Юрий Долгорукий (1155–1157 годы) и юрьевичи
Предыстория перемещения части князей, недовольных порядками на Днепре, была такова. Упомянутый нами племянник Ярослава положил начало освоению северо-востока, поставив там город Ростов. Спустя столетие, когда между князьями шла кровопролитная война за право сидеть в Киеве, на передний план выдвинулся другой ростовский князь, известный как Юрий Долгорукий. Прежде чем стать киевским князем, Юрий сумел отделить Ростов с землями от Переяславского княжества; так на карте появилось Ростовское княжество, то есть земля, которую либо давали кокому-то князю, не претендующему на большее, либо в нагрузку к Переяславскому княжеству. Став великим ростовским князем (смешно, но факт), Юрий решил претендовать на гораздо большее – на мать городов русских. Заняв Киев, он посадил старшего сына Ростислава в Переяславле, Андрея – в Вышгороде, Бориса – в Белгороде, Глеба – в Каневе, Василька – в Суздале. Киевляне своего нового князя ненавидели, стоило тому выехать на время похода из Киева, город тут же отдали его сопернику Изяславу. Юрий снова пошел на Киев в союзе с половцами, но был отбит и постановлением князей отправлен в Суздаль. Не прошло и года, как он снова вернулся в Русь и снова с половцами. Киев он взял, просидел на столе два года и умер. После его смерти началась новая борьба, в конце которой Киев достался сыну Юрия князю Андрею Боголюбскому. В 1169 году посланный Андреем старший сын захватил город, официально Боголюбский считался великим князем пять лет. Но Андрей ненавидел и не понимал южные земли. Хотя он происходил все из тех же Рюриковичей, родиной он считал северо-восток, а стольным городом совсем не Киев, а крошечный Владимир-на-Клязьме. Так что в Киеве он посадил старшего из суздальских князей, брата своего Глеба, а сам не пожелал ни жить в Киеве, ни разбираться с проблемами южных князей. Так до него не поступал еще никто. Андрей начал перетягивание «старшей власти» на землю вятичей. А поскольку московская династия князей, хотя и кичилась родословной от киевских князей, все же ориентировалась больше на земли северо-востока, то для них, конечно, Киевская земля интерес потеряла. С этой поры южные земли становились своего рода «отрезанным ломтем». Южные города были слишком самостоятельными, южные князья слишком непокорными, юг ни в какую не хотел управляться из единого центра, и собрать всю эту родственную толпу можно было только ради большой войны, да и то не было ясно, на чьей стороне князья захотят выступать. Северо-восточные земли были изначально иными: они находились в подчиненном от князя положении, и города на них просто принадлежали князьям, нормальных городских прав у них отродясь не было. На северо-востоке князь имел полное право приказывать, казнить и миловать. На юге и на северо-западе ему бы этого не позволили. Так что с Андрея можно считать Северо-Восточную или Верхневолжскую Русь не частью Днепровского государства, а совершенно новым государством, вовсе не преемницей старой Руси, а чем-то еще невиданным, строящимся на непривычной основе. Центр этой новоявленной Руси довольно долго блуждает между четырьями ее крупнейшими городами – Ростовом, Владимиром, Суздалем и Тверью, пока, в конце концов, не остановится в крохотной Москве. Именно на этом северо-востоке укоренится и другой княжеский тип – «князь-вотчинник, наследственный оседлый землевладелец, сменивший своего южного предка, князя-родича, подвижного очередного соправителя Русской земли». В Днепровской Руси с ее старыми порядками, вольностью князей, постоянной пересадке их с места на место, такой князь не был бы понят или – правильно понят – как узурпатор вольностей. На северо-востоке указывать ему, какую политику вести, желающих не было.
Андрей Боголюбский
Еще на Киевской земле, где Андрей какое-то время посидел на столе, его сородичи приметили странную особенность князя: он
«…в боевой удали не уступал своему удалому сопернику Изяславу, любил забываться в разгаре сечи, заноситься в самую опасную свалку, не замечал, как с него сбивали шлем, – поясняет Ключевский, – Все это было очень обычно на юге, где постоянные внешние опасности и усобицы развивали удальство в князьях, но совсем не было обычно умение Андрея быстро отрезвляться от воинственного опьянения. Тотчас после горячего боя он становился осторожным, благоразумным политиком, осмотрительным распорядителем. У Андрея всегда все было в порядке и наготове; его нельзя было захватить врасплох; он умел не терять головы среди общего переполоха. Привычкой ежеминутно быть настороже и всюду вносить порядок он напоминал своего деда Владимира Мономаха. Несмотря на свою боевую удаль, Андрей не любил войны и после удачного боя первый подступал к отцу с просьбой мириться с побитым врагом».
