Звегинцов В.В. Русская армия 1914 г. Подробная дислокация, формирования 1914–1917 гг., регалии и отличия. Париж, 1959; Звегинцов В.В. Формы русской армии 1914 г. Описание, рисунки, схемы. Париж, 1959; Звегинцов В.В. Русская армейская кавалерия 1907–1914. М., 1998; Леонов О.[Г.], Ульянов И.Э. Регулярная пехота 1855–1918. М., 1998; Залесский К.А. Первая мировая война. Биографический энциклопедический словарь. М., 2000.
В работах В.В. Звегинцова и К.А. Залесского встречаются, к сожалению, фактические ошибки.
2Марыняк А.[В.] Погибнуть или победить. Быт и традиции Российской Императорской Гвардии // Родина. 2000. № 11; Смирнов А.А. Индивидуальные черты частей русской гвардейской пехоты в начале ХХ в. // Пространство и Время. 2017. № 2, 3, 4 (28, 29, 30); Смирнов А.А. Индивидуальные черты частей русской гвардейской регулярной кавалерии в начале ХХ в. // Пространство и Время. 2018. № 1, 2 (31, 32).
3Фадеев Р.А. Вооруженные силы России. М., 1868. С. 113.
4Смирнов А.[А.] Тринадцать памяток Петра Великого // Родина. 2022. № 3. С. 9.
5Андрей Владимирович, вел. кн. Мои воспоминания о службе в рядах славной Лейб-Гвардии Конной артиллерии (1898–1914 гг.) // Военно-Исторический Вестник (Париж). 1969. Ноябрь. № 34. С. 8.
6 См., напр.: Барсуков Е.[З.] Подготовка России к мировой войне в артиллерийском отношении. М.; Л., 1926. С. 97; Краткое расписание сухопутных войск. Исправлено по сведениям к 1-му Марта 1914 г. СПб., 1914. С. IV.
7Адариди К.А. Пережитое (1910–1914 гг.) Штаб 12-го армейского корпуса // Военно-Исторический Вестник (Париж). 1965. Май. № 25. С. 9. Автор воспоминаний ошибочно называет 6-й саперный батальон 5-м.
8 Краткое росписание сухопутных войск. Исправлено по сведениям к 1-му Марта 1914 г. СПб., 1914.
Глава IРусская пехота и пешая артиллерия к августу 1914 г
1. Санкт-Петербургский военный округ
Здесь дислоцировались Гвардейский корпус и I, XVIII и XXII армейские корпуса.
Гвардейский корпус (штаб – Санкт-Петербург)
Индивидуальное лицо части в гвардии обычно было выражено ярче, чем в армии. Этому способствовали как особая престижность службы в элитных, приближенных к императорскому двору частях, так и комплектование офицерского состава гвардии лучшими выпускниками военных училищ и лучшими по офицерскому экзамену вольноопределяющимися – т. е. людьми, наиболее мотивированными для военной службы и потому лучше других понимавшими то значение, которое имеют для воинского воспитания «оригинальность» и обычаи части.
Поэтому-то, видимо, в гвардейских частях чаще, чем в армейских, и вырабатывалась и культивировалась система своих, полковых ценностей – порождавшая дух полка и обусловленные им полковые традиции – свои, корпоратвные нормы поведения как в служебной. так и во внеслужебной обстановке.
Начнем с традиций, общих для гвардии вообще.
Для выхода офицером в гвардейскую часть требовалось согласие общества офицеров части (т. е. не менее двух третей голосов «за» из общего числа присутствовавших на собрании1). Точно так же офицер (если хотел остаться в полку) не мог жениться без одобрения кандидатуры невесты обществом офицеров – а невеста должна была принадлежать к дворянскому сословию и не работать кем бы то ни было за вознаграждение2.
Гвардейский офицер должен был вести принятый в его части образ жизни (для чего располагать доходами помимо жалованья). Так, ему не следовало игнорировать общие завтраки (или хотя бы обеды) в офицерском собрании своей части, он не мог торговаться (а должен был сразу платить запрошенную сумму), не мог останавливаться перед витринами (особенно гастрономических магазинов) и глазеть на выложенные там товары, мог посещать только первоклассные рестораны, ездить только в вагонах 1-го класса3, а в театре занимать места либо в ложах, либо не далее определенного ряда партера.
Особой традицией было приобретение выходящим в гвардейскую часть офицером своего менного серебряного столового прибора для торжественных обедов в офицерском собрании части. Этот прибор оставался в части и тогда, когда офицер (если только не запятнал себя неблаговидным поведением) уходил из части: ведь, по гвардейской традиции, он все равно оставался членом полковой/батарейной/бригадной офицерской корпорации и сохранял доступ в ее офицерское собрание.
Офицеров гвардейской части отличали товарищеские отношения вне службы (включая обращение друг к другу, вне зависимости от чина, на «ты») – при строгом соблюдении, однако, даже и вне службы субординации и дисциплины.
«Считалось, что все гвардейские офицеры Петербургского гарнизона должны быть между собою знакомы», а поэтому «при встрече в публичных местах все они были обязаны подходить друг к другу, младшие к старшим, и здороваться за руку». (Правда, при встрече офицеров мало знакомых между собой полков – например, семеновцев с гвардейскими казаками – это не соблюдалось.)4
Общество офицеров гвардейской части обладало автономией – «самостоятельно управляясь» «во внутренней полковой жизни, т. е. во всем том, что не касалось строевой службы» (но касалось соблюдения общегвардейских традиций и традиций части)5.
«Незадолго до Русско-Японской войны – примерно в 1900-м году» «во всех» полках гвардии «неофициально, но в то же время “крепко”, почти уставно и законно», «определилась» «должность “старшего полковника”»6. Этот, старший из полковников части, был председателем в собрании общества офицеров, был блюстителем традиций полка и соответствующего им поведения офицеров, а также выполнял функции посредника между обществом офицеров и имевшим уже чин генерал-майора командиром полка – который «по традиции» «во внутреннюю офицерскую жизнь не вмешивался» (тем паче, что зачастую не был коренным офицером данной части)7.
Знамена (в кавалерии штандарты) гвардейских частей хранились в Зимнем дворце – в «Портретной Галерее 12-го года». Когда полк нес караул в Зимнем дворце, его знамя или штандарт переносилось из галереи в караульное помещение дворца8.
Если гвардейскую часть или подразделение сопровождал оркестр, то при прохождении мимо строя другой части или мимо ее казарм он играл марш этой части.
«Ура» в гвардии принято было кричать «с бесконечно протяженным звуком “а”»: «ура-а-а-а»9.
На Первую мировую нижние чины и подпрапорщики гвардии вышли не в положенных для военного времени погонах защитного цвета, а в цветных (алых, малиновых, желтых и светло-синих) погонах мирного времени. (И носили их – как равно и цветные шинельные петлицы вместо петлиц защитного цвета – в продолжение всей войны.)
«Среди гвардии у каждого полка была своя репутация. Одни были более популярны, другие менее»10.
Теперь о традициях, общих для гвардейской пехоты.
Винтовку в положении «на плечо» ее солдаты носили «по-гвардейски» – «круто», почти вертикально («из-за чего вся ее тяжесть приходилась на согнутую левую руку»)11.
Отвечая на приветствие императора «Здравия желаем, Ваше Императорское Величество», части гвардейской пехоты (в отличие от гвардейской кавалерии и конной артиллерии) делали в слове «Величество» ударение на последний слог12.
В летних лагерях перед ротой, следующей на обед или на ужин, «по старой гвардейской традиции», шел флейтист, «игравший на дудочке»13. (Это, впрочем, не касалось лейб-гвардии Егерского, Финляндского, Волынского, 1-го стрелкового Его Величества, 2-го стрелкового Царскосельского, 3-го стрелкового Его Величества и 4-го стрелкового Императорской Фамилии полков – в которых, по традициям легкой пехоты XIX века, которые хранили эти части, флейт и флейтистов не было.)
