и поругалась, а? А мой ничего, трезвый меня встретил. Видишь, цветы подарил. Стоят ещё, — кивает головой на почти бодрый вид тюльпанов. — Соскучился, говорит. — Слегка потягиваясь и косясь на подругу, поправляет случайно выбившийся из-под «причёски» локон. — Всю неделю до утра спать не даёт, придурок, ага! — тут же одёргивает подругу. — Ну-ну, взбодрись. Чего ты раскисла? Или забеременела?
Натали вскидывает возмущённый взгляд.
— Ты что, дура, накаркаешь! Нет, конечно, с какой стати. Я не хочу. И вообще. Я вот всё думаю…
Валентина на секунду заинтересованно останавливается.
— Ну-ну, говори. Делись с подругой.
Натали снизу вверх смотрит на Валентину.
— Кто мы, и кто они…
Валентина хмурит лоб, тряпкой вытирает руки.
— Так… Подожди, ты это о ком… Не поняла.
— Ну вот эти, с кем мы ехали. С музыкантом. — Поясняет Натали.
— А, с этим! — Валентине всё становится понятно, отбросив тряпку, вновь принимается за оставленную работу, ещё быстрее суетится на кухне. — А что с ним? — осуждающе машет рукой. — Им же, знаешь, не рожать, сунул, вынул, да бежать. На сцену вышел, «яблочко» сплясал и поминай как звали. Ха-ха-ха…
Натали её или не слышит, или не разделяет точку зрения.
— Нет, не хорошо мы живём, — задумчиво говорит она. Тон подруги настораживает Валентину. Она искоса вглядывается в её лицо, стараясь понять, что же так её зацепило. — Не так, понимаешь, не так. — Говорит Натали. — Надо по другому. Я заметила, у меня музыка в душе умерла, представляешь? Светлая, тревожная, романтичная была… Музыка! Всегда звучала, я даже улыбалась всегда, как дура, помнишь, да? И в школе и везде… А тут, слышу, а её уже нет. Умерла! И я вроде с ней.
Валентина останавливается, притворно взмахивает руками, как курица-наседка.
— Тьфу, тьфу, тьфу! Ты что говоришь, идиотка?! Ты даже совсем ещё у нас… живая. Я же вижу, как мужики на тебя пялятся. Ты — ягодка! Как я когда-то.
— Валя, да какие мужики, где ты их видела? — морщится Натали.
— В торговом центре, и оптовики.
— Вот именно, оптовики. А мне не покупатели нужны, не торгаши… А, — машет рукой, — ты не поймёшь!
— Пойму, пойму, уже понимаю. Только растолкуй, как надо по другому-то, как? Когда больше денег, чем сейчас есть, нам не заработать. Мы же с тобой бабы! Мы же не… не… ломовые лошади, прости Господи, не башенные краны. За нами приданого нет. Не на панель же идти, правильно, да? Там зобито всё.
Не слушая её, Натали горестно качает головой.
— Но так нельзя. У меня же талант или что, был? Я же музыкалку заканчивала, мечтала. Я же учительницей хотела стать, певицей, а тут…
— А что тут? Тут… — Валентина машинально оглядывается, встревожено присаживается на краешек кухонной табуретки, такой разговор пугает её, о таком они ещё не говорили. — А ну-ка брысь отсюда, пошли, пошли, я сказала, — беззлобно кричит на влетевшую кошку, за ней и собаку, — твари безрогие! Вертятся тут под ногами, мешают. — Опустив руки, смотрит на подругу. — И что? И куда, скажи, мне с такими хвостами? — указывает на пол и на дверь в комнату. — Я уже всё. Моя мечта сбылась. А вот ты… Правильно говоришь! У тебя ещё есть шанс.
Натали нерешительно произносит.
— Знаешь, я подумала.
— Ну!
— Я к ним хочу. К таким, которые там.
У Валентины вытягивается лицо.
— В богему что ли, прости Господи, в гламур? — с опаской в голосе подсказывает она.
— Нет-нет, не к таким. Я чистых отношений хочу, любви чистой. Как раньше, в мечтах, как в школе мечталось. Это не хорошо, да, плохо, да?