Известный историк Татищев к этому добавляет:
«Сей князь роста был не вельми великого, но широк плечами и крепок, яко лук едва кто подтянуть мог, лицом красен, волосы кудрявы, мужественен был в брани, любитель правды, храбрости его ради все князья его боялись и почитали, хотя часто и с женами и дружиной веселился, но жены и вино им не обладали. Он всегда к расправе и распорядку был готов, для того мало спал, но много книг читал, и в советах и в расправе земской с вельможи упражнялся, и детей своих прилежно тому учил, сказуя им, что честь и польза состоит в правосудии, расправе и храбрости». Киева Андрей не просто не любил, он его, кажется, ненавидел. Ненавидел он и усобицы князей, и жестокие нравы, и саму природу юга. Когда Юрий посадил его поближе к себе в Вышгороде, Андрей немного посидел, потом взял с собой чудотворную икону греческого письма и отправился в свою Ростово-Суздальскую землю. Привезенная им с безнадежного юга икона стала известна как Владимирская Богоматерь, она считалась потом главной святыней суздальцев. По преданию, там, где по дороге домой споткнулся конь, перевозивший икону, было основано сельцо Боголюбово, куда перебрался жить князь Андрей. Больше он так и не наведался в Киев, а когда стол занял волынский князь Мстислав, и это он посчитал обидой – ведь князь происходил из той ветки, которая враждовала с его отцом, Андрей собрал суздальское войско и двинул под командованием старшего сына на Киев. Город был взят и разграблен так, как делают лишь с покоренными вражескими городами.
«Были тогда в Киеве на всех людях стон и туга, скорбь неутешная и слезы непрестанные», – пишет киевский летописец, добавляя напоследок, что ушел, посадив Глеба, сын Андрея Юрьевича домой с суздальскими полками «с честью и славою великою, и с проклятием», – это было наихристианнейшее проклятие, как печенегу или половцу, от матери городов русских.
Этим, пожалуй, сказано все.
Южного летописца понять можно – обидно ему было видеть, как любимый город уничтожают князья, вставшие на других князей. Однако если прежде такая беда до Киева не доходила, то вот и ему нашлась своя пора. Между северными и южными князьями ненависть зрела давно и вызрела отменно. До этого, сразу после смерти Юрия Долгорукого, по всем южным городам были сразу же за этим радостным известием перебиты суздальские люди, приведенные князем с севера. Интересно, что Андрей, восстанавливая порядок, не просто согнал с киевского стола Романа Ростиславовича Смоленского, он разом показал на выход с киевской земли всем его родственникам:
«Не ходишь ты, Роман, в моей воле со своей братией, так пошел вон из Киева, ты, Мстислав, вон из
Белгорода, а ты, Давид, вон из Вышгорода; ступайте все в Смоленск и делитесь там, как знаете».
То есть – берите себе Смоленское княжество, живите в нем и распределяйте в нем владения, а на Киев не претендуйте, если не будете исполнять высших указаний. Роман не стерпел обиды, так с ним никто еще не разговаривал, он же считался старшим, киевским князем! В голосе Андрея звучал металл. Какие там родственные чувства! А горячий Мстислав, недаром получивший прозвание Храброго, в пылу обрил бороду послу Андрея и отправил восвояси с такими вот словами:
«Мы до сих пор признавали тебя отцом своим по любви; но если ты посылаешь к нам с такими речами не как к князьям, а как к подручникам и простым людям, то делай что задумал, а нас бог рассудит».
Что так возмутило князя? Да то, что братья могли спорить, могли идти друг на друга войной, но никогда им еще не приказывали столь отчужденно, как совершенно чужим людям, родства не имеющим! Эти кровные узы, которые, хоть и стали за века условными, тем не менее, блюлись более всего, а тут вдруг, в один раз, какой-то северный и плохо знакомый князь Андрей посчитал, что имеет право разговаривать с князьями как господин с холопами. Далее, в Верхневолжской Руси, а потом в Московской, такой приказной тон, нечеловеческий с точки зрения южан, станет нормальным и вполне естественным. Перед великим князем, а затем и перед царем и императором самые знатные князья, имеющие не меньше права на власть, будут ползать на коленях и по восточному образцу, но южане просто не представляли, что такое безобразие может где-то существовать. Они были люди гордые. Такого пренебрежения человеческим достоинством снести они не могли.