Из традиций, общих для гвардейской пешей артиллерии, известна та, по которой она «всегда стремилась походить» на более престижную конную. В начале 1910-х молодые подпоручики гвардейских пеших батарей носили, бывало, вместо присвоенных им темно-зеленых, почти черных шаровар «узкие светло-зеленые рейтузы» – более схожие с серо-синими рейтузами конноартиллеристов14.
Ее 1-я бригада самое позднее с 1877 г.15 именовалась в обиходе Петровской бригадой. Ведь в нее входили лейб-гвардии Преображенский и лейб-гвардии Семеновский полки – солдаты и офицеры которых были ближайшими сподвижниками их основателя, царя-реформатора Петра I. Преображенцам и семеновцам Петр доверял как никому в стране – благо вращался в их среде с юношеских лет, а в Преображенском служил и сам; это были его боевые товарищи!
Лицо лейб-гвардии Преображенского полка определяла его особая приближенность к императору – из-за которой он считался первым (т. е. наиболее почетным) полком русской пехоты. (В коннице таким был Кавалергардский.) Так значилось и в тексте полкового марша:
Тверд еще наш штык трехгранный,
Голос чести не замолк,
Как пойдем вперед мы славно,
Вперед, первый русский полк16.
Этот статус полк приобрел с самого начала своего существования: ведь именно в нем служил сам Петр I – сначала (когда это был еще не полк, а «потешного строя люди») барабанщиком, потом сержантом, капитаном и, наконец, полковником. К 1914-му об этом напоминали чересплечные перевязи, на которых носили свои инструменты преображенские барабанщики и горнисты. «Строившиеся» из белой кожи, они были обшиты по краям желтым басоном (шерстяной тесьмой) шириной 11,1 мм, с двумя красными просветами ближе к краям басона. Ведь, по преданию, желтую обшивку имела перевязь барабанщика преображенских «потешных» «Петра Алексеева» (до 1697 г. Петр I служил в армии и на флоте под этим именем)17…
При Александре II пример, поданный Петром I, превратили в традицию: будущие императоры стали проходить службу пехотного офицера именно в Преображенском полку. На лагерном сборе 1865 г. 1-м батальоном, а на сборе 1866-го всем полком командовал цесаревич Александр Александрович (будущий Александр III); на сборе 1887 г. первую полуроту роты Его Величества (первой роты 1-го батальона), а на сборе 1888-го роту Его Величества водил цесаревич Николай Александрович (будущий Николай II). А в 1893–1894 гг. он же командовал 1-м батальоном преображенцев.
Поэтому 1-й батальон считался в полку особо престижным, а перевод туда – отличием18. Командиром его числился сам Николай II (сохранивший за собой, вступив на престол, эту должность), – а полковник, реально командовавший подразделением, именовался не командиром батальона, а командующим батальоном19 (т. е. временно исполняющим обязанности командира). Командирами рот 1-го батальона назначались старшие из капитанов полка, а младшими офицерами рот – старшие из младших офицеров (подпоручиков, поручиков и штабс-капитанов) полка. Ну а служба в роте Его Величества была «мечтой каждого преображенского офицера»20.
Особо престижный статус батальона подчеркивался и его расквартированием. Если 2, 3 и 4-й батальоны размещались в Таврических казармах (на полковом языке – в «Тавриде»21), на Кирочной и Парадной улицах, то 1-й – на углу Миллионной улицы и Зимней канавки, через два дома от императорской резиденции – Зимнего дворца…
С июня 1912 г., в ознаменование 25-летия действительной службы Николая II в полку, офицеры-преображенцы стали носить шашки особого образца. Вдоль их клинка, примерно до середины его длины, было отчеканен и позолочен рисунок шитья на воротниках и рукавных клапанах офицерских мундиров Преображенского полка – «восьмерки» из дубовых и лавровых листьев. А сразу под эфесом, перпендикулярно к этому рисунку, на клинке были отчеканены и позолочены слова первой строфы полкового марша: на одной стороне клинка – «Знают турки нас и шведы. И про нас известен свет», а на другой – «На сраженья, на победы нас всегда сам Царь ведет»22.
Несомненно, именно этот статус первого полка русской пехоты породил возникшую не позднее 1860-х гг. традицию комплектовать лейб-гвардии Преображенский самыми высокими в России новобранцами (выше были лишь те, кого определяли в команду императорского гребного катера в Гвардейский флотский экипаж: у высокорослых гребцов были длиннее руки, а это увеличивало эффективность гребли и, значит, скорость катера) – и притом богатырского телосложения.
«На красоту» при этом «внимания не обращалось», но по цвету волос нижние чины-преображенцы должны были быть брюнетами, темными шатенами или рыжими23, а в 3-й и 5-й ротах – носить бороду24. Самые высокие шли в роту Его Величества.
3-я рота преображенцев выделялась еще и тем, что именовалась в обиходе «галерной»25 — так как комплектовала команду полкового гребного катера «Потешный», пожалованного полку в память об участии преображенцев в постройке в 1695–1696 гг. галер для 2-го Азовского похода и (в качестве морской пехоты) в сражениях при Гангуте 27 июля (7 августа) 1714 г. и Гренгаме 27 июля (7 августа) 1720 г. и, в 1771–1775 гг., в 1-й Архипелагской экспедиции. Считалось, что во 2-м Азовском походе в 1696 г., когда полк спускался по Дону к Азову на галерах, 3-й ротой командовал сам Петр26… Командир 3-й роты, его помощник и нижние чины катерной команды (по причинам, изложенным выше, они набирались «из особо рослых», «преимущественно поморов»27), с 1908 г. носили на погонах металлический вензель Петра I, наложенный на изображение якоря.
Катер, в свою очередь, ходил под галерным флагом образца 1720 г. (белым, с двумя косицами и Андреевским крестом во все полотнище) – ведь и во 2-м Азовском походе, и при Гангуте, и при Гренгаме преображенцы находились на борту галер. Флаг этот считался наградой полка и в день полкового праздника (6 (19) августа, в день Преображения Господня) выносился в строй 3-й роты в качестве знаменного флага – которому отдавались те же почести, что и полковому знамени.
Офицеров лейб-гвардии Преображенского полка к 1910-м гг. отличал подлинный аристократизм в поведении – заключавшийся во «всяком отсутствии “шика”. Это было уже какое-то “рафинэ” джентльменства»28.
С этой традицией сочеталась другая: нижние чины-преображенцы отдавали в движении честь становясь «во фронт» (а не козыряя на ходу) всем без исключения офицерам своего полка – а не только штаб-офицерам и своему ротному командиру (становиться перед которыми «во фронт» полагалось по уставу). Этой основанной командиром полка в 1891–1900 гг. великим князем Константином Константиновичем традиции Николай II придал статус официальной нормы29.
С середины XVIII в. преображенцы носили в гвардии (прежде всего в солдатской среде) прозвище «захары». К марту 1917-го его знали даже немцы на фронте30! По преданию, посетив однажды преображенские казармы в день своих именин – 5 сентября старого стиля, на память Свв. Захария и Елисаветы, – императрица Елизавета Петровна спросила, нет ли среди солдат и офицеров Захаров. Ответом стало радостное «Мы все Захары, мы все именинники!»31
Вопреки обычной практике русской армии, отношения с другим полком своей бригады – лейб-гвардии Семеновским – у преображенцев были натянутые32. Зато устоялась дружба с полком 2-й бригады своей дивизии – лейб-гвардии Измайловским. (Она особенно окрепла в Первую мировую – когда преображенцам часто приходилось сражаться бок о бок с измайловцами. При этом, по свидетельству офицера-измайловца, на протяжении всей войны «отличительным качеством» преображенцев оставалось «чувство боевого товарищества и взаимной выручки»33.)
