А я выйду в сад зеленый…
Тай криниченьку ко-опа-ать.
Он пел. Да, пел. Не громко, но внятно. «Наверное, на голову бичара тронулся», подумали б охранники. И побыстрее бы отошли к себе, за ворота. Подальше. На всякий случай.
А он пел… улыбаясь. Не громко пел, на сколько боль в груди позволяла. Когда слова песни кончились, он просто мычал, счастливый и радостный, выбираясь на тропу, которая вела к санаторию.
Анна позвонила на следующий день. Золотарёв даже подскочил, он так ждал этого звонка, ночь почти не спал, беспокоился, вернее пугался, вдруг она позвонит, а он не услышит. Схватил телефон, прижал к уху. Это была она, да она.
— Анечка, это ты, ты! Хорошо, что ты позвонила. Я так ждал, ждал! Как там Дениска? У меня предложение. Давай распишемся. То есть я прошу твой руки и сердца. Я люблю тебя. Аня?
Трубка некоторое время молчала, Золотарёв даже испугался…
— Анечка, ты меня слышишь? Я не такой как ты думаешь, я лучше. Я на руках тебя буду носить. Я люблю тебя! Аня?! И Дениса тоже.
Наконец услышал её дыхание, потом голос…
— Миша, для меня это так неожиданно, для нас… я… я…
И столько в этом «я» было невысказанных чувств Золотарёву, как ему показалось, столько нежности и теплоты, что он, чуть рассудка не лишился.
— Только не сомневайся! — Вскричал он. — Только не думай ни о чём плохом. Ты будешь у меня самой счастливой, только ответь мне: да или…
…
Трубка, через короткую паузу, нет, через вечность, как показалось Золотарёву, ответила.
— Да, Миша, я согласна!
Она это произнесла не громко, но для Золотарёва это показалось боем литавр с неба, грохотом ответных чувство любви к ней, к ней…
— Аня! Анечка! Я так рад! Так рад…
На его восторженные крики в дверь решительно постучали, он и не слышал, в комнату заглянула медицинская сестра, с суровым начальственным лицом, открыла было рот. Хотела привычно одёрнуть «больного», но увидев его лицо, и расслышав слова, торопливо прикрыла дверь.
— Ты сейчас можешь выйти? Змея Гор… эээ… твоего брата нет на территории?
— Нет. Он вчера вечером улетел. Но я не могу. Дениска заболел.
— Дениска? А… что с ним?
— Не знаю. Врача вызвали. Высокая температура. «Горит» весь.
— Умм… Значит, откладывается. Без Дениски нельзя. Он обязательно должен быть с нами.
— Миша!
— Да, Анечка.
— Я тебе так благодарна… — прошептала она, — за себя и за Дениску.
— Что ты, родная, иначе быть не может! Главное, ты согласна. Согла-асна-а-а… Вылечим Дениску… Обязательно вылечим! Ты только скажи, что ему нужно, я достану. Ты знаешь, я ведь не знал, что он твой сын и… мой теперь… Он же сказал, что его мама на кухне… Я и подумал, что она повар, вот и… А Дениска… Анюта, ты не представляешь, я так рад…У меня два счастья теперь, два: ты и Денис. Ты даже не представляешь, какой это хороший мальчишка, не представляешь. Я же с ним… я же с тобой… Мы… — Золотарёв даже задохнулся. Переполнен нахлынувшим счастьем был, двумя теперь. — Я даже испугался, чтобы было, если бы это был не твой сын, не твой! А он — твой! Наш, Анюта, наш! Ты скажи ему! Скажи!
— Я ему скажу. Он рад будет, мне кажется, даже уверена в этом.
— Я тебя сразу… в тебя влюбился, сразу, как увидел… Аня!
— Я знаю, Миша! Я это почувствовала… тоже сразу… Мне было бы очень тяжело, даже невозможно, если бы Дениска…
— Нет-нет, что ты! Дениска! Такой мальчишка! Аня, это не возможно! Его не любить невозможно. И он, кажется…
— Он! Он, в тебя тоже влюблён, я замечала, только не понимала… Слышу, он про какого-то дядю Мишу всё говорит: «Дядя Миша сказал, дядя Миша подумал», а это…
— Аня! Анечка! Я тебя люблю! И Дениску тоже. Я так счастлив, так счастлив…
На эти восторженные признания, в комнату Золотарёва вновь решительно постучали, более чем громко. Заглянула та же медицинская сестра.
— Товарищ отдыхающий, может не будем так громко информировать весь санаторий о ваших чувствах. Здесь же и другие люди есть. Может, им тоже захочется покричать. Что же тогда здесь получится. Не санаторий, а дом умалишённых, я извиняюсь. Убавьте громкость, товарищ. Слышно очень. — Выговорила она и закрыла за собой дверь.
— Там кто-то ругается, я слышу? — забеспокоилась Анна.
— Нет, Анечка, здесь санаторий. Процедуры. Сончас. В общем, Дениске помочь надо, Аня. Звони. Я вас жду. Ждать буду.
