Не очень долго так, минут тридцать… Музыка, громко звуча в ушах, неожиданно смолкла, артисты вышли на сцену, на поклон…
Полковник вскочил, поднялся на сцену, за ним и начклуба Фефелов, Ульяшов, поочерёдно, каждому, пожал руки — жаркие и потные, её руку, сухую и горячую, задержал в своей…
— Ну, молодцы! Порадовали. Это музыка. Это искусство. Так нет, товарищ майор? — Призвал в свидетели начклуба. — Я в восторге. Давно так, понимаешь, а? Что скажете? Молодцы! — вновь глянул на начклуба. Тот, душевно копируя настроение полковника, кивнул головой, и спросил.
— Да, здорово! А что-нибудь, кроме моря, у вас есть?
Ульяшов сначала не понял, а потом до него дошло, почему он так душевно восторгался! Совсем другая энергетика, другие краски, другие слова, чувства, эмоции… Словно солёной водой в разгорячённое лицо, брызгами, и прохладным ветерком с моря дунуло… И — волны, волны… Большие, тяжёлые. Мощные! Красивые!
— А мне нравится. За душу задевает, — с тем же восторгом, подчеркнул он, и умильно скорчив лицо, копируя голос Леонида Утёсова, глядя в её горящие не то тайным смехом, не то восторгом глаза, не очень удачно пропел. — «На палубу вышел, а палубы нет, а палуба в трюм…» А! Здорово, да?! Сильно! Да с таким ансамблем, Фефелов, мы кого угодно победим, хоть…
— Но мы ведь не моряки, товарищ полковник, мы ведь… — осторожно заметил майор, начклуба, и умолк.
— Да, а что, нельзя? Если мы морскую тематику возьмём и представим. Как некое, скажем, разнообразие, а?
— Я думаю, нельзя. Нас не поймут. Жюри же… оно же… сами понимаете… Командование не поймёт и солдаты, в смысле военнослужащие… Я извиняюсь.
Полковник смотрел ещё в улыбчивое лицо майора, но слышал принципиально противоположные своим чувствам слова. Хотел было рассердиться на Фефелова, но расслышал здравое «зерно». Отрезвляющее. Действительно, весь концерт про море. Вся программа. Мелькнула мысль, хорошо что лейтенанта Фомичёва на просмотр не допустил, вообще бы тогда… Ч-чёрт! Полковник мысленно чертыхнулся, удерживая на лице удовольствие видеть перед собой… ммм… всех, её в смысле. Не знал, как теперь быть, особенно когда смотришь в её глаза. Действительно не поймут. Раскроют ещё подлог, уличат. Будет скандал. Большой скандал! Хоть и в обычную армейскую форму будут одеты. Нужно бы, чтобы что-нибудь про пехоту, про артиллеристов они спели, потом и про море можно немного, про авиацию чуть-чуть, про ракеты… Тогда — да. Тогда оно…
— А если нашими… эээ… силами разбавить, нашими номерами, а? — спросил полковник. Можно ведь как некое ассорти представить. Как солянку, извините! Как вы думаете, товарищ капитан, а?
Капитан Добрынина смеялась глазами.
— У нас морской ансамбль песни и пляски. Краснознамённый, Североморский, товарищ полковник. Если не подходим, мы…
— Нет-нет, подходите, подходите, — испуганно замахал руками полковник Ульяшов. — Не беспокойтесь, всё хорошо. Просто отлично. Мы что-нибудь придумаем. — Резко повернулся к майору Фефелову, с нажимом в голосе, в котором слышался начальственный металл, спросил. — Мы придумаем, да, товарищ майор, придумаем?
— Так точно, товарищ полковник, — мгновенно согласился начклуба. — Ещё как придумаем. Извините. То есть сможем.
Довольный поддержкой, полковник повернулся к капитану Добрыниной, и улыбнулся.