Была и другая причина непонимания. Андрей, который по всем правилам должен был как старший князь сесть на стол в Киеве, городом пренебрег. Он обидел не только князей, он обидел Киев, посчитав его недостойным своего пребывания! Это не просто меняло порядок, это болезненно задевало как величайшее из оскорблений. Добавьте сюда разорение Киева как вражеского города, да еще побольнее, чтобы не скоро оправился… Что были южным князьям те Сузаль и Ростов, которые предпочел Андрей? Захолустье. Медвежий угол. Дикий край. Представьте на минуту, что вы всю жизнь считали Москву столицей, любите этот город и вдруг является какой-то новый правитель, который сносит эту Москву или предает ее пожару, получает власть, но говорит вам: «Э, не нравится мне ваша Москва, пусть тут присматривает мой чиновник, а я делаю столицей город Ханты-Мансийск, буду в нем жить и править через чиновника буду оттуда». Почему-то мне кажется, что москвичи сочтут такого правителя сумасшедшим и увидят обиду Москве таким небрежением! Получалось так, что Андрей побрезговал Киевом, точно считал его городом второго сорта, а жителей – людьми второго сорта. На самом деле для Андрея именно так и было. Деревню Боголюбово он считал куда более приятным местом, нежели стольный Киев!
Была еще одна странность, которая современниками Андрея не могла быть незамеченной. Если прежде старшинство князя определялось не только его положением на родовой лестнице, но и тем, владеет он Киевом или не владеет, а конкретнее – находится он в Киеве или не находится, то теперь Андрей предлагал вроде бы считать его великим, то есть старшим князем, а сам в этот Киев ни ногой. Город как бы отрывался от князя, а князь отрывался от города. Такого со времен Олега не бывало! Такое и представить было нельзя! Князь и Киев были вещи неразделимые. А это означало, что власть и место пребывания власти могут быть разделены. Для нашего современного москвича это тоже выглядело бы кошмарно: город Москва больше не столица, место пребывания власти к ней не привязано, значит, что – куда пойдут финансы? В Ханты-Мансийск? А Андрей дал понять: он согласен взять всю власть на Руси, какая есть, но финансы пойдут в Боголюбово, Ростов, Суздаль. Беда! И этому еще и подчиняться? А если смотреть в перспективу, так худо от такой перспективы. Больше не будет никакого перемещения князей по городам Днепровской Руси, сидеть им точно на тех же местах, на которых они сидят, потому что потерян смысл перемещения, если власть у черта на рогах. Боюсь, ощутили они тогда себя не князьями, а холопами, которых куда князь посадит, то и хорошо. Конечно, скорее всего, они в эту перспективу не заглядывали, потому что иначе увидали бы там и будущее крепостное право, и единоличную самодержавную власть московских царей, и много всего непонятного и неприятного, но главное – полное ограничение собственных прав и потерю надежды когда-нибудь, в перспективе, сравняться правами с этим новоявленным узурпатором.
А Андрей, усевшись в Суздальском княжестве и не отдав его на передвижку всем остальным, выключил эту землю из общего княжеского обихода. Он поступил как изгой, но почему-то это его нисколько не беспокоило. К тому же претензий на Киев он для себя тоже не отменил, только теперь уже просто спихивал в этот Киев, кого считает угодным. В мнении современников Андрей выглядел революционером: одним махом он только что создал второе великое княжение с центром в Суздале. Так, кроме Днепровской Руси, с установлением великого суздальского княжения вполне официально, хотя и против старого закона, появилась северо-восточная верхневолжская Ростово-Суздальская Русь. Свою родину, город Владимир-на-Клязьме, Андрей сделал стольным городом этой Руси.
Стольный Владимир
Ближайшие родичи тоже Андрея не поняли.
И неудивительно!
