уже читала с удивлённо-восхищённым лицом, едва сдерживая чувства, даже её помощник смущённо опустил глаза. Ну надо же! Ну, Гейл, ну счастливица, опять выиграла миллион! Он не бомбила-переводчик, оказывается, он Герой! Герой, оказывается! А прикинулся водителем… Зачем, почему? Герой страны… В её родной, например, Америке, в Соединённых Штатах, это более чем Сенатор, это — национальная величина. И в России так же, только к ним относятся… ммм… несколько скромнее. Только на официальных приёмах — она видела — пафос и внимание к ним, это непременно, а так… Этот — как его? — Богданов, видимо такой. Но — полковник. Не просто военный, он Герой России… Интересно, где он Героя получил? Понятно, что в Кремле, за что?
Хотя последнее выходило за рамки её «девичьего» интереса, она хорошо знала, что второй секретарь посольства, сотрудник ЦРУ, «серый кардинал», всё, что ему нужно, уже давно знает или разрабатывает, на том и «сидит», и копии со всех факсов посольства он получает одномоментно. У него штат помощников.
А у Мад, пресс-атташе американского посольства, всего их три. Но это детали. Не относящиеся сейчас к делу.
Из ФСБ России бумаги не пришло. И не надо. Мадлен держала листок в руках, и в который уже раз поражалась удачливости и везению, одновременно с этим бесконечной беспечности и небрежности своей подруги. Счастливица! Разве так можно? Дома за ней ухаживает самый дорогой жених Америки, Стив Гладстон, здесь Герой России, а она… Спокойно бросает… обоих и… улетает. Да, улетает. Как это? Как это можно?!
Будучи порывистой и импульсивной, когда касалось её самой или близких ей людей, она не стала откладывать информацию на завтра-послезавтра или доверяться почтовому ящику в Интернете. Немедленно связалась с Гейл по спутниковому телефону.
— Гейл, дорогая, это Мад… У меня для тебя срочная информация.
В телефоне слышалась музыка и голос Джона Андерсена с альбома «Page of Life»
— Да, Мад, здравствуй, рада тебя слышать. Как ты? — Ответила та.
— Отлично! Слушай и не падай. Ты сейчас где?
— Я в машине. На шоссе….
— Гейл, немедленно припаркуйся. Пожалуйста! У меня потрясающая новость.
Через несколько секунд Гейл ответила. Музыка уже не звучала.
— Да. Я слушаю.
— Ты встала?
— Да, припарковалась. Говори.
— Он не водитель такси. Он офицер. Я узнала. Герой России. Твой этот…
— Кто? Богданов?
— Да, твой Богданов. Который песни тебе пел. Мне бы так кто… Уже другим тоном, заметно растерянным, Гейл тихо ответила.
— Я догадывалась…
— Так чего же ты…
Гейл перебила. В голосе слышалось волнение.
— Мад, я в таком состоянии была, но… Виктор… он…
— Что «он», что? Он Герой этой страны. Ты понимаешь? Он офицер. Он может сегодня-завтра получить назначение на должность министра обороны или своих войск. А не бомбила-переводчик. У них тут ротация сейчас… Туда — сюда, сюда-туда… Признаки военной реформы… Понимаешь? Не разберёшь. Ты меня слышишь?
— Мад, дорогая, я в нём другое увидела. Он — мужественный. Мужчина. Взрослый, а весь светится, как ребёнок, а глаза… грустные… У него такие песни… Я слов не поняла, но мелодику и настроение в них я слышала. Чувства, Мад, слышала. Сильные. Искренние. Я тебе говорила. Я и сейчас их слышу. — Гейл помолчала, в волнении теряя голос, пожаловалась. — Мад, что мне делать, я не знаю. Я с русским разговорником уже разговариваю. Я, кажется…
— Эй-эй, ты плачешь? Гейл, прекрати! Наоборот, тебе радоваться нужно. Радоваться!! Поистине ты родилась с серебряной ложкой во рту, нет с золотой. Мне бы так. Чёрт с ним со Стивом. Он никуда не уйдёт. Немедленно позвони этому Герою, и извинись.