Преображенский полк считался не только петровским, но и суворовским: в 1791–1796 гг. генерал-фельдмаршал А.В. Суворов числился подполковником этого полка (полковником которого считалась тогда сама Екатерина II), при Павле I он был шефом 2-го батальона преображенцев и все 1790-е носил преображенский мундир.
Второй полк Петровской бригады – лейб-гвардии Семеновский – имел неофициальный статус «второго по значению»34 в русской пехоте. Ведь появился он практически одновременно с Преображенским, гвардейским стал в 1700-м, тоже одновременно с ним – и на втором месте оказался лишь потому, что Петр I служил не в нем, а в Преображенском. (А то, что по статусу Семеновский полк ниже Преображенского, подчеркнул еще сам Петр – повелев в начале XVIII в. иметь в Преображенском четыре батальона – против двух в армейских полках, – а в Семеновском только три.)
Часто бывавший в начале ХХ в. в Петербурге германский офицер Г. фон Базедов указывал, что Семеновский полк «считается особенно усердным в служебном отношении»35. Однако в других источниках особая «отчетливость» семеновцев тех лет в повседневной службе не фиксируется и не просматривается. (Впечатляет описание Ю.В. Макаровым дисциплины и внутреннего порядка в учебной команде – но в этих командах в русской армии служба образцово неслась повсюду36.) По-видимому, немец имел в виду не образцовое несение повседневной службы, а политическую благонадежность: ведь в следующей фразе он отмечает энергичные действия семеновцев в борьбе с революционерами в 1905 г. К тому же (как будет показано ниже) характеристики полков, приводимые фон Базедовом, бытовали не в армии, а в петербургском свете – то есть не самой разбирающейся в военных делах среде. Именно штатские и могли сделать вывод об особом служебном усердии полка уже из того, что он не поддался (в отличие от того же 1-го батальона преображенцев в 1906 г.) революционному разложению…
Не будучи первым, Семеновский был тем не менее самым «дорогим» в гвардейской пехоте полком – то есть требовал от своих офицеров наибольших затрат на ведение приличествующего полку образа жизни. (Преображенцам поддерживать такой образ жизни помогал полковой капитал, а у семеновцев такового не было.)
Полк был не только петровским, но и суворовским: в 1742–1748 гг. в нем числился, а в 1748–1754 гг. нес действительную службу А.В. Суворов – сначала капралом, затем подпрапорщиком и сержантом. В память об этом 18 ноября 1910 г. полководца навечно зачислили в списки полка и сделали вечным шефом 8-й роты – в которой он служил в 1748–1751 гг. и которая стала теперь именоваться 8-й Генералиссимуса Князя Суворова ротой. К 1914-му это была одна из двух в русской пехоте рот, шеф которых не являлся августейшей особой. (Второй была 9-я Генерала Князя Багратиона рота лейб-гвардии Егерского полка.)
С того же времени 2-й батальон семеновцев (в состав которого входила 8-я рота) стал называться в обиходе Суворовским батальоном37.
Как и в Преображенском полку, 3-я рота Семеновского именовалась в обиходе «галерной»38, так как комплектовала (с 1903 г.) команду полкового гребного катера «Семеновец». Катер нес тот же галерный флаг образца 1720 г., что и преображенский «Потешный»; флаг этот точно так же считался наградой полка – пожалованной в память участия семеновцев в качестве морской пехоты в сражениях при Гангуте и Гренгаме, – и точно так же выносился в день полкового праздника (21 ноября (4 декабря), на Введение во храм Пресвятой Богородицы) в строй 3-й роты и приравнивался в этом случае к знамени.
Как и у преображенцев, согласно приказам по Военному ведомству № 348 1908 г. и № 278 1909 г.39, командир 3-й роты, его помощник и солдаты, входившие в команду катера, должны были носить на погонах наложенный на изображение якоря вензель Петра I. Однако служивший тогда младшим офицером 9-й роты семеновцев Ю.В. Макаров утверждал в мемуарах, что команду «Семеновца» комплектовала не только 3-я рота, но и 9-я, а петровский вензель из офицеров носили командир 3-й и младший офицер 9-й40…
Офицеры-семеновцы гордились присвоенными 1-й гвардейской пехотной дивизии белыми кантами на лацканах, обшлагах и рукавных клапанах мундиров и обшлагах сюртуков и красной подкладкой сюртуков41.
Обычная для гвардии ««внеслужебная дисциплина», в Семеновском полку выражалась в том, что, хотя «почти все офицеры были между собой на “ты”», всех старших по чину «полагалось называть по имени и отчеству». И в том, что «вне службы, и даже в частном доме, среди» офицеров «всегда были “старшие” и “младшие”», и «старший, хотя бы только на один чин, и хотя бы даже по списку в том же выпуске [выпускники, например, Пажеского корпуса считались старше по службе, чем выпущенные в том же году из всех прочих военных училищ. – А.С.], имел право приказать младшему и младший обязан был это приказание выслушать и исполнить»42.
В театрах семеновские офицеры могли сидеть не далее 5-го ряда партера43.
Если за уходившим из полка по прослужении трех и более лет офицером не сохраняли (из-за неблаговидного поведения) членство в полковом офицерском собрании, то его именной серебряный столовый прибор ему не возвращали, но стирали с вилок, ложек и стакана гравировку его имени, отчества и фамилии.
Нижние чины в Семеновский полк традиционно подбирались такие, чтобы напоминали по внешности Александра I – являвшегося в бытность свою цесаревичем, в 1796–1801 гг., шефом семеновцев – высокие блондины «с продолговатыми лицами» (круглолицых определяли в Кавалергардский полк), «по возможности с синими глазами»44. При этом в головные роты батальонов – Его Величества, 5, 9 и 13-ю – шли «высокие и видные», а в 5-й роте «по традиции солдаты носили подстриженные бородки»45.
В 1905–1914 гг. лучшими в Семеновском полку были 2, 4, 6, 13 и 16-я роты, а худшей… «суворовская» 8-я (которой не везло на ротных командиров)46.
В гвардии у семеновцев было прозвище «кузнецы»47 (бытовавшее в основном в солдатской среде) – происхождение которого выявить пока не удается. Ямбургский уланский полк при Николае I прозвали «кузнецами» за мрачноватый, словно у перемазанных копотью кузнецов, вид в конном строю (светло-синие шапки, лацканы и флюгера на пиках терялись на фоне темно-синих мундиров и вороных лошадей – тем более что лацканы закрывались конскими шеями и головами)48. Но у семеновцев униформа была никак не мрачнее, чем у других полков гвардейской пехоты…
Со времен Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. Семеновский полк находился в дружеских отношениях с лейб-гвардии Гусарским Его Величества. Как можно понять из воспоминаний Ю.В. Макарова49, семеновцы даже считали лейб-гусар своими «кумовьями», т. е. породнившейся с ними частью. О прохладных отношениях с однобригадниками – преображенцами – уже говорилось.
Квартировали семеновцы у Витебского вокзала, на Загородном проспекте и Звенигородской улице.
