Вторая закономерность, урок истории: при диктатуре, даже в очагах диссидентства, на фоне фронтальной сшибки с внешним врагом одерживает верх привязанность к собственной стране. Гитлер был беспощадным диктатором, не все немцы поддерживали нацизм, однако немецкие солдаты сражались до конца. Сталин был гнуснейшим деспотом, не все в СССР были коммунистами, но немецким и итальянским оккупантам русские люди противостояли беззаветно и в конце концов побили их. Даже итальянцы, которые после 1943 года кидались на шею высаживавшимся союзникам и сражались в партизанских отрядах, во времена Эль-Аламейна[299] воевали очень достойно.
Так тяжело ли догадаться, что нападение иностранного войска вызовет (ну хотя бы поначалу) сплочение в народе атакуемой страны? Для этого, повторяю, не надо просить совета у профессоров Гарвардского и Колумбийского университетов. В самом заштатном университете Запада достаточно было бы спросить двух-трех ассистентов кафедры истории и культурной антропологии — они без труда объяснили бы все эти несложности.
Не думаю, что войны обогащают культуру. Хотя иногда ухищрения разума (как выразился бы Гегель) неисповедимы: вот — древние римляне пошли войной на греков, чтоб их латинизировать, а завоеванные греки распространили культуру среди своих победителей. Но, к сожалению, гораздо чаще война порождает возврат к варварству. Так вот, если она не производит новой культуры, тогда невредно было бы ей хотя бы учитывать прошлый культурный опыт.
Несомненно, за всеми деяниями Цезаря чувствуется культурная подкованность. И Наполеон, по крайней мере до периода Империи, действовал в Европе с учетом тех совершенно различных обстоятельств, которые имелись в многочисленных странах, куда он вводил свою революционную армию. Не сомневаюсь, что и Гарибальди в общем и целом представлял себе ослабленность войска Бурбонов и понимал, что может рассчитывать на поддержку определенных слоев сицилийской аристократии, хотя ни он, ни Кавур не ожидали, что Юг на их высадку отреагирует настолько крепким сопротивлением санфедистов[300] и настолько выраженным типом низового неприятия, как то, что выразилось потом в разгуле бандформирований.
И у незадачливого Пизакане в оное время получился большой прокол, с его расчетами на прием и поддержку[301]. А также если вспомнить Седьмой кавалерийский полк — незнание психологии индейцев стало причиной беды генерала Кастера[302]. Интересно было бы собрать (и конечно же, уже собирали, просто я не знаком с материалами, не будучи специалистом в данной узкой области) историю тех войн, которые велись с пониманием специфики местной культуры, и отдельно — историю тех войн, в которых полководцы сами себе с самого начала вставляли палки в колеса, по огорчительному невежеству.
Безусловно, иракский конфликт принадлежит ко второй категории. Ко второму типу войны. Войска союзников пошли на штурм, не утрудившись поговорить с профессорами, по вечному дремучему недоверию американских правых к «яйцеголовым» или, как выражался Спиро Агню, «effete snobs»[303].
Ужасно жалко, что самая могущественная страна на свете тратит такие деньги на подготовку мудрецов, а потом абсолютно не слушает их.
На войне становятся манихеями[305], от войны утрачивают ум, все это мы знаем. Но следя за войной в Ираке, мы стали свидетелями таких немыслимых проявлений идиотизма, что не будь объяснением коллективное одурение (война), оставалось бы сделать вывод, что налицо прямой саботаж.
Во-первых, начали говорить, что кто против войны — тот за Саддама. Как будто на консилиуме, решая — давать лекарство больному или не давать, одни врачи выступают «за больного», а другие «за болезнь».
Никто не спорит, что Саддам Хусейн жестокий диктатор. Решаем только — сгонять ли его с его места насилием? Не выплеснем ли при этом с водой ребенка?
Во-вторых, начали говорить, что кто против политики Буша, тот антиамериканец. А если кто против Берлускони — тот ненавистник Италии? Мне кажется, справедливее обратное.
Наконец, хотя и не у всех хватало наглости настаивать, но прозвучали и мнения, что организаторы маршей за мир потакают диктатурам и терроризму, и — кто там разберет? — торговле живым товаром. Да уж, придется нам вытерпеть и эти мнения. Самые же причудливые умозаключения были высказаны, когда война в Ираке, по крайней мере в победных реляциях, была объявлена выигранной. «Вот видите? — заголосили триумфаторы на всех экранах. — Кто говорил о мире, тот был неправ!»