— Да нет! Ты чего это, подруга, сегодня…
Натали, не слушая Валентину, прикрыв глаза, на фальцете, негромко, но выразительно, с чувством и болью в голосе поёт…
Я вся горю, не пойму, отчего.
Сердце, ну как же мне быть?
Ах, почему изо всех одного
Можем мы в жизни любить?
В неожиданно возникшей тишине дети, оба, и брат и сестра, с удивлёнными лицами застыли в дверном проёме кухни, слушали, с боку на бок склоняя голову, беззвучно замер и пёс, только телевизор сам себе чего-то бухтел…
Я танцевать хочу, я танцевать хочу,
До самого утра… Я…
Натали обрывает пение. Открывает глаза…
— Эх, мечты, мечты… — вздыхает она, смущённо касаясь пальцами уголков глаз.
Валентина, словно не узнавая подругу, глядит, восхищённо качает головой, приходит в себя.
— О, девка, куда тебя занесло. Это да! Молодец! Это хорошо бы. А голос у тебя очень хорош. Очень! С таким голосом не тряпками торговать в торговом центре, с таким… о-го-го, оперы петь… Залы на уши ставить! В смысле мужиков.
— Да какие оперы, так только. — Натали небрежно машет рукой.
— Не скажи. Таких голосов у нас в городе — вообще нет, да и в Москве тоже… ха-ха! — Но тогда изменить всё надо. Решиться на это.
— И решусь. И изменю. — Заявляет Натали.
— Я только «за»! Двумя руками. Я бы сама… Но, видишь же… Пусть хоть ты. Одна из нас. Знать бы ещё куда идти, где их искать, нормальных-то?
— Так у нас же с тобой визитка есть, у меня. Помнишь, за рубашками к нам приходили, эти. Две выбрали. Нормальные, вроде.
— Карденовские?
— Нет, раньше… Вот она. — Повертев перед глазами подруги визитку, читает. — Вокально-инструментальный ансамбль «Поющее крыло». Солист, бас-гитарист Громобой Анатолий Михайлович. — Смотрит на подругу. — Чёрненький такой был, помнишь, а с ним блондин. Ты ещё сказала — ненатуральный.
— А, эти! Что-то припоминаю. Один глазки мне строил, рубашку брал примерить.
— Ага-ага, я зеркало держала… А ты: «Как вам идёт! Как вам идёт!», вспомнила?
— Я всем так говорю. Иначе хрен продашь. Но вспомнила. А почему и нет. Если они не попса какая.
— Нет, по лицу, вроде, нормальные мужики, мне показалось. Летуны же. Лётчики!
— Во-во, они все летуны.
— Да нет, ты что! Они же военные.
Валентина махнула рукой.
— Они все такие. А когда?
— Да прямо сейчас. Годы-то уходят. Я итак…
— Эт верно, эт да! А ты своему сказала, будешь говорить?
Натали пожимает плечами.
— Какой он мой! Он даже не заметил, что я приехала! Неделю уже, его мать сказала, на рыбалке. Пьёт где-то! Кризис обмывает.
— Ага, мой такой же, сволочь! С утра засобирался было, но я деньги спрятали и ни рубля ему, ни копейки… Хрен тебе, думаю, а не рыбалка, пока я здесь.
Натали светлеет лицом, но в глазах вопрос.
— В общем, поддерживаешь, подруга?