Лейб-гвардии Измайловский полк с середины 1880-х выделялся «литературной, поэтической, музыкальной, художественной и театральной деятельностью офицерского состава»50 – образовывавшего «единственное в своем роде» литературно-музыкально-театральное общество под названием «Измайловский Досуг», членами которого считались все офицеры полка51. («Измайловскими досугами» назывались и проводившиеся этим обществом дважды в месяц по пятницам (за исключением периода лагерных сборов) литературные и музыкальные вечера, художественные выставки и самодеятельные спектакли – широко известные в Петербурге.) «В обществе смотрели на Измайловцев, как на людей, которых, кроме “шагистики”, интересуют и другие вопросы»52…
При этом, по утверждению служившего в полку в 1890–1908 гг. С.И. Голощапова, служба измайловцами «велась изумительно образцово»; «“Служба прежде всего!” – таков был полковой лозунг»53. Думается, верить этому можно: по свидетельству другого офицера полка, С.А. Нащокина, в 1893–1898 гг. измайловцы – и при том отнюдь «не из-под палки» – сумели перещеголять своим внешним видом уже тогда «обращавший на себя внимание» «образцовой выправкой и одеждой» лейб-гвардии Павловский полк54…
Разносторонность интересов офицеров-измайловцев – неизбежно расширявшая их кругозор – заставляет со всей внимательностью отнестись и к утверждению С.И. Голощапова о том, что к концу 1900-х гг. офицеры полка отличались «независимостью, вырабатывающей смелость, инициативу»55. В самом деле, широкий кругозор (вырабатывающий понимание того, что многообразие жизни нельзя свести к нескольким шаблонным представлениям) помогает командиру быстро переключаться в бою на поиск нового, соответствующего вновь сложившейся обстановке решения56.
Однако наблюдения над офицерским составом лейб-гвардии Измайловского полка, сделанные в Первую мировую войну, не позволяют безоговорочно принять тезис об особой его инициативности. По высказанной в 1929 г. оценке измайловца же, полковника А.Я. фон Бретцеля 1-го, в 1914–1915 гг. в полку было «несколько случаев блестящих операций, по инициативе командиров рот», но для 1914-го Бретцель припомнил лишь один такой случай (для 1915-го – три). По той же оценке, выдающимися и хорошими в кампании 1914 г. в полку выказали себя только 2 из 4 командиров батальонов и лишь 6 из 16 командиров рот57. Для офицерского состава, особо склонного к проявлению инициативы, этого слишком мало (тем паче, что остальные 2 «батальонера» и 10 ротных оказались вообще неудовлетворительными58).
Не говорят в пользу особой инициативности офицеров-измайловцев и сведения (см. табл. 1) генерал-майора Д.В. Альтфатера – почти всю войну командовавшего артиллерийскими батареями, дивизионом и бригадой, взаимодействовавшими с полками 1-й гвардейской пехотной дивизии. («Как артиллерийский академик, – пояснял 10 августа 1929 г. Альтфатер считавшему его “очень основательным офицером” генерал-майору В.В. Чернавину, – я люблю все переводить на цифры. […] Не смейтесь на мою арифметику, по-моему, она безусловно верна и беспристрастна, нарочно не привожу фамилий, конечно, и беру не первый период войны – [19] 14 г[од], а по возможности всю войну»59.)
Таблица 1
Квалификация командиров рот и батальонов полков 1-й гвардейской пехотной дивизии в 1914–1917 гг. по оценке генерал-майора Д.В. Альтфатера (1929 г.)60
Возвращаясь к «Измайловскому Досугу», отметим, что, по мнению штатских современников, он «сплотил и сдружил полковую семью»61. А она у измайловцев была, по оценке офицера лейб-гвардии Финляндского полка Д.И. Ходнева, «особо-дружная»62.
Еще и к 1914 г. офицеры-измайловцы верили преданию о происхождении рисунка шитья на воротниках и рукавных клапанах их мундиров – напоминавшему заплетенные женские косы. Согласно этому преданию, выбор рисунка шитья был предоставлен основательнице полка, императрице Анне Иоанновне, в момент, когда камер-фрау заплетала ей косу, и Анна приказала делать шитье по образцу косы63. Однако в 30-е гг. генерал-лейтенант Б.В. Геруа доказал, что этого не было – как потому, что шитье появилось на измайловских офицерских мундирах лишь при Павле I, в 1797 г., так и потому, что рисунок его был скопирован у прусского 3-го гвардейского гренадерского полка64.
Трудно сказать, сохранили ли измайловцы к 1914-му бытовавший у них в 1890-х гг. обычай придавать присвоенным полку белым околышам фуражек и шинельным петлицам «легкий синеватый оттенок» – для пущего отличия от чинов лейб-гвардии Павловского полка, у которых околыши и шинельные петлицы тоже были белого цвета, но у которых этот цвет «отдавал желтизной»65.
Зато наверняка сохранились бытовавшие в 1890-х особо дружеские отношения измайловцев с лейб-гвардии Преображенским, лейб-гвардии Финляндским, лейб-гвардии Конно-Гренадерским и отчасти с Кавалергардским полками – а равно отсутствие дружбы («не вязалась»!) с однобригадниками – лейб-гвардии Егерским полком (хотя формально лейб-егеря числились даже «кумовьями» измайловцев)66. В мирное время такие традиции быстро не менялись…
Нижних чинов в Измайловский полк подбирали из брюнетов и темных шатенов, «покрасивее» по сравнению с брюнетами, определяемыми в лейб-гвардии Гренадерский полк; в 1-й батальон – с бородкой67.
Измайловцы имели в гвардии (видимо, в солдатской среде) прозвище «хлебопеки». Причиной тому был все тот же белый цвет околышей фуражек – вызывавший ассоциацию с колпаками пекарей68. А, по крайней мере, офицеры лейб-гвардии Семеновского полка в середине 1900-х гг. величали измайловцев «измаильтянами»69.
К 1914-му на холщовые верха санитарных двуколок (а в 1915-м и на мотоциклы) полка наносили вензель его основательницы – императрицы Анны Иоанновны70.
Стоял полк в Петербурге, в казармах на получившем свое имя по полку Измайловском проспекте.
Лейб-гвардии Егерский полк, отмечал около 1910 г. уже упоминавшийся Г. фон Базедов, «выдается менее других полков» гвардии. Однако из второй части фразы («полки 2-й гвардейской дивизии играют в общественном смысле точно так же меньшую роль»)71 явствует, что немец имел в виду лишь репутацию части в столичном свете.
Свой особый дух существовал и у лейб-егерей (как называли чинов лейб-гвардии Егерского); он имел даже свое особое название – «егерство» – и был порождением присущей офицерам полка «скромной гордости»72. Гордости, которая выкристаллизовалась еще в первой половине XIX в., когда егерские полки служили легкой пехотой, и была той «скромной гордостью» неярко одетой, не отличающейся могучим телосложением, но подвижной, ловкой и боевой пехоты, что отражена в песне, написанной в 1841 г. офицером еще одного гвардейского егерского полка – лейб-гвардии Финляндского, – известным художником П.А. Федотовым:
Егерь ростом невелик,
Мал, да дорог золотник,
Егерь мал,
Да удал. […]
На параде назади,
А чуть драка – впереди.
Поскорей
Егерей73.
В 1837–1856 гг. роль легкой пехоты перешла от егерских к стрелковым частям – но «скромная гордость» офицеров лейб-гвардии Егерского полка сохранилась и обусловила их «широко известные» «радушие, гостеприимство и естественную простоту». «Все это вместе» и «получило название “егерства”»74. (Правда, как уже отмечалось, дружбы со своими формальными «кумовьями» – измайловцами – у лейб-егерей не вышло…) Служивший в полку в 1895–1901 гг. Б.В. Геруа ощутил там «знакомую «егерскую» атмосферу» и в 1913-м75.
Соответственно культивировавшимся в полку «естественной простоте» и скромности, лейб-гвардии Егерский был в гвардии одним из самых «недорогих».
Лейб-егеря считали себя «наследниками всех легких егерских полков русской армии, упраздненных в 1856 году», – и потому «держались традиционного быстрого и бодрого [по сравнению с тяжелой пехотой. – А.С.] шага» и на парадах проходили под марш ускоренного темпа». Мало того, «полку всегда хотелось быть пропущенным [на параде. – А.С.] не шагом, а бегом»! (Это желание было удовлетворено лишь один или два раза – в том числе на Военном поле в Красносельском лагере в 1911 г.)76.