«По обычаю, заводившемуся с распадением княжеского рода на линии и с прекращением общей очереди владения, – поясняет Ключевский, – старший князь известной линии делил управление принадлежавшею этой линии областью с ближайшими младшими родичами, которых сажал вокруг себя по младшим городам этой области. Но в Ростовской земле среди переселенческого брожения все обычаи и отношения колебались и путались. Юрий Долгорукий предназначал Ростовскую землю младшим своим сыновьям, и старшие города Ростов с Суздалем заранее, не по обычаю, на том ему крест целовали, что примут к себе меньших его сыновей, но по смерти Юрия позвали к себе старшего сына Андрея. Тот со своей стороны благоговейно чтил память своего отца и однако вопреки его воле пошел на зов нарушителей крестного целования. Но он не хотел делиться доставшейся ему областью с ближайшими родичами и погнал из Ростовской земли своих младших братьев как соперников, у которых перехватил наследство, а вместе с ними, кстати, прогнал и своих племянников. Коренные области старших городов в Русской земле управлялись, как мы знаем, двумя аристократиями, служилой и промышленной, которые имели значение правительственных орудий или советников, сотрудников князя. Служилая аристократия состояла из княжеских дружинников, бояр, промышленная – из верхнего слоя неслужилого населения старших городов, который носил название лучших, или лепших, мужей и руководил областными обществами посредством демократически составленного городского веча. Вторая аристократия, впрочем, выступает в XII в. больше оппозиционной соперницей, чем сотрудницей князя. Обе эти аристократии встречаем и в Ростовской земле уже при Андреевом отце Юрии, но Андрей не поладил с обоими этими руководящими классами суздальского общества. По заведенному порядку он должен был сидеть и править в старшем городе своей волости при содействии и по соглашению с его вечем. В Ростовской земле было два таких старших вечевых города: Ростов и Суздаль. Андрей не любил ни того ни другого города и стал жить в знакомом ему смолоду маленьком пригороде Владимире-на-Клязьме, где не были в обычае вечевые сходки, сосредоточил на нем все свои заботы, укреплял и украшал, „сильно устроил“ его, по выражению летописи, выстроил в нем великолепный соборный храм Успения, „чудную Богородицу златоверхую^, в котором поставил привезенную им с юга чудотворную икону Божьей Матери. Расширяя этот город, Андрей наполнил его, по замечанию одного летописного свода, купцами хитрыми, ремесленниками и рукодельниками всякими. Благодаря этому пригород Владимир при Андрее превзошел богатством и населенностью старшие города своей области».
Так сразу появились обиженные родичи, нарушенное обещание, неправо возвышенный какой-то пригород и отказ от услуг старой аристократии. Все было не по правилам. Стерпеть этого не могли уже даже и северные города, князья и княжии мужи. Андрей пытался перетащить в свой захудалый пригород и киевского митрополита, только это у него не вышло. При Андрее Владимир-на-Клязьме не смог стать церковным центром всея Руси. А тех, кто оказался не готов к переменам, то есть недовольных, он попросту погнал прочь со своей земли. И отправились в изгнание братья с племянниками и прежде приближенные к отцу бояре. Сам князь проводил время с младшей дружиной, то есть с теми, кем можно было легко управлять, кому можно было приказывать и радоваться точному выполнению приказов.
«От всей фигуры Андрея веет чем-то новым; но едва ли эта новизна была добрая», – говорит Ключевский. Современники находили его человеком доблестным, но склонным к вспышкам ярости, капризам и своеволию. Иначе они расценить особенностей поведения князя и не могли. На самом деле Андрей поступал точно в согласии с отцовскими приоритетами, он наращивал силу своей Суздальской земли, украшал ее, искоренял несогласие, то есть вроде бы приводил в готовность механизм единоличного правления. Отец пытался добиться первенства, добыв себе Киев, Андрей нашел это первенство в получении титула великого князя и создав новый стольный город. Для этого, конечно, пришлось приструнить родственников и бояр, но это издержки будущей власти. Приблизив к себе младшую дружину, он стал вводить в обиход иную, более покорную силу, которая должна была стать опорой порядка. Однако на первых порах князь не сумел даже победить свободное новгородское войско. В тот год, когда Киев рыдал от безжалостной рати его сына, случилась битва суздальцев с новгородцами.
Итоги ее были страшны.
«Иде Даньслав Лазутиниць за Волокъ даньникомь съ дружиною, – говорит летописец, – и приела Андреи пълкъ свои на нь, и бишася с ними, и беше новгородьць 400, а суждальць 7000; и пособи Богъ новгородцемъ, и паде ихъ 300 и 1000, а новгородьць 15 муж; и отступиша новгородьци, и опять воротивъшеся, възяшя всю дань, а на суждальскыхъ емьрдехъ другую, и придоша сторови вси. Въ то же лето, на зиму, придоша подъ Новъгородъ суждальци съ Андреевицемь, Романъ и Мьстислав съ смольняны и съ торопьцяны, муромьци и рязаньци съ двема князьма, полоцьекыи князь съ полоцяны, и вся земля просто Русьская. Новгородьци же сташа твьрдо о князи Романе о Мьстиславлици, о Изяславли вънуце, и о посаднице о Якуне, и устроиша острогъ около города. И приступиша къ граду въ неделю на съборъ, и съездишася по 3 дни въ четвьртыи же день въ среду приступиша силою и бишася всь день и къ вечеру победи я князь Романъ съ новгородьци, силою крестьною и святою Богородицею и молитвами благовернаго владыкы Илие, месяця феураря въ 25, на святого епископа Тарасия, овы исекоша, а другыя измаша, а прокъ ихъ зле отбегоша, и купляху суждальць по 2 ногате».