— Вот видите? Начальник клуба сказал сможем, значит, сможем. Так что… Отдыхайте, товарищи артисты, репетируйте, майор Фефелов вам покажет ваши места в расположении. Где вы спать будете. В роте хозо. Но это временно, чтобы к вам привыкли. И вообще, на пару — тройку дней. В смысле ночей… А ваша руководительница, в гостинице, я дам команду. Это удобно, туда-сюда на машине. А обедать и всё остальное в офицерской столовой. Вместе. Это ненадолго… Так что… товарищ майор будет ответственным, и я, к вашим услугам, товарищ капитан, в любое время. Всё. Извиниите, пойду. У меня дела… Репетируйте.
Удалился.
69.
Колоратурное меццо…
В отличие от полковника Ульяшова, его «противник», надо понимать — соперник, полковник Палий и спал хорошо, и ел отменно, и службу исправно нёс, и на «технике» что положено отрабатывал и днём, и ночью, на настроение и аппетит не жаловался, почти забыл про «высокий» спор, но Громобой напомнил.
— Шура, а сегодня какое у нас число, не помнишь?
— А я что, календарь тебе? — лениво отмахнулся полковник. — Посмотри на часы или на сотовый. — Они оба, полностью обнажённые, в тёмных очках на глазах, подложив под спины полотенца, лежали на плоской крыше высокого войскового склада, загорали. Попеременно подставляя солнцу то один бок, то животы. — Ты про погоду у меня спроси или когда у меня полёты — я скажу, а… А что такое? — он всё же насторожился.
— Да нет, ничего. По-моему пора посмотреть, как Лёвка сапоги будет жевать. — Спокойно заметил тот.
— А, Лёвка! — Палий мгновенно подскочил. — Точно, сегодня же… сегодня…
— По-моему, завтра. Если точно. Я трезвый тогда был, помню.
Палий скосил глаза, посмотрел на друга, усмехнулся.
— Уж если кто и был трезвый, так только я.
— Не спорю, и я тоже, — согласился Громобой. — Отклонение, плюс — минус один день.
— Надо позвонить.
— Надо.
— Я звоню.
— Звони.
— Ты смотри, — радуется Палий, доставая из кителя сотовый телефон, — чуть не забыл. Помнил-помнил, а потом…
— С Гейл познакомился и всё забыл, — нейтральным голосом подсказал Громобой.
— Опять, Толян! — повышая голос, словно бы рассердился Шура. — Мы же договорились, товарищ полковник, кто старое вспомянет, тому… Мы же добровольно от неё отказались? Отказались. Пусть командир женится, ему пора, а нам с тобой ещё рано. Нам рано?
— Рано.
— Ну вот! — разводит руками Палий, и неожиданно грозит. — Ещё раз про неё напомнишь, убью!
— Понял, товарищ полковник, меняю курс.
Как ни в чём не бывало, Громобой голосом изобразил громкое тарахтение двигателя вертолёта, одновременно с этим переворачиваясь на спину. — Я — «Карлсон», я — «Карлсон», иду на разворот, — сообщил он, и голосом Боярского, забубнил строчку из Трёх мушкетёров. — «Пора, пора, порадуемся на своём веку…»
— Ага! «…Красавице и кубку, и верному клинку, — голосом Миледи, так же при этом переворачиваясь на спину, подхватил и Палий. — Пора, пора, порадуемся»… Я звоню.
— Звони.
— Алло, Лёва? Это Шура! — Сладким женским голосом той самой Миледи, из того самого кинофильма, представился он. — Ну что, твоими ботфортами обойдёмся, сударь, или наши тебе туфельки привезти? Вспомнил наш уговор, милый? Месяц прошёл. — Подмигивая Громобою, спросил он, и лицо его вдруг изменилось, как и тембр голоса. Стал сугубо мужским, басистым — Что? Ааа, вот, значит вы как! — протянул он. — Нехорошо, товарищ полковник! Грубишь, парниша! С чего бы это мне пришлось? По плану — вам, сударь, придётся, А мы… «Пора, пора, порадуемся на своём веку…». Так, стоп, я понял. — Обрывает себя. — Одну минуту… — Прикрывает трубку рукой, жалуется Громобою. — Толян, наш друг нехорошо ругается, говорит, что не ему, а нам придётся жевать сапоги. Представляешь?