По егерской же традиции ни в ротах, ни в полковом оркестре не было таких музыкальных инструментов, под которые легче идти в ногу сомкнутым строем (как ходила в атаку тяжелая пехота), – ни большого (турецкого) барабана, ни других ударных инструментов, ни деревянных духовых (флейт) – только медные. В ротах вместо барабанщика и флейтиста было по два горниста, а с 1912 г. – по два традиционных для егерских полков валторниста77.
Традиции легкой пехоты сохранялись и в том, что солдат в полк подбирали легкого телосложения. По одним данным, цвет волос при этом во внимание не принимался; по другим, лейб-егеря оказывались в итоге шатенами (и притом широколицыми)78. Офицеру же полка В.А. Каменскому накануне 1914-го лейб-егеря запомнились «высокими, красивыми, чернобровыми и, как писал Б.В. Геруа, с немного плутовской физиономией». Большинство их было жителями черноземных губерний, из зажиточных крестьян79.
При мобилизации в июле 1914 г. задействованные в ней офицеры – лейб-егеря «старались сохранить то лицо полка, которое существовало, в мирное время»80.
До принятия присяги молодые солдаты лейб-гвардии Егерского полка не носили не только полкового нагрудного знака, но и погон – и лишь присягнув получали то и другое «и считались егерями»81.
Известны и другие традиции полка.
Если младший офицер роты являлся утром в роту позже ротного командира или хотя бы позже старшего по службе младшего офицера, то дневальный не подавал при его появлении команду «Смирно»82.
Группе офицеров, входящих в столовую полкового офицерского собрания на Рузовской улице Петербурга (у Витебского вокзала, где, рядом с семеновцами, квартировали лейб-егеря), при входе «надлежало остановиться и сделать всем общий поклон»83.
За завтраком в офицерском собрании не полагалось говорить о службе.
В офицерское собрание не допускались дамы (исключением были две комнаты в летнем собрании, в Красносельском лагере)84.
В день ротного праздника, «особенно удачной смотровой стрельбы» и в ряде других случаев у егерей, в знак «выражения радости или любви», было принято качать своих офицеров – точнее, нести на руках «с криком ура»85.
9-я рота полка, в память П.И. Багратиона, который в начале XIX в. был шефом лейб-егерей, именовалась 9-й Генерала Князя Багратиона ротой. К 1914-му это была одна из двух в русской пехоте рот, шеф которых не являлся августейшей особой. (Второй была 8-я Генералиссимуса Князя Суворова рота лейб-гвардии Семеновского полка.)
Солдаты и офицеры лейб-гвардии 1-й артиллерийской бригады – стоявшей на Литейном проспекте, Басковой улице (ныне улица Короленко) и в Басковом переулке – не позднее, чем с 1910 г. именовали себя «бомбардирами», а свою бригаду так же, как и первую бригаду 1-й гвардейской пехотной дивизии – «Петровской»86. Ведь 1-я батарея лейб-гвардии 1-й артиллерийской бригады вела происхождение от бомбардирской роты лейб-гвардии Преображенского полка – в которой служил с 1690-х гг. Петр I, которой он командовал в 1700–1706 гг. и должность капитана (т. е. командира; чины тогда еще не отделились от должностей) которой сохранял и став в 1706-м полковником Преображенского полка.
В последние месяцы существования русской армии эти названия успели стать и официальными: 6 (19) августа 1917 г. гвардии 1-ю артиллерийскую бригаду (после Февральской революции приставку «лейб» в наименованиях гвардейских частей и соединений упразднили) переименовали в Петровскую Бомбардирскую бригаду.
Поскольку шефом бригады был император, ее первой батарее следовало именоваться батареей Его Величества. Однако она – пользуясь «всеми правами батареи Его Величества» и имея на погонах и эполетах своих чинов вензель Николая II87 – именовалась 1-й батареей Его Императорского Высочества Великого Князя Михаила Павловича лейб-гвардии 1-й артиллерийской бригады (Михаил Павлович стал ее вечным шефом еще в 1849 г.). Если речь шла только о лейб-гвардии 1-й артиллерийской бригаде, то батарею называли для краткости батареей Его Высочества.
О лице лейб-гвардии Московского полка можно судить лишь по замечанию, сделанному офицерами-московцами в эмиграции в 1936 г. Февральская революция и вызванное ею разложение русской армии, писали они, «подчеркнула те качества полка, которыми он всегда отличался – порядком и дисциплиною». «До последнего дня полк соблюдал строевой порядок и в нужных случаях проходил церемониальным маршем»88…
Иные выделяющие полк черты в известных нам источниках не просматриваются. В 1949-м офицеры-московцы называли такие «старые славные традиции полка», как «честь, честность, трудолюбие, усердие и добросовестность к службе, храбрость и стойкость в боях, крепкое товарищество»89. Но это – стандартный набор воинских доблестей; так могли бы сказать о себе в любом полку русской армии…
Нижних чинов в лейб-гвардии Московский полк старались подобрать рыжих (в некоторые роты – с бородами90), а квартировал он на северной окраине тогдашнего Петербурга – на Выборгской стороне, в конце Большого Сампсониевского проспекта.
В других полках гвардии солдат и офицеров лейб-гвардии Московского называли не только «московцами», но, иногда, и «москвичами»91.
Характерные особенности лейб-гвардии Гренадерского полка, существовавшие к 1914 г., в известных нам источниках почти не просматриваются.
Нельзя, однако, не отметить пиетет, которым оказался окружен возвращенный в апреле 1913 г. полку аксельбант (золотой у офицеров и желтый гарусный у нижних чинов) на правом плече – пожалованный впервые в 1778 г. и отмененный в 1802-м (для нижних чинов) – 1809-м (для офицеров). Ведь он был знаком того, что Екатерина II повелела Лейб-гренадерскому полку (так именовался в 1775–1813 гг. лейб-гвардии Гренадерский) «иметь преимущество перед другими полками»92. И в полковом марше были слова:
Пусть немного нас осталось, мы не дрогнем душой.
И инако гренадерам не возможно быть.
Аксельбант нас призывает: пасть иль победить93…
Нижние чины полка подбирались из брюнетов, лицом «пострашнее», чем в лейб-гвардии Измайловском, «преимущественно из малороссийских [кроме Черниговской. – А.С.] губерний»; в роте Его Величества служили солдаты с небольшими черными бородками94.
Зато в Первую мировую войну вполне оформились боевые традиции полка. «Первое, что меня поразило, когда я достаточно ознакомился с полком, – вспоминал командовавший лейб-гренадерами в 1916–1917 гг. генерал-майор А.А. Швецов, – это его активный дух – “порыв вперед”»; «порыв вперед проходит красной нитью во всех действиях полка». Второй особенностью было «точное и беспрекословное исполнение боевых приказов», а третьей – «чистая товарищеская поддержка в бою соседей»95.
(Последнее, кстати, резко контрастировало с поведением однобригадников лейб-гренадер – лейб-гвардии Московского полка. По свидетельству командовавшего в 1914–1917 гг. во 2-й гвардейской пехотной дивизии лейб-гвардии Финляндским полком и 2-й бригадой генерал-майора В.В. Теплова, Московский полк в дивизии «все не любили, считали, что от него можно все ожидать, что он готов подвести кого угодно, лишь бы самому увильнуть от службы и от опасности». Другое дело, что причиной тому были не сами московцы, а их командир генерал-майор В.П. Гальфтер, «который, добившись [знаменитой победой 26 августа (8 сентября) 1914 г. над германцами под Тарнавкой. – А.С.] всех отличий и для себя, и для полка, старался как можно меньше подвергать свой полк трудам и опасностям, ловко втирая очки н[ачальни] кам, сочиняя без всякого стеснения»96.)
Солдаты и офицеры полка именовались «лейб-гренадерами», а рядовые – не «рядовыми», а «гренадерами».