Иными словами, в первой битве с новгородцами семь тысяч суздальцев не справились с 400 ополченцами, а во второй раз разгром был такой, что пленных суздальцев продавали за две ногаты – втрое дешевле овец. Андрей в битвах не участвовал, помните, что военного дела он не любил, так что сражаться он отправлял сыновей. Те смогли покорить слабый уже Киев, но Новгород оказался им не по зубам. Новгородцы так были рады своей победе, что патриотически изображали это событие на своих иконах.
По милостивым к нему летописным источникам, князь был набожен, самолично каждое утро отправлялся в церковь зажигать свечки, пекся о сирых и нищих, по его приказу по улицам Владимира развозили пищу для обездоленных, он охотно и много занимался церковным строительством, мечтая сделать из Владимира столицу еще краше, чем мать русских городов. Для этой цели он решил возвести в городе свои Золотые ворота, но с воротами случился пренеприятнейший казус: возводили их наспех, всеми силами стремясь успеть к церковному празднику Успения Богоматери, князь спешил сдать свои ворота точно по плану, тут и открылось, что авральный план и качество ворот – вещи несовместимые. Когда торжественно при стечении народа Золотые ворота были предъявлены населению, не успевшая высохнуть известка отделилась от кладки, и ворота рухнули прямо на благодарных горожан. Двенадцать человек оказались под завалами. По житийной легенде, Андрей тут же восплакал и обратился с просьбой к Богородице: «Если ты не спасешь этих людей, я, грешный, буду повинен в их смерти». Богородица ниспослала благодать, и, когда рухнувшие ворота подняли, все придавленные оказались живы и здоровы. Такое вот чудо. Ворота, конечно, потом восстановили – теперь это памятник русского зодчества, как и Успенский владимирский собор, и церковь Покрова-на-Нерли, и частично сохранившийся замок князя в Боголюбово. Но ни нищелюбивость, ни набожность не спасли Андрея от гнева близких родственников – бояр Кучковых (брат вдохновителя заговора Якима был убит по приказу Андрея). В этом заговоре участвовали все, кого обидел князь, даже его собственная жена, уроженка Камской Болгарии, охотников убить князя нашлось столько, что в его дворец ворвалась целая толпа убийц. Накануне убийства Яким сказал обеспокоенным будущей судьбой боярам: «Сегодня одного казнит, другого казнит, а завтра казнит и нас. Промыслим-ка об этом князе».
Промыслили. Посетив для храбрости винный погреб, заговорщики отправились к князю, но переступить порога побоялись, стали стучаться в дверь и звать его, назвавшись именем слуги, чему Боголюбский не поверил. Он стал искать меч, меча не было, другой слуга, состоявший в заговоре, загодя его выкрал.
«Убиша Володимири князя Андрея свои милостьници: на канонъ святою Петру и Павлу, в нощь, спящю ему въ Боголюбьмь, и бяше с нимь одинъ кощеи малъ; избивъше стороже двьрьныя, придоша къ сЂньмъ, князю же очютивъше, попадъ мечь и ста у двьрии, боряся с ними, оныхъ же бяше много, а князь одинъ; яко налегоша силою и выломиша двьри и вълзоша на нь, и ту и насунуша рогатинами, и ту сконьця животъ свои. И великъ мятежь бысть въ земли тои и велика бЂда, и множьство паде головъ, яко и числа нЂту; и потом посадиша на столЂ Мьстислава Ростиславиця съ братомь Яропълкомь».
Так скупо, без всякого снисхождения пишет Новгородская летопись, больше жалея о том, что «множество голов паде», чем о смерти князя. Андрей отбивался до последнего, но защитников у него не было.
«В лице князя Андрея, – говорит Ключевский, – великоросс впервые выступал на историческую сцену, и это выступление нельзя признать удачным. В трудные минуты этот князь способен был развить громадные силы и разменялся на пустяки и ошибки в спокойные, досужие годы. Не все в образе действий Андрея было случайным явлением, делом его личного характера, исключительного темперамента. Можно думать, что его политические понятия и правительственные привычки в значительной мере были воспитаны общественной средой, в которой он вырос и действовал. Этой средой был пригород Владимир, где Андрей провел большую половину своей жизни».