— Двумя руками. Давай, девка, меняй жизнь, пока быт не засосал. Как меня вот! Может и я где пристроюсь. Эх, мне бы такие данные, как у тебя, и раньше бы кто такое мне сказал… Я бы…
59
В надежде на успех и на «Анну»
Полковник Ульяшов в госпиталь не лёг, не смог, потому что при всём полку фельдмаршалу Суворову громко, в микрофон, пообещал победить вертолётчиков. Обязательно! Привести полк к победе. Ура, ура, ура! Притом, всё время помнил про какую-то обещанную Анну. Нет, что-то, где-то, когда-то он слышал про какую-то «Анну», раньше, давно, но вживую, к сожалению, не довелось. Интересно! Что это, как это?! Для того и в полковую библиотеку специально зашёл, чтобы узнать. Может и пошутил заместитель Суворова или кто он там, тоже граф, видимо, что или Анну получит Ульяшов, или выпорют перед строем. Ну, про порку он, наверное, конечно же, пошутил. Это, конечно. Нет такого в уставе, хотя, учитывая решительность и стать фельдмаршала, его должность, кто их там, верховных, знает, могут и… чики-чики! это самое… При всех. Не хорошо будет, то есть больно, в смысле обидно. Пришёл Ульяшов в библиотеку. Поставил вопрос. Узнал. Библиотекарша откопала. «Анну» давали, и сейчас награждают, наверное, военачальников — полковник Ульяшов как раз таковым является — за храбрость. За храбрость! Вот как! О такой именно «Анне», получается, фельдмаршал и говорил Ульяшову. За храбрость! Но почему за храбрость, за какую храбрость? Было непонятно. Но посулил он при всех. Значит, придётся за слова фельдмаршалу отвечать. Придётся. А Ульяшову нужно только победить. Вернее, полку победить, а уж с таким награждением, можно и на пенсию. Как почётный полковник, а может и генерал, причём, с Анной. И как такое вам? Не плохо. Да что там не плохо — здорово!
Помнил полковник и другие обстоятельства. Первое, что «противник» не дремлет, противник готовится. У вертолётчиков большой опыт в этом деле и большое признание, и сапоги с погонами, как «приз» Ульяшову в результате уже готов, что нежелательно. Второе, его полк тоже, извините, готовится, тоже не дремлет. Да и слово, данное в микрофон, вылетело, и не один раз. Все слышали. Назад, получается, не возьмёшь, в госпитале не спрячешься. Это уже как несколько штыков в спину: «Стоять! Назад ни шагу!» Значит, только вперёд! Вперёд полк и смотрел. Достойное уже кое-что имел. Именно так докладывал лейтенант Фомичёв, дирижёр оркестра, да и сам полковник это уже видел на репетициях, присутствовал. И это не считая БРДМ зубами, на взгляд Ульяшова, как рояль в засаде. Но с этим торопиться было никак нельзя, то есть обнародовать. Пусть будет как тот рояль. Секрет. Неожиданно и на финал. Раньше открывать его нельзя. Мало ли, вдруг у них найдётся какой «специалист» десяток вертолётов зубами по площадке таскать. А неожиданно и без тренировки, у них вряд ли получится. Да и соответствующую музыку не успеют спонтанно подобрать. Опозорятся, что и требовалось… зафиксировать.
Вот и сейчас, сидел полковник на очередной репетиции и мысленно удивлялся. Такие таланты в полку открывались — ух, ты! Вот это да! — телевизионный «Момент славы» отдыхает, полковник и не подозревал. И среди солдат, и среди офицеров таланты. Особенно хорошо смотрелись девушки военнослужащие, в своих обтягивающих кителях, юбочках, ножках в туфельках, рубашке с галстуком ласточкиным хвостом, бюстиком, чистыми лицами, румянцем на щеках, смелых взглядах… И стихи… С Твардовским, Блоком всё понятно, всё ясно и с Пушкиным, но с Евтушенко… был вопрос. Очень хорошую тему, важную и близкую по смыслу и духу полковнику, предложил майор Фефелов, начальник клуба. И читал сильно, поставленным голосом и с выражением. Особенно убедительно начальник клуба смотрелся, когда повышал голос, в напевности растягивал слова, порой целые предложения, при этом вскидывал голову, выгибал грудь и рукой сотрясал… Повесть в стихах принадлежала поэту Евтушенко, «Голубь в Сантьяго» называлась, но… Такая длинная — ужас! В первый раз Ульяшов едва дождался окончания, устал ждать. Там их тринадцать или пятнадцать глав. Но майор Фефелов, до строчки всё помнил, наизусть. Удивительно! Понятно, что не сейчас выучил, ещё там, в культпросвет училище имени… не важно кого. Но страстно читал, в общем, убедительно. И смысл… Смысл был сильным, и слова…