недалеко отсюда, под Воронежем. Совсем неожиданно. Я и не думал. До неё у меня только одна Гейл была. Только Гейл, честное слово! А тут, вдруг она… Вы меня понимаете?