Вероятно, тут ученый прав в оценке Андрея: средой князя был дикий Владимир, слугам он доверял больше, чем братьям или отцовским боярам, к человеческой жизни относился крайне легкомысленно – то есть бессердечно, так что ожидать добра от тех, кого он унизил или чьих родных сгубил, было невозможно. После его смерти начался настоящий мятеж, тело князя бросили в огороде, церковь ограбили, владимирцам поспешили сообщить, что «если кто из вас помыслит на нас, то мы с теми покончим. Не у нас одних была дума; и ваши есть в одной думе с нами».
На что владимирцы, боявшиеся возмездия, ответили:
«Кто с вами в думе, тот с вами пусть и будет, несть на ны крови его».
Нашелся только один верный слуга, который в этом кошмаре вспомнил об убитом князе и нашел его голое тело. Тогда только перенесли тело в церковь, но и то бросили в притворе. Спустя еще три дня в церковь пришел монастырский игумен, тогда тело перенесли внутрь церкви и положили в каменный саркофаг, а еще через шесть дней отпели. Новый, так сказать, стольный Владимир после смерти Андрея сначала достался Мстиславу Ростиславичу, но ненадолго.
Борьба за Владимир (1174–1176 годы)
В Северо-Восточной Руси началась такая же усобица, как это бывало в Южной, дядья перессорились из-за владимирского княжения со своими племянниками. Против Мстислава и Ярополка встали бартья Андрея Михаил и Всеволод. В конце концов братьям удалось взять себе Суздальскую землю. В качестве своих городов они предпочли младшие Владимир и Переяславль старшим – Ростову и Суздалю. Какое-то время было спокойно, но стоило умереть Михаилу, как усобица пошла снова – на вакантное место стал претендовать Мстислав, который пошел против Всеволода. Ему не повезло, битвы он проиграл, претензии вынужден был отозвать. Единоличным хозяином Суздальской земли стал Всеволод, именуемый за многодетность Большое Гнездо. Можно было бы не обратить внимания на эту усобицу, поскольку для тех времен это дело обычное, если бы не одно «но». В Южной Руси усобицы между князьями выглядели так: один князь или союз князей выставлял свою дружину(ы) против соперников или соперника, народу до этого не было никакого дела, воевали князья с князьями. В Северо-Восточной Руси усобица приобрела другие черты: в войне принимало участие население. Шли не рать против рати, как было прежде, а земля против земли.
«За дядей, – пишет Ключевский, – стоял прежний пригород Владимир, недавно ставший стольным городом великого князя. Племянников дружно поддерживали старшие города земли Ростов и Суздаль, которые действовали даже энергичнее самих князей, обнаруживали чрезвычайное ожесточение против Владимира. В других областях старшие города присвоили себе право выбирать на вече посадников для своих пригородов. Ростовцы во время усобицы также говорили про Владимир: „Это наш пригород: сожжем его либо пошлем туда своего посадника; там живут наши холопы – каменщики “. Ростовцы, очевидно, намекали на ремесленников, которыми Андрей населил Владимир. Но и этот пригород Владимир не действовал в борьбе одиноко: к нему примыкали другие пригороды Суздальской земли. „А с переяславцы, – замечает летописец, – имяхуть володимирцы едино сердце“. И третий новый городок, Москва, тянул в ту же сторону и только из страха перед князьями-племянниками не решился принять открытое участие в борьбе. Земская вражда не ограничивалась даже старшими городами и пригородами: она шла глубже, захватывала все общество сверху донизу. На стороне племянников и старших городов стала и вся старшая дружина Суздальской земли; даже дружина города Владимира в числе 1500 человек по приказу ростовцев примкнула к старшим городам и действовала против князей, которых поддерживали горожане Владимира. Но если старшая дружина даже в пригородах стояла на стороне старших городов, то низшее население самих старших городов стало на стороне пригородов. Когда дяди в первый раз восторжествовали над племянниками, суздальцы явились к Михаилу и сказали: „Мы, князь, не воевали против тебя с Мстиславом, а были с ним одни наши бояре; так ты не сердись на нас и ступай к нам“.
Это говорили, очевидно, депутаты от простонародья города Суздаля. Значит, все общество Суздальской земли разделилось в борьбе горизонтально, а не вертикально: на одной стороне стали обе местные аристократии – старшая дружина и верхний слой неслужилого населения старших городов, на другой – их низшее население вместе с пригородами».
