Пока у нас в Италии оппозиция не поймет важность вопроса, не прекратит междоусобные склоки, победа будет за Берлускони.
Чтобы описывать «деспотизм», который правительство Берлускони насаждает и протаскивает поэтапно и упрямо, уточним сперва ряд основных определений, как то: «консерватор», «реакционер», «фашист», «пофигист» (qualunquista), «популист» и так далее.
Реакционер — тот, кто считает, будто некогда бытовал исконный уклад общественного и морального общежития, настолько славный, что к нему следует хотеть возвратиться любой ценой, отвергая так называемые завоевания прогресса — от либеральнодемократических идей до технологии и науки. По этим признакам реакционер — не консерватор, а даже скорее революционер навыворот. История знает великих реакционеров, у которых ни в коем случае нельзя найти ни одной черты фашистских идеологий, распространенных в XX веке. Даже наоборот, в сравнении с классической реакционностью — фашизм выглядит как революционно-модернистская идеология. Фашизм превозносил скорость, превозносил современную технику (ее восславляли футуристы). Что не мешало фашизму, впрочем, в своей извечной синкретической всеядности вбирать в себя и реакционеров в историческом смысле термина — таких, как Эвола[204]. Но вспомнить Черчилля: он был консерватором либеральных, антитоталитаристских взглядов.
Популизм — это форма деспотизма, который через голову парламента тщится установить плебисцитарную и прямую связь харизматического лидера с толпой. Известны такие варианты популизма, как популизм революционный, когда путем прямого обращения к народу осуществляются социальные реформы, и популизм реакционный. Популизм воздействует на чисто животные импульсы, он пробуждает глубоко укорененные в сознании масс представления и предрассудки. Эти представления принято также называть пужадистскими или пофигистскими. Босси, в частности говоря, проводит популистскую агитацию, взывая к пофигизму избирателей (ксенофобия, недоверие к государству). Пофигистскими являются берлускониевские обращения к глубинным и дикарским позывам, присущим его электорату: позыву уклоняться от налогов, позыву думать, что-де все политики воры, что нельзя доверять правосудию, потому что оно всех сажает в тюрьму.
Нет, сознательный серьезный консерватор никогда не призовет граждан утаивать доходы, как призывает Берлускони, ибо подобный совет может подорвать именно ту систему, которую консерватор намеревается «законсервировать».
Характерно, что при политических дискуссиях разные лагеря могут сближаться по позициям. Возьмем вопрос о допустимости смертной казни. Сторонники консерваторов относятся к смертной казни неоднозначно, одни за нее, другие против. Реакционеры ее поддерживают в соответствии со своей мистикой жертвенности и идеями возмездия и крови как очистительной стихии (по де Местру)[205]. К смертной казни обращаются в своих речах и популисты, играя на страхах населения, которые распространяются при известиях о кровавых преступлениях. Смертная казнь существовала при всех коммунистических режимах.
Любопытно разнятся и сходятся также и взгляды на охрану природной среды. Тема защиты планеты вплоть до устранения с нее человеческого рода — это тема по определению реакционная. Но за охрану среды обитания выступают и сознательные консерваторы (все, кроме Буша, ясное дело — им манипулируют промышленники, заинтересованные в неконтролируемом развитии), и революционеры из крайних левых.
Популист в принципе мог бы порадеть за защиту окружающей среды, но он считается с глубинными импульсами своего адресата — «народа». Крестьянский мир по традиции оберегал права природы только в пределах собственного участка. Окружающие леса вырубались крестьянами без всякого сожаления и без всяких дум насчет геологических последствий в планетарных масштабах. Если мы склонны думать, будто крестьяне давнего времени лучше оберегали природу, чем современные, мы очень сильно ошибаемся. Просто леса вокруг деревень были в старину обширными, и порубки леса не доводили до обморока экологию.
И что мы видим? В наши дни лозунг популистов звучит: «Каждый имеет право строить свой дом там, где он хочет, и не обязан соблюдать экологические запреты».
В парламент внесли закон о смягчении ограничений на дозволенную охоту. Охота — распространенная привычка и страсть, по природе своей атавистическая. Учитывая, что наша общая мораль позволяет выращивать кур, говяд и свиней для их убийства и поедания трупов, мы можем в принципе допустить, чтобы в особых заповедниках, удаленных от населенных пунктов, в оговоренные сезоны разрешалось забавы ради убивать съедобных тварей, воспроизведение рода которых не под угрозой. Но только в разумных пределах. А новый закон норовит вернуть все во времена «доэкологические». Кому это на руку? Тем, кто пытается играть на древних и грубых струнах, затрагивая «глубинную народность», подмигивая тем, кто не верит ни критикам, ни реформаторам традиций, толпе, которая — культурный бульон любого пужадиствующего брожения. Так обсуждение закона об охоте подчеркивает популистско-аполитичную природу ползучего деспотизма, живущего за счет призывов к неконтролируемым инстинктам наименее критически мыслящего электората.