61
ВВ
События последних дней, знакомство с Гейл, встреча и разговор с её женихом хоть и вышли на первый план, но только в личной жизни. Всё остальное шло своим чередом. Работу в полку Богданов компенсировал в вечернее или ночное время. Матчасть, полётные графики, разборы полётов, парко-хозяйственные и прочие дела он не выпускал из-под контроля. Да и друзья вернулись на новых машинах — Палий и Громобой. О Гейл они не спросили, он промолчал. Говорили только о работе, только о машинах. Прилёт боевых машин Богданов сам встречал, — чудо! Модернизированные, всепогодные, с увеличенным боезапасом, с новейшей авионикой, с прекрасной полётной характеристикой, скорострельные, с хорошей бронёй, защитой от ракет и… И вообще, красавицы, умницы, а не машины. Богданов сам каждую в воздухе проверил. Убедился.
Домой не ездил, ночевал в полку, спал урывками. Несколько дней так, потом, кроме Гейл в мыслях, заметил какое-то другое беспокойство в своём сознании. Вначале не придал этому значения, а потом разобрался: его беспокоит мысль о заике. Да-да, о том ветеране, контуженом, конюхе. Как он там, вернее, как сестра? С Михаилом всё было понятно, его, выставили с территории. Богданов запретил и за километр близко подпускать его к сестре. Дружба дружбой, но сестра — дороже. Анечка ведь может… влюбиться в него. Она ведь молоденькая ещё, её может… Нет-нет, Богданов отгонял эту мысль, такого не может быть, нет-нет. Но она, мысль, упорно возвращалась. Беспокоя сознание, как поплавок на воде прыгала. Идиотизм!
Он несколько раз мысленно восстанавливал в памяти последний разговор с заикой, вернее ссору. Она говорила о многом. Но теперь Богданов как бы присмотрелся к поведению сестры в тот момент. И ему показалось, припомнилось, что Аня если не увлечена заикой, то уж точно жалеет или… Нет-нет, ни в коем случае! Этого не может быть! Ни о какой любви с её стороны быть не может. Нет, нет и нет — это понятно, но… Мысль занозой сидела, сверлила мозг. Богданов даже рассердился на это. Сначала позвонил начальнику охраны, тот заверил, что заика в поле зрения категорически не появлялся, ни днём, ни ночью. Точно? Так точно, точнее быть не может. После этого Богданов позвонил сестре, пару раз, только для проверки, прислушался к её голосу, но Аня разговаривала спокойно, как обычно. Спрашивала, как он сам, Богданов, как дела, почему не приезжает, она беспокоится, соскучилась, и всё такое прочее, как обычно. Он обещал, тоже как всегда. Но так было много работы, что Богданов не мог уже несколько дней приехать, но вот, эта мысль так разрослась и выросла, что Богданов решил кое-что превентивное предпринять, чтобы раз и навсегда избавиться от… вернее, избавить сестру от возможного влияния Михаила-заики. Реализовать возникшую идею.
А она у него появилась.
Буквально вчера, он договорился с генералом Золотарёвым, командиром гвардейского артиллерийского полка, дивизии особого назначения, встретиться сегодня и в дружеской, возможно неофициальной обстановке, обсудить детали совместной секретной операции. Мол, некая хитрая идея возникла. Генерал приехал. Точно вовремя, как договаривались. Богданов мысленно похвалил: быть точно в установленное время, характерная черта хороших людей, мужчин, в первую очередь военных, особенно авиаторов.
И вновь, в первую секунду, как только генерал переступил порог богдановского кабинета, Виктор Владимирович поразился сильному сходству генерала с тем заикой. Не вероятно! Поразительно… Но, он тут же отогнал от себя эту мысль, как невозможную и категорически неприемлемую. Потому что, во-первых, генерал Золотарёв никак не мог быть заикой, а заика — это во-вторых, не мог быть генералом. Это аксиома. К тому же, образ генерала, его манера держаться, говорить, чувство внутреннего и внешнего достоинства были разительным контрастом с образом и поведением заики, старшего лейтенанта, бывшего афганца. Хотя, заика, явно не подарок… В драку бросился не считаясь с численным преимуществом… Врезал ВВ приличную оплеуху. Богданов помнил. Тем не менее, к чести полковника Богданова, нужно обязательно заметить, что не смотря на последние события с заикой и его признанием в любви, физическим выдворением охраной за пределы территории и категорический запрет на общение, Богданов даже телефон у Анечки сменил, Богданов не собирался бросать Михаила в его беде, предполагал взять над ним негласный шефский контроль, со всеми вытекающими, — негласный! — но позже, чуть позже.
— Юрий Михайлович, — пожав приветственно руку генерала, Богданов, прямо с порога предложил. — А не возражаете, если я вас приглашу к себе в гости? Тут близко, почти рядом. В неформальной, как говорится, обстановке. Сорок восемь минут, и мы там, а? Лес, тайга, чудесный воздух и тишина…
Генерал глянул на свои часы, согласился.
— Хорошо, не возражаю. Доверяюсь вам! На моей машине поедем или на вашей?
— На моей, конечно, только дам команду чтоб подготовили. Десять минут.
— А моя уже заправлена, мы только что… как раз.
— Юрий Михайлович, что вы, не беспокойтесь. Моя всегда заправлена. Так только: чехлы технари скинут, заглушки уберут, то сё… обычный осмотр и, пожалуйста. Десять минут.
Генерал возражать не стал, они успели по чашечке кофе выпить, дежурный офицер принёс, и…
Раздался голос по связи. «Товарищ гвардии полковник, машина готова»
— Ну вот, и десяти минут не прошло, — заявил Богданов. Склонившись к селектору, похвалил кого-то, — молодцы, оперативно! — поднимаясь, рукой указал гостю. — Прошу, товарищ генерал.