Это аргумент убойной силы… А что, войны выигрывают те, кто правы? Что, Ганнибал разбил римское войско при Каннах не потому что имел слонов (тогдашний эквивалент баллистических ракет), а потому, что был прав, перелезая через Альпы для завоевания нашего полуострова? Римляне потом разгромили его при Заме[306], и тоже не потому что обладали какой-то особенной правотой со своим тезисом «Карфаген должен быть разрушен». Может, гораздо правильнее было бы ничего не разрушать, а искать нормального равновесия сил в Средиземноморье? Разве правы были римляне, гоняя Ганнибала как зайца между Сирией и Вифинией, чтоб потом принудить к самоубийству? Кем это сказано, что они были правы?
И потом, как можно провозглашать: «Видите, они выиграли»? Кто сомневался, что Англия и Америка соединенными усилиями выиграют? Кто сомневался, что Ираку не достанет сил скинуть все это войско в море? В том, что дело пропащее, не сомневался даже Саддам, а подбадривал свой народ он в основном ради того, чтоб укрепить боевой дух. Проблема если и ставилась, то иначе: выиграют ли союзники за два месяца или за два дня. Учитывая что каждый лишний день войны — это немереное число человеческих жизней, двадцать дней безусловно предпочтительнее, чем шестьдесят.
Каков мог бы быть победный довод телевизионных зоилов? О, если бы они могли сказать: «Видите, вы говорили, что война не устранит опасность терроризма, а она устранила!» Но нет, телевизионные зоилы как раз этого не могут утверждать, у них нет оснований.
Те, кто критиковал идею вторжения, вдобавок к доводам о моральной и социальной сомнительности превентивной войны предупреждали еще, что конфликт в Ираке скорее всего усилит террористическую угрозу в мире, поскольку вселит в души множества мусульман, державшихся умеренной позиции, ненависть ко всему западному, и ими пополнятся ряды сторонников «джихада». Так вот, на данный момент единственные ощутимые результаты войны — добровольческие бригады будущих камикадзе, подтягивающиеся из Египта, из Сирии, из Саудовской Аравии прямой дорогой — в багдадские траншеи. Тревожные провозвестия.
Допуская даже, что тот, кто полагал, что экспедиция обернет дела к худшему, ошибался, — все равно случившееся и случающееся ничего ровным счетом не доказывает, даже наоборот — похоже, что в регионе разгорается расовая и религиозная нетерпимость, справляться с которой — тяжкий труд, и это грозит расшатать ближневосточное равновесие.
В моей прошлой заметке, направленной в «Эспрессо», когда американцы еще не вошли в Багдад и иракская армия не разбежалась во все стороны, говорилось, что армия не разбегается потому, что диктатуры порождают консенсус, и что население сплачивается, по крайней мере на первых порах, перед лицом внешних угроз — иностранных оккупационных армий.
Теперь армия разбежалась и народ толпами (хотя сколько там их в толпах? кто считал?) выходит приветствовать западных воинов. Нашлись читатели, написавшие письма об этом: «Видите?» Я отвечаю им: «Видите — что?» Перед 8 сентября[307] фашизм мог рассчитывать на поддержку тех бедолаг, которых посылали сражаться под Эль-Аламейном и в русский поход. Когда же начался разгром, когда население ринулось сбрасывать статуи дуче с пьедесталов, все итальянцы оказались антифашистами. Прошло еще три месяца — часть граждан сплотилась вокруг ликторских пучков, начались расстрелы антифашистов-партизан.
Чтоб разрубить этот гордиев узел, в Италии ушло — два года. А сколько уйдет в Ираке? Между группировками, желающими управлять страной без всяких американцев, идут такие междоусобицы, что консенсус саддамовской власти приказал долго жить. Но в отличие от послевоенной Италии, в Ираке остались живы и недоверие, и нетерпимость к армии оккупантов-иностранцев.
Об этом нас предупреждали. А противное до сих пор не доказано.
Одно из самых захватывающих чтений этого лета — «Большая игра» Питера Хопкёрка[309]. Ничего страшного, что там 624 страницы. Книга читается, ну может быть, и не запоем, но по куску вечерами, точно как в старые времена — великие романы приключений. В книге невероятные персонажи, реально существовавшие, любопытные и абсолютно нам не знакомые.
Реконструируя хитросплетение шпионских сетей, узнавая о ловушках, засадах, войнах и стычках между агентами и армиями России и Великобритании в тех горах, что разделяют Индию и Афганистан, а также на узбекской и черкесской территориях, мы видим все — и Кавказ, и Тибет, и китайский Туркестан. Если вам кажутся знакомыми те военные карты, которые в последнее время вы видите на первых полосах журналов и газет, не удивляйтесь. Очень похожие карты уже печатались в свое время. Поразительно, но Киплинг о Киме[310] ничего самостоятельно не придумал. Все, что он сделал — ловко поприцеплял к сюжетам и историям, восходившим еще к наполеоновскому времени, захватывающие концовки