Недаром владимирский летописец, занимавший сторону Михаила, тогда патетически восклицал: «И была радость большая в городе Владимире, когда он опять увидел у себя великого князя всей Ростовской земли. Подивимся чуду новому, великому и преславному Божией матери, как заступила она свой город от великих бед и как граждан своих укрепляет: не вложил им Бог страха, не побоялись они двоих князей с их боярами, не посмотрели на их угрозы, положивши всю надежду на святую Богородицу и на свою правду. Новгородцы, смольняне, киевляне, полочане и все власти (волостные и старшие города) на веча как на думу сходятся, и на чем старшие положат, на том и пригороды станут. А здесь старшие города Ростов и Суздаль и все бояре захотели свою правду поставить, а не хотели исполнить правды Божией, говорили: „Как нам любо, так и сделаем, Владимир наш пригород“. Воспротивились они Богу и святой Богородице и правде Божией, послушались злых людей-смутьянов, не хотевших нам добра из зависти к сему городу и к живущим в нем. Не сумели ростовцы и суздальцы правды Божией исправить, думали, что если они старшие, так и могут делать все по-своему; но люди новые, мизинные (маленькие, или младшие) владимирские уразумели, где правда, стали за нее крепко держаться и сказали себе: „Либо Михалка-князя себе добудем, либо головы свои положим за святую Богородицу и за Михалка-князя“. И вот утешил их Бог и святая Богородица: прославлены стали владимирцы по всей земле за их правду, Богови им помогающу».
Этих симпатий держались «меньшие» люди и при новой усобице. За Всеволода было то самое низшее население с пригородами. Почему? Вот тут стоит припомнить, что старшие города были населены еще потомками первых колонизаторов, сто пятьдесят лет назад эти переселенцы с юга пришли вслед за сплавленным в Ростовскую землю племянником Ярослава Мудрого. Жители Владимира были совсем другим населением, переселились они совсем недавно, происходили «из низших классов южнорусского населения, городского и сельского».
Если в Ростове и Суздале было именитое старое купечество, то владимирцев называли «холопами-каменщиками», то есть понятно происхождение горожан, осевших в младших городах-пригородах: выходцы из среды смердов, низшие, черные люди. Они-то и поддержали князя, не видевшего разницы между старой служивой и торговой аристократией и простолюдинами, они его выбрали, так сказать, для облегчения жизни – для того ведь, собственно, и переселялись. Наконец-то низшие люди вышли на политическую арену, они восстали против более привилегированных сословий. И с их помощью владимирскому князю Всеволоду удалось победить противников, а заодно довершить и начинание своего брата Андрея – принизить значение сложившейся городской верхушки старших городов. Причем, весьма любопытно, но жители Владимира после смерти Михаила сразу же присягнули на верность не только Всеволоду, его брату, но и всему потомству Всеволода, иными словами, власть во Владимирской земле стала передаваться по наследству, а не по очередности.
Всеволод Большое Гнездо (1176–1212 годы) и всеволодичи
Всеволод правил своим Суздальским княжеством до 1212 года, одновременно ему удалось воссесть и в Киеве, хотя там он в качестве князя и не присутствовал, предпочитая держать в южной столице своего наместника. Выбранный им в качестве такового смоленский Рюрик Ростиславович честно держался Всеволода, аналогичную позицию занимали и Владимир Галицкий, и Роман Волынский. Они признавали старшинство суздальского князя. Только с Рязанью возникла значительная проблема: Всеволод был неприятно удивлен, что некоторые рязанские князья вовсе не довольны его властью и мечтают от нее освободиться.
«В 1207 г. Всеволод, удостоверившись в умысле некоторых рязанских князей обмануть его, – говорит Ключевский, – схватил их и отослал во Владимир, посажал по рязанским городам своих посадников и потребовал у рязанцев выдачи остальных князей их и с княгинями, продержал их у себя в плену до самой своей смерти, а в Рязани посадил своего сына на княжение. Когда же буйные, непокорные рязанцы, как их характеризует суздальский летописец, вышли из повиновения Всеволоду и изменили его сыну, тогда суздальский князь велел перехватать всех горожан с семействами и с епископом и расточил их по разным городам, а город Рязань сжег. Рязанская земля была как бы покорена Всеволодом и присоединена к великому княжеству Владимирскому».
Характерное ключевское «как бы». Иным словом трудно передать, в каком положении оказалось Рязанское княжество. Пока жив был Всеволод, это «как бы» держалось на живой нитке, как только князь умер, все вернулось на круги своя. Рязань снова «отсоединилась».