— За что, Мад?
— За что, за что… Я не знаю за что. За то, что до сих пор не позвонила, например. Он обрадуется.
— Он обрадуется?
— Конечно. Он же влюблён в тебя. Значит ждёт.
— Мад, я не могу. Он… он… если такой… Подумает, что я из ЦРУ. Что специально к нему приезжала.
— Гейл, ты в своём уме? Какой ЦРУ, какой ФСБ вместе с МОССАДом и БНД? Это же не так. Плевать на этих придурков, если у вас любовь!
— Мад, ты так говоришь… Нас наверняка слушают.
— Я же говорю — плевать. Мы же не о государственных секретах говорим, а о личной карьере. Эй, вы там, в Ленгли-Пентагоне, записали или повторить? — явно стараясь развеселить Гейл, дурачилась Мад. — У нас в стране демократия. Вы слышите? Что считаю нужным, то и говорю. Вот! А твоя карьера, Гейл?
— Она мне не нужна.
— И мне тоже.
Гейл вновь рассмеялась.
— А как же…
— А никак, — с вызовом ответила Мадлен. — Боюсь, с этой карьерой вся моя жизнь мимо пройдёт. Пропущу своего Билла или Стива, или этого, твоего Богданова. Ничего, сэр Коллинз всё равно к себе возьмёт, если получит назначение. А нет, так к нему или к тебе в садовники попрошусь. Возьмёшь?
— Или ты меня.
Девушки рассмеялись. Одна весело и задорно, явно подбадривая, другая неуверенно и пока ещё грустно.
— Так ты позвонишь ему? — переходя на серьёзный тон, потребовала Мадлен.
— Наверное, Мад. Спасибо тебе.
— Спасибо скажешь, когда за свадебный стол сядем. А я у тебя свидетельницей буду. Позовёшь?
— Мад, нужно ещё…
— Потому и говорю: звони. Обязательно позвони. Я своё выполнила. И ты выполни. Обещаешь?
— Да, Мад. Я постараюсь.
— Что?
— Обещаю!
— Это другое дело. Я за тебя переживать буду. Обязательно потом сообщи мне. Я на связи. ОК?
— ОК, Мад. Спасибо!
68
Помощь моряков-побратимов
Полковник Ульяшов встретил в аэропорту и привёз в расположение полка посланцев из далёкого Мурманска. Привёз! Тридцать пять человека. Включая руководителя и трёх музыкантов. Так был рад им, так рад. Но вида не показывал. В душе у него восторженными бесенятами бурлило, как в кипящей кастрюле, но снаружи всё было по-мужски спокойно. Полковника понять можно. Приехали его спасители, палочка-выручалочка. Про сапоги, которые к еде не пригодные, он помнил отчётливо. Спасибо, жевать пробовал! Тьфу, в общем! Результат в конкурсе даже пятьдесят на пятьдесят его не устраивал, только победа. Полная и безоговорочная. Жаждал её, как и «Анну». И вот они… Приехали. Орлы, красавцы! Смущало одно, одеты они были в чёрные шинели, морские кителя с чёрными брюками и тельняшки, не считая морских фуражек и бескозырок. Крас-сиво, но не здесь. Не встречаясь глазами с лейтенантом Фомичёвым и другими такими же удивлёнными лицами в полку, полковник Ульяшов дал команду переодеть их: быстро и срочно. Через час встретившись с ними — не узнал: как свои все, как огурцы зелёные. И старшей с ними женщина, оказывается. Вполне молодая, с погонами капитана, по сухопутному. До этого он её почему-то не заметил. Теперь полковник Ульяшов внутренне подобравшись, прошёлся перед ними, красуясь, туда-сюда, вроде раздумывая, на самом деле, чтобы она его лучше разглядела, да и другие тоже.