— Не «нам», а тебе, он имел в виду, — поправляет Громобой.
Палий корчит обиженную рожу, выговаривает другу.
— Ага, вот как! И ты значит туда же! Спелись! Жалко Лёвку стало? Я понимаю! Не ожидал! Как спорить, так вместе, как рассчитываться…
— Я разбивал. Я арбитр. Я помню.
— Понятно-понятно, товарищ арбитр. И не товарищ ты, а редиска на костылях с одним ухом… Я на тебя обиделся. Всё! Умолкни. — Подносит к уху телефон, говорит командирским голосом. — Значит, товарищ полковник, ножны вон, шпаги вперёд, так, да? Хорошо. Мы готовы. — Глядя на сугубо «нейтральное» лицо арбитра, спотыкается, торопливо исправляет неточность. — Я — готов. Да-да, я! А когда, где? Ах, вот как, вы ещё не решили, тогда мы решим. Всё. На сутки берём тайм-аут. Привет. До связи.
Отключает телефон, ложится на спину. Как по заказу, телефон снова звонит, теперь у Громобоя.
Громобой отвечает.
— Заслуженный артист России слушает. Простите, кто это? А… рубашки, вы говорите… Какие рубашки? А, в полосочку… — Изобразив другу лицом полное непонимание, тем не менее в трубку отвечает определённо. — Конечно, помню, как же… А вы, простите, кто? Натали! Очень приятно, Натали. Вы француженка, имя у вас… я угадал? Ах, вот как! Понял, понял… согласен, мы все здесь русские. А я? Да нормально всё. И голос, и тонус, и здоровье… Что, простите? Петь вы хотите? Где? У нас?! С нами в смысле? Я понял. Одну минуту, я с музыкальным руководителем посоветуюсь… Одну минуту. — Глядит на Палия. Тот, разговор уже слушает сидя, глазами спрашивает, кто это. Спрятав телефон под поясницу, Громобой спрашивает. — Шура, нам нужен женский голос в ансамбль? Как у Любови Орловой… Я по телефону слышу…
— У кого?
— Ну, у Орловой. Звезда цирка.
— Это она что ли?
— С ума мужик сошёл, перегрелся? Ей же лет сто бы сейчас было. Родственница, наверное. — Достаёт телефон телефон из-за спины, спрашивает. — Кстати, девушка, извините, а как ваша фамилия, сколько лет? — Выслушав, сообщает Палию. — Фамилия, сказала «не важно», псевдоним, наверное сценический, а лет ей почти девятнадцать, говорит. У женщин вроде бы не спрашивают.
— И не спрашивай, кто тебя заставляет. Красивая?
Громобой смотрит на телефон, уверенно отвечает.
— Даже очень. Я по голосу это слышу, даже уверен. Так что ей сказать, пусть приходит?
— Сначала пусть споёт что-нибудь по телефону. Послушаем.
— Разумно, товарищ полковник, не ожидал. — Громобой прикладывает телефон к уху, говорит ей. — Натали, а вы можете сейчас нам что-нибудь спеть? Да… Нет-нет, прямо сейчас по переговорной связи, эээ, по-телефону. У нас громкая связь, — подмигивает Палию. — Что петь? Да что угодно. Две — три строчки. Ага… «Моя прекрасная леди»? Да ради бога! Пойте. Мы слушаем. — Нажимает соответствующую кнопку. Телефон кладёт между собой и другом, ложится на спину, Палий наклоняется ухом.