После смерти Всеволода сыновьям стало не до проблем с Рязанью: у них возникли собственные проблемы с разделом отцовского наследства, ибо Всеволод нарушил княжеский закон распределения власти по старшинству: своим наследником он назначил не старшего сына Константина, а второго по старшинству Юрия. Дело в том, что когда зашла речь о разделе земли, то Всеволод хотел посадить в Ростов Юрия, а во Владимир
Константина, но Константин потребовал себе и Ростов, и Владимир. Великий князь рассердился и отдал владимирское старшинство более младшему Юрию. После его смерти между князьями пошли усобицы, Суздальская земля разделилась на удельные княжества: Владимирское, включавшее город Суздаль, Переяславское с центром в Переяславле-Залесском и с городами Тверь, Дмитров, Москва, Ярославское с центром в Ярославле, Ростовское с центром в Ростове, Угличское с центром в Угличе, Юрьевское с центром в Юрьеве, Муромское с центром Муроме. В борьбу между детьми Всеволода были вовлечены и все другие княжества, как северные, так и южные, а также Новгород.
Липицкая битва (1216 год)
В 1216 году на речке Липице случилась кровопролитная Липицкая битва, около города Юрьева Польского. Бились с одной стороны Константин, с другой – Юрий с Ярославом и Святославом. К каждой из враждующих сторон примкнуло немало князей-сторонников. К Константину – Мстислав Торопецкий, который привел смоленские, новгородские и псковские полки. Три других брата привели свои войска, а также пленили старейшин новгородских и заставили дать воинов из Новгорода и Торжка. По этому поводу новгородский летописец восклицал: «…поидоша сынове на отця, брат на брата, рабъ на господина, господинъ на рабъ!» Перед битвой младшие дети Всвеволода были так уверены в победе, что в мыслях уже поделили землю: «Юрий по праву старшинства брал себе лучшую волость Ростово-Владимирскую, второй брат Ярослав – волость Новгородскую, третий Святослав – волость Смоленскую, а Киевская земля – ну, эта земля пускай пойдет кому-нибудь из черниговских». Владимирские бояре тоже были уверены в полной победе:
«Не бывало того ни при деде, ни при отце вашем, чтобы кто-нибудь вошел ратью в сильную землю Суздальскую и вышел из нее цел, хотя бы тут собралась вся земля Русская – и Галицкая, и Киевская, и Смоленская, и Черниговская, и Новгородская, и Рязанская; никак им не устоять против нашей силы; а эти-то полки – да мы их седлами закидаем и кулаками переколотим».
На другой стороне тоже готовилась битва. Мстислав было посадил новгородское войско на коней, но воины сказали князю:
«…„Къняже, не хочемъ измерети на конихъ, нъ яко отчи наши билися на КулачьскЂи пЂши“. Князь же Мьстиславъ радъ бысть тому; новъгородци же съседавъше съ конь и порты съметавъше, босии, сапогы съметавъше, поскочиша; а Мьстиславъ поеха за ними на конихъ; и сьступися пълкъ новгородьскыи съ Ярослалимь пълкомь».
Ярослав побежал в Переяславль, а Юрий – во Владимир. В этой битве погибло 9000 воинов младших Всеволодичей. Разгром был полнейший. Бежавший в Переяславль Ярослав первым же делом согнал в поруб всех новгородцев и многих умертвил. Мстислав с Константином подошли к Владимиру и осадили город. Той же ночью загорелся и сам город, и княжеский двор. Новгородцы хотели взять город и разорить, но Мстислав запретил. Утром Юрий вышел с поклоном из города и объявил: «Не гоните меня сегодня, завтра уйду сам». Юрий ушел из Владимира в Радилов Городец, а на владимирский стол сел Константин. Мстислав пошел с войском к Переяславлю, повелев вернуть пленных новогородцев и свою дочь, выданную замуж за Ярослава. Князь вернул. Что еще оставалось? Константин был великим князем недолго, как туманно пишет Летопись, он был слаб здоровьем. После его смерти великим князем стал Юрий Всеволодич. В основном его деятельность свелась к походам на камских болгар и мордву, а также к постоянным войнам с рязанцами и ссорам с новгородцами. Волжские походы были удачными, ему удалось расширить земли Суздальского княжества, на Волге он основал новый город – Нижний Новгород. С рязанцами отношения у него были крайне натянутые, а в Новгороде больших успехов достиг его брат Ярослав. С Киевом он связи вообще уже не ощущал. Когда вся Русская земля дала свои войска для битвы на Калке против монголо-татарского войска, никто из князей Владимиро-Суздальской земли войск не дал. Судьба Юга для этих северо-восточных князей была уже чужой судьбой.