Квартировал лейб-гвардии Гренадерский в Петербурге, на Петербургской стороне, в казармах вдоль реки Карповки (напротив Ботанического сада) и Большой Невки.
Лейб-гвардии Павловский полк еще примерно с середины 1880-х гг. «пользовался в гвардейской пехоте [правда, лишь в той, что квартировала в Петербурге и Царском Селе, но не в Варшаве! – А.С.] заслуженной репутацией самого строевого, чисто фронтового полка и славился совсем особой дисциплиной и муштрой, вошедшей в полковую традицию»97. Он «отличался чрезвычайной строгостью внутреннего и служебного уклада жизни и муштровкой. Дисциплина в полку была жесточайше суровой»98. Недаром «громадное большинство» его офицеров составляли «павлоны» – выпускники Павловского военного училища, традицией которого были «бесконечная требовательность, безжалостная строгость, соблюдение всех статей устава на 100 %, жесточайшая муштра, энергия и настойчивость при ведении строевых занятий»99. Офицеров из вольноопределяющихся, закончивших Александровский лицей или Училище правоведения – которых много служило в том же Преображенском полку, – в Павловском не было…
Павловцы выделялись также знаменитыми, воспетыми в «Медном всаднике» Пушкиным шапками-гренадерками XVIII столетия с высоким медным налобником – «кичками», как их прозвали в Петербурге100, – оставленными в 1808-м полку (тогда еще Павловскому гренадерскому) за отличие в сражении 2 (15) июня 1807 г. с французами при Фридланде. И тем, что церемониальным маршем на парадах и смотрах они проходили (под старый полковой колонный марш) держа винтовки не «на плечо», а «на руку». Эта традиция также была памятью Фридланда – где Павловский и Санкт-Петербургский гренадерские полки прикрывали отход русской армии, то и дело беря ружья «на руку» и отбрасывая наседавших французов штыками101.
Сохранили ли павловцы к 1914-му бытовавший у них в 1890-х обычай придавать белому цвету околышей их фуражек и шинельных петлиц легкий желтоватый оттенок102, неизвестно, но традиция комплектовать полк курносыми нижними чинами – такими же, как апологет принятого в полку строгого служебного уклада Павел I, – соблюдалась и накануне Первой мировой. (При этом в 5-ю роту – головную роту 2-го батальона – подбирали блондинов с бородами, а в 9-ю – головную роту 3-го батальона – брюнетов)103.
Сослуживцы павловцев по 2-й бригаде 2-й гвардейской пехотной дивизии – чины лейб-гвардии Финляндского полка – считались их «кумовьями». «Это с давних пор кумовья, покумились еще со времен Наполеоновских войн»104! И, например, в день полкового праздника одного из двух полков – 23 ноября (6 декабря), на память Св. Александра Невского, у павловцев и 12 (25) декабря, на память Св. Спиридона, у финляндцев – другой подменял его в «домашних» (внутренних полковых) караулах – чтобы все без исключения «кумовья» могли спокойно отпраздновать…
Павловцы квартировали в самом центре Петербурга, в казармах на Марсовом поле, на углу Миллионной улицы. На другом конце ее находилась Дворцовая площадь, и, по традиции, павловский караул, наряженный в Зимний дворец, сначала шел по Миллионной под оркестр, а от Мошкова переулка – под звуки барабанов и флейт. (Только при прохождении мимо казарм 1-го батальона преображенцев у Зимней канавки снова вступал в дело оркестр – игравший марш лейб-гвардии Преображенского полка.)105
По крайней мере, в лейб-гвардии Финляндском полку солдат и офицеров лейб-гвардии Павловского называли в обиходе «павлюками»106.
«Отличительной чертой» лейб-гвардии Финляндского полка, «его традицией», была «скромность – в лучшем смысле этого слова; благородная деликатность во всем, зарожденная еще при создании в 1806 г. Императорского батальона милиции (развернутого потом в лейб-гвардии Финляндский полк) его командиром М.К. Крыжановским107. С этим утверждением офицера-финляндца Д.И. Ходнева солидаризировался и коренной офицер лейб-гвардии Кексгольмского полка Б.В. Адамович: «Финляндцы – носители в Гвардии секрета: неподражаемой скромности высшего благородства»108.
Как видим, дух лейб-гвардии Финляндского полка был близок к духу лейб-гвардии Егерского – и не случайно: как и Егерский, в первой половине XIX в. он принадлежал к легкой пехоте – неброской, но подвижной, ловкой и боевой. Как и в Егерском, в Финляндском об этом напоминали к 1914-му и подбор нижних чинов из людей легкого телосложения (с любым цветом волос)109, и прохождение на парадах «егерским шагом»110, и отсутствие в ротах и в оркестре ударных и деревянных духовых инструментов (необходимых для ходьбы в атаку тяжелой пехоте), и меньшее, чем у бывшей тяжелой пехоты, количество деталей ярких цветов в обмундировании и снаряжении.
Однако в Финляндском полку свои «скромные егерские темные цвета»111 в начале ХХ в. ценили, похоже, больше, чем в Егерском. Если еще в 1871 г. лейб-егеря мечтали о замене их тогдашнего алого лацкана на мундире на традиционный егерский «черный» (т. е. того же цвета, что и мундир, – темно-зеленого, почти черного у солдат и темно-зеленого с просинью («царского») у офицеров)112, то в 1907-м, при возвращении гвардейской пехоте мундиров с лацканом, они согласились на запроектированный для них и финляндцев светло-зеленый (когда-то в лейб-гвардии Егерском был и такой, но совсем недолго – в 1817–1818 гг.). А вот у финляндцев «предполагаемый зеленый цвет лацкана, – какой выбрали себе Лейб-Егеря, – не прошел; большинство офицеров, на общем собрании, высказались за цвет своего прежнего [подчеркнуто в оригинале. – А.С.]»113.
Исключительно любовное отношение к прошлому своего полка вообще выделяло офицеров-финляндцев. Оно проявилось и при введении в 1908 г. во 2-й и 3-й гвардейских пехотных дивизиях шитья вместо петлиц на воротники и рукавные клапаны офицерских мундиров – особого для каждого из восьми полков рисунка. Финляндцы выбрали рисунок с колосьями и васильками – в память того, что предок их полка, Императорский батальон милиции, был набран из «крестьян-хлебопашцев царских имений и вотчин»114 (полевые васильки, как известно, неизменно цветут среди колосьев ржи)…
Это особое почитание своей истории было явно не случайным. Ведь Финляндский полк был, пожалуй, самой боевой частью гвардейской пехоты. И в Отечественную войну 1812 года, и в Заграничных походах 1813–1814 гг., и в Русско-турецкую войну 1828–1829 гг., и в Русско-польскую 1830–1831 гг., и в Русско-турецкую 1877–1878 гг. он постоянно был в самых трудных местах – и при этом не знал неудач. (В отличие, например, от того же лейб-гвардии Егерского – который можно назвать самым неудачливым полком русской гвардии. Достаточно вспомнить, как лейб-егеря сдали деревню Бородино в начале Бородинского сражения, как они были разбиты турками при Гаджи-Гассан-Ларе 10 (22) сентября 1828 г. и как неудачно атаковали турецкий редут под Телишем 12 (24) октября 1877 г.). По числу боевых наград (четыре) в гвардейской пехоте с Финляндским полком мог сравниться лишь Измайловский – но он одну из четырех (серебряные трубы) получил еще в XVIII в., а финляндцы и серебряные трубы, и Георгиевские трубы, и Георгиевское знамя, и знаки на головные уборы заслужили в течение двух третей XIX столетия. Результат, в гвардейской пехоте никем не повторенный!