В день, когда Берлускони провозгласил в прямом телеэфире предполагаемый вывод из Ирака итальянских войск, я находился в Париже, где открывался Парижский книжный салон, и, естественно, обсуждал итальянскую политику с французами. Мои собеседники, как всегда, совершенно не могли понять, что же все-таки происходит в соседней Италии, и я, как всегда, понимал причины их непонимания.
Вопрос, возникший прежде всего: почему ваш предсовмина сделал настолько серьезное заявление на ток-шоу, а не в парламенте (в то время как, по закону, он должен был испросить согласия парламента)? Отвечаю: это знак популистски-медийного деспотизма, устанавливаемого режимом Берлускони. Между Шефом и Народом налажена прямая связь через каналы СМИ, через голову парламента — куда, кстати, Шефу ходить совершенно не обязательно. Незачем ему испрашивать согласия парламента, потому что консенсус ему и без всякого похода гарантирован и парламент у него ручной. Парламент у него на роли нотариуса, который регистрирует соглашения между Берлускони и телеведущими.
Однако вопросов от французов существенно добавилось, когда прилюдно, после полученных головомоек от Буша и Блэра, Берлускони произнес, что никогда не говорил, будто выведет армию из Ирака. Можно ли настолько противоречить себе? — спрашивали французы. Я отвечал, что в этом-то и прелесть медийного популизма. Все, что было проговорено в парламенте, принято протоколировать: назавтра не получится заявить, что ничего сказано не было. А разглагольствуя в телепередаче, Берлускони мгновенно получил себе чаемый результат (добавочную популярность в преддверии выборов), после чего, заявив, будто бы ничего не было сказано, с одной стороны — успокоил Буша, с другой — не утратил тот приварок, который был им заработан. Такова уж специфика телепередач: кто их слушает и при этом не читает газеты, тот забывает ровно на следующее утро, что там вчера было на самом деле говорено. Самое большее — он смутно припоминает, что Берлускони накануне говорил что-то скорее приятное, чем неприятное.
Но все же — не успокаивались французы, — не может быть, как же это итальянцы не замечают, что таким образом Берлускони (и с ним Италия) теряют международное доверие? И не только Ширака и Шредера, но и Блэра с Бушем? — Нет, отвечал я. Это могут заметить только те из итальянцев, кто читает газеты. Ничтожное меньшинство сравнительно с теми, кто узнает о событиях из телевизора, а телеканалы транслируют исключительно то, что нравится Берлускони. Деспотизм от Медийного Популизма.
Не так давно на «слете» «Комунионе э Либерационе»[208] в Римини председатель итальянского сената Марчелло Пера напомнил публике, что политику надо делать не на площади, а в собрании депутатов, то есть в двух палатах парламента. Это он так выразил свое явное неудовлетворение по поводу мероприятий оппозиции — «хороводов» и схожих публичных шествий и собраний.
Мы, конечно, уважаем суждения главы сената, но эта реплика противоречит духу западных демократий, выстроенных на соединении трех властей в стране — законодательной, исполнительной и судебной. Если принять как данность, что местом для дискуссий должен быть исключительно парламент, где же тогда могут граждане страны (выбравшие парламент) осуществлять свое право надзора за работой основных трех властей? Как тогда можно осуществлять проверку и стимулирование их действий и как выражать, если понадобится, недовольство состоянием государственной системы? Голос электората должен звучать не только в день выборов. Слышать суждение электората полезно и парламенту, и правительству. Правительство тем самым воспринимает сигналы и побуждения к работе в некоем направлении. Парламенту же факты осознанного недовольства избирателей дают возможность прогнозировать результаты очередных выборов (и именно целями этого прогнозирования обосновываются опросы общественного мнения — в противном случае они являлись бы только незаконным давлением на умы).
Подчеркиваю, что этот голос избирателей никак не эквивалентен «воле народа», к которой популисты апеллируют. Популизм заключается в прямом обращении к народу (и в произвольной интерпретации «народной воли»), и исходит он сверху. А демонстрации на улицах выражают не неопределенный «голос народа», а свободное волеизъявление групп, партий и различных ассоциаций граждан.