Они — сидя на первых двух рядах в клубе, он к ним лицом, спиной к сцене. Он — и они. Только. Нет, был ещё майор Фефелов и киномеханик, срочник. Киномеханик, похоже, прятался там, в кинобудке, стервец, первым увидеть хотел. Вопреки приказу. Мелькала его, порой, тень в окне. Полковник кивнул головой в глубь зала, майор Фефелов понял, угрохотал в указанном направлении, через пару минут так же с шумом вернулся, без слов дал понять начальнику: «Ваша команда выполнена. Я его… Там чисто». Полковник вновь повернулся к гостям, больше к ней, к капитану…
Лейтенанта Фомичёва, своего дирижёра, специалиста по концертной деятельности, он специально пока не пригласил, начальника клуба только. Уверен был, Фефелов «взрослый» офицер, «борозды» не испортит. А лейтенант, чего доброго, не поймёт, брыкаться вздумает. Всю картину испортит. Тем более при ней.
— Поздравляю вас, товарищи, — пафосно произнёс он, останавливаясь напротив неё и глядя в её глаза. А они у неё сверкали не то тайным смехом, не то восторгом от встречи с ним, с полковником. Он это не разобрал, времени достаточного для осмысления не было, пришлось, к сожалению, оторваться и посмотреть на других, продолжил. — Как говорится в нашем артиллерийском прославленном особого назначения гвардейском полку. — Остальные тридцать четыре человека смотрели на него вполне спокойно, даже нейтрально. Привыкли, видать к аплодисментам. Он так и поступил, желая потрафить артистам, несколько раз, склонив голову, похлопал в ладоши. Посланцы, в ответ, вежливо кивнули головами.
— Может, мы покажем свою программу, товарищ полковник? — пришла на выручку руководительница, капитан… Она второй раз представилась. Первый раз в аэровокзале, но в шуме он не запомнил, вообще её не разглядел, ругал теперь себя, теперь вслушался, запоминая. — Капитан Добрынина, товарищ полковник.
Из зала кто-то с нажимом добавил, вроде с вызовом: «Заслуженный деятель Культуры России, между прочим. Лауреат. Певица».
Капитан Добрынина на это чуть бровью повела, а полковник изобразил приятное и вежливое удивление, точнее, понимание её заслуг: «О! Понятно!».
— Давайте, конечно, — согласился он. — Послушаем.
Все тридцать четыре артиста, и она с ними, легко вспорхнули, исчезли за кулисами. Ульяшов с Фефеловым остались ждать. И совсем недолго.
Неожиданно за кулисами взыграли баяны, на сцене закружилась танцевально-песенная музыкальная карусель. Словно праздничный цветной калейдоскоп. Так здорово и залихватски задорно, что Ульяшов уже через несколько минут, забывшись, притоптывал ногами, в азарте толкал Фефелова, взмахивал руками. На лице его раз за разом вспыхивала улыбка, ладони почти горели, но он этого не замечал. Поддался эмоциям, летевшим со сцены. Три баяниста, такие умопомрачительные плясовые звуки извлекали из своих баянов, что тебе целый джаз-оркестр-балалайка, усидеть было не возможно; танцоры, сменяя друг друга, раскрасневшиеся, разрумянившиеся, летали по сцене, выделывая замысловатые коленца, даже пыль над сценой повисла; они же, вместе с ней, с Добрыниной, спели несколько песен, на три или четыре голоса, полковник Ульяшов этого не разобрал, заслушался, женский голос задевал душевные струны полковника, заставлял грустить, где-то даже и мечтать, грезить, а мужские голоса своими тембрами, обволакивали её, певицы, лирический голос, окружали. Словно обтягивающее платье женскую фигуру… Вот это да. Вот это музыка! Просто…