Благоговение перед историей полка формировало у финляндцев не только полковые, но и ротные традиции. Так, в 7-й роте знали, что она «имеет свои особые, выделяющие ее из всего полка, отличия и традиции: в ней свято хранится и чтится память полкового героя Лейпцигской битвы [1813 года. – А.С.], гренадера Леонтия Коренного, который начал службу именно в 7-ой роте – тогда 5-й егерской», она «особо молодецки» дралась в тяжелом бою с турками под Горным Дубняком 12 (24) октября 1877 г., и это от нее был наряжен тот караул, что пострадал от взрыва в Зимнем дворце, устроенного 5 (17) февраля 1880 г. народовольцем Степаном Халтуриным115…
«Полковые традиции предусматривали, вне службы», обращение офицеров друг к другу на «ты». Но дисциплина и субординация при этом все равно соблюдались, и младший к старшему – даже подпоручик к старшему по службе подпоручику – обращался только по имени-отчеству116.
Офицеры, вышедшие в полк в 1912 г., звались в полку «Бородинским выпуском»117 (их выпуск совпал с торжествами в честь 100-летия Бородинского сражения).
Традицией офицеров-финляндцев было также «любовно-внимательное отношение к “меньшому брату” – солдату»118. Ее наличие подтверждал и «человек со стороны», офицер Генерального штаба П.Ф. Рябиков, отбывавший в 1905–1906 гг. в Финляндском полку цензовое командование ротой: «Отмечая крайне систематическую и серьезную работу в ротах, укажу и на ту духовную связь, которая, одновременно со строгой дисциплиной, существовала в полку между офицерами и нижними чинами полка»119.
Мы уже отмечали дружеские отношения между финляндцами и измайловцами и особо дружеские – между финляндцами и павловцами. Но еще бóльшая дружба была у лейб-гвардии Финляндского полка с лейб-гвардии Волынским. Если павловцев финляндцы считали «кумовьями», то волынцев – «родными братьями»120: ведь Волынский полк был развернут в 1817 г. из 1-го батальона Финляндского.
В 1898 г., после назначения коренного офицера лейб-гвардии Финляндского полка, генерала от инфантерии П.С. Ванновского шефом 131-го пехотного Тираспольского полка, офицеры-финляндцы стали считать «родственным» и Тираспольский полк121.
Когда караул финляндцев, следуя с Васильевского острова (на Большом проспекте которого он квартировал) в Зимний дворец, проходил мимо памятника Петру I на Сенатской площади («Медного всадника»), следовала «громкая команда: “смирно; равнение направо; господа офицеры!”, – и, традиционно», сопровождавший караул оркестр играл «первое колено» марша лейб-гвардии Преображенского полка – в память о том, что Петр был преображенским офицером122…
Лейб-гвардии 2-я артиллерийская бригада квартировала в Петербурге, на Измайловском проспекте.
1-й дивизион лейб-гвардии 2-й артиллерийской бригады к августу 1914-го был блестяще подготовлен в стрелково-артиллерийском отношении: все командиры его батарей были «одними из лучших стрелков нашей артиллерии»123.
Это соединение тоже имело свое лицо – напоминавшее о том. что появившиеся в русской армии в 1837 г. стрелковые части были не только лучше других обучены стрельбе, но и заменили в 1856 г. егерей в качестве легкой пехоты, мобильных пехотных частей.
Что до стрелковой подготовки, то в 1880-х гг. различия в формальных требованиях к ней между стрелковыми и прочими частями пехоты стерлись, – но тем не менее и к 1914-му «специальной и унаследованной традицией Гвардейских стрелков» оставалось «стремление к поддержанию уровня стрелковой подготовки на особой, недосягаемой для массы русской пехоты высоте»124. «Кто не знает гвардейских стрелков, упорно и скромно работавших в своем «стрелковом» деле»125…
Что же до мобильности, то гвардейские стрелковые части и к 1914-му комплектовали новобранцами не столь высокого роста, как прочие части гвардейской пехоты. Шаг у таких солдат был «более легким и подвижным», и стрелки считались поэтому более способными к форсированным маршам и, значит, «более подвижными», чем прочая пехота, – и на парадах проходили именно своим учащенным, «стрелковым» шагом (135 шагов в минуту вместо 120 в прочей пехоте)126.
О «легкопехотном» происхождении гвардейских стрелков напоминало и то же отсутствие ярких цветов в обмундировании и снаряжении, что и у бывших егерских полков гвардии (лейб-гвардии Егерского, Финляндского и Волынского), и то же, что у них, отсутствие в ротах и оркестре барабанов и флейт, и то, что разнотонные медные рожки у горнистов-стрелков висели не на кожаных перевязях, а на шнурах с кистями – как трубы в кавалерии (роде войск, с которым тоже ассоциировалось понятие «подвижность»).
Рядовые стрелковых частей именовались не «рядовой», а «стрелок».
Солдаты и офицеры квартировавшего в Царском Селе (ныне город Пушкин) лейб-гвардии 1-го стрелкового Его Величества полка (до 16 мая 1910 г. – лейб-гвардии 1-й стрелковый Его Величества батальон) в обиходе звались «стрелками Его Величества» (или «Государевыми стрелками»). А если речь шла только о частях Гвардейской стрелковой бригады, то и сам полк именовался для краткости «полком Его Величества»127.
При том, что официально цвет приборного сукна (лацканов, кантов на головных уборах, мундире и шароварах, погон нижних чинов, просветов и кантов офицерских погон и подбоя офицерских эполет) лейб-гвардии 1-го стрелкового именовался так же, как и у всех других стрелковых частей русской армии – «малиновый», – все вышеперечисленное в полку было темно-малинового оттенка. Эту традицию заложил основатель части, Александр II – пожелавший, чтобы малиновое сукно в ней было того же оттенка, что и в гвардейском конно-егерском полку армии Царства Польского, шефом которого он был в бытность свою цесаревичем и в мундире которого присутствовал в 1828 г. на коронации своего отца, Николая I, как царя польского128.
Полк отличался более быстрым, чем в других гвардейских стрелковых частях, чинопроизводством129. Но это отнюдь не указывает на то, что он был «дорогим» (и что офицерам приходилось переводиться в другие части или выходить в отставку из-за нехватки средств на поддержание принятого в полку образа жизни). Ведь в гвардейской пехоте (в отличие от гвардейской кавалерии) чинопроизводство шло по дивизионным (а не полковым) линиям. Поэтому уход офицера из полка отнюдь не обязательно позволял следующему за ним по старшинству однополчанину занять освободившуюся должность – получая тем самым право на производство в следующий чин.
Эти соображения подтверждаются и воспоминаниями О.И. Пантюхова – из которых следует, что, по крайней мере, в первые годы ХХ в. стрелков Его Величества отличал тот же дух благородной скромности, что и лейб-гвардии Егерский и Финляндский полки: «Я бы сказал, что в ней [жизни части. – А.С.] был свой, пожалуй, аристократический оттенок, без бахвальства, без ежедневно парадной [так в тексте. – А.С.] стороны»130.
Лейб-гвардии 1-й стрелковый полк отличала также дружба с однобригадниками – лейб-гвардии 2-м стрелковым Царскосельским и лейб-гвардии 4-м стрелковым Императорской Фамилии полками131.
Нижних чинов в стрелки Его Величества подбирали из «коренастых блондинов», а штаб-офицеры полка сидели на серых лошадях132.
Солдаты и офицеры размещавшегося в том же Царском Селе лейб-гвардии 2-го стрелкового Царскосельского полка (до 16 мая 1910 г. – лейб-гвардии 2-й стрелковый батальон) в обиходе именовались «царскосельскими стрелками».
Помимо, очевидно, такого же темно-малинового оттенка приборного сукна, что и в лейб-гвардии 1-м стрелковом полку, царскосельские стрелки выделялись «особенно глубоко укоренившейся» в части, «прославившей» ее еще при Александре II традицией «единения и дружбы среди офицерского состава». То, что царскосельских стрелков характеризует прежде всего офицерское товарищество, «было общим мнением всех, кто так или иначе соприкасался с жизнью» этой части133!
Другой традицией царскосельских стрелков было редкое даже для стрелковых частей увлечение офицеров стрелковым делом. Часть отличал «редкий для нашей армии подбор офицеров – выдающихся стрелков», настоящих фанатиков стрелковой подготовки – занимавшихся этой последней, не ограничиваясь «никакими офицерскими расписаниями и сроками», занимавшихся с отстающими по стрельбе солдатами и в выходные, и в праздники, постоянно тренировавшихся в стрельбе и в подготовительных к ней упражнениях (прикладке) и в роте, и дома!
В результате «на протяжении всей своей истории» лейб-гвардии 2-й стрелковый батальон/полк не только стрелял лучше всех частей русской армии. но и шел впереди в «выработке наилучших методов обучения» стрельбе134…
Офицеров царскосельских стрелков отличал также «спортивный дух»: они увлекались самыми разными видами спорта – и охотой, и ходьбой на лыжах, и ездой на велосипеде и мотоцикле, и лаун-теннисом…
И, наконец, после Русско-японской войны офицеры царскосельских стрелков выделялись уникальным для гвардии увлечением тактической подготовкой135.
Нижних чинов в царскосельские стрелки старались подбирать из брюнетов, а штаб-офицеры полка сидели на гнедых лошадях136.
Лейб-гвардии 3-й стрелковый Его Величества полк (до 16 мая 1910 г. – лейб-гвардии Стрелковый полк) квартировал в Петербурге (1-й батальон в Петропавловской крепости, а 2-й – в начале Вознесенского проспекта), а традиций к 1914-му еще не выработал – так как был преобразован из лейб-гвардии Резервного батальона в стрелковую часть только в 1902 г. и выделялся разве что более светлым, чем в лейб-гвардии 1-м и 2-м стрелковых полках, оттенком малинового приборного сукна да рыжей137 мастью штаб-офицерских лошадей.
Традиции в лейб-гвардии 3-м стрелковом полку стали выковываться лишь в ходе Первой мировой. Так, после боя под Нешавой в Польше в августе 1914 г. его 2-я рота получила приказом по полку наименование «2-й боевой роты»138.
Солдаты и офицеры стоявшего в Царском Селе лейб-гвардии 4-го стрелкового Императорской Фамилии полка (до 16 мая 1910 г. – лейб-гвардии 4-й стрелковый Императорской Фамилии батальон) в обиходе звались «Императорскими стрелками» или «стрелками Императорской Фамилии»139. А если речь шла только о частях Гвардейской стрелковой бригады, то и сам полк называли для краткости «полком Императорской Фамилии»140.
Полк привлекал к себе внимание «единственным в своем роде шефством» и экзотической, напоминавшей русское кучерское одеяние (но считавшейся красивой) униформой141. Свои малиновые рубахи с золотыми погонами его офицеры надели даже на танцевальный вечер, устроенный в Петрограде, на частной квартире, 12 (25) декабря 1917 г. – уже при отменившей погоны советской власти142!
Из традиций полка известны стремление подбирать в него «коротконосых, с соединенными густыми бровями» новобранцев да буланая масть штаб-офицерских лошадей143 (буланые в русской армии были еще только в 12-м гусарском Ахтырском полку). Ведь именно буланых приобрел, возвращаясь с Крымской войны, стрелковый Императорской Фамилии полк – преобразованный затем в лейб-гвардии 4-й стрелковый батальон144.
Лейб-гвардии стрелковый артиллерийский дивизион (до 6 (19) марта 1913 г. Гвардейский стрелковый, стоявший под Петербургом, в Стрельне) индивидуальных черт к 1914-му приобрести не успел. (Если не считать масти лошадей; так, во 2-й батарее лейб-гвардии стрелкового артиллерийского дивизиона лошади были рыжие145).
Не успел приобрести индивидуальные черты и стоявший в Павловске под Петербургом Лейб-гвардии мортирный артиллерийский дивизион (до 6 (19) марта 1913 г. Гвардейский мортирный).
I армейский корпус (штаб – Санкт-Петербург)
Она дислоцировалась на Новгородчине.
Солдаты и офицеры стоявшего в Новгороде 85-го пехотного Выборгского Его Императорского Королевского Величества Императора Германского Короля Прусского Вильгельма II полка именовались не «выборжцами» (как жители Выборга), а «выборгцами»146, а в единственном числе служащий в полку назывался «выборгский»147.
Дух полка укрепляла вера в то, что название «Выборгский» он (называвшийся до этого по фамилии командира Инглисовым) получил за отличие при осаде шведской крепости Выборг в 1710 г.148 (Хотя других указывающих на это источников, кроме «сказок», этих своего рода автобиографий выборгских офицеров XVIII века, не обнаружено.)
86-й пехотный Вильманстрандский полк квартировал в Старой Руссе, 87-й пехотный Нейшлотский полк – в Аракчеевских казармах под Новгородом, 88-й пехотный Петровский полк – поблизости от них, в казармах еще одного из бывших аракчеевских военных поселений на Волхове, в селе Грузино, а 22-я артиллерийская бригада – в Новгороде.
Ее пехотные части дислоцировались на Псковщине и в юго-восточной Эстонии.
93-й пехотный Иркутский Его Императорского Высочества Великого Князя Михаила Александровича полк, 94-й пехотный Енисейский полк квартировали во Пскове.
95-й пехотный Красноярский полк – в эстонском Юрьеве (ныне Тарту).
Солдаты и офицеры стоявшего во Пскове 96-го пехотного Омского полка именовались в соответствии с общим правилом, по которому название служащего в полку образовывалось при помощи суффикса «ец», – не «омичами» (как жители города Омск), а «омцами»149.
24-я артиллерийская бригада стояла в Санкт-Петербургской губернии, в Луге.
1-й мортирный артиллерийский дивизион дислоцировался в еще одном бывшем аракчеевском военном поселении на Новгородчине – в Муравьевских казармах.
XVIII армейский корпус (штаб – Санкт-Петербург)
Это соединение дислоцировалось в северной Эстонии.
89-й пехотный Беломорский полк, 90-й пехотный Онежский полк стояли в Ревеле (ныне Таллин).
Квартировавший там же 91-й пехотный Двинский полк считал для себя «родным»150 7-й пехотный Ревельский (из 2-й пехотной дивизии Варшавского округа) – так как был развернут в 1863-м из подразделений Ревельского.
92-й пехотный Печорский полк стоял в Нарве.
23-я артиллерийская бригада была размещена в Гатчине.
Дислоцированная своими пехотными частями в районе Петербурга, к 1914-му она выделялась высоким уровнем дисциплины и боевой подготовки. Даже коренной офицер такого преданного духу и букве службы полка, как лейб-гвардии Павловский, Е.А. Сальков – ставший 28 мая 1914 г. командиром 3-го батальона 148-го пехотного Каспийского – еще и в 1929 г. обо всех частях 37-й дивизии мог сказать лишь одно: «великолепный полк (по выражению – “сплошная красота”; с такими частями можно было бить любую армию, не исключая и немцев)»151.
145-й пехотный Новочеркасский Императора Александра III полк – единственный из армейских полков – квартировал в Петербурге, на Малой Охте.
146-й пехотный Царицынский полк стоял в Ямбурге (ныне Кингисепп; штаб и три батальона) и (1-й батальон) в Красном Селе.
Офицеры расквартированного в Ораниенбауме (ныне Ломоносов) 147-го пехотного Самарского полка ценили дружеские отношения с «родственным полком»152 – 47-м пехотным Украинским (12-й пехотной дивизии Киевского военного округа), из подразделений которого был развернут в 1863-м Самарский.
В стоявшем в Новом Петергофе (ныне Петергоф) 148-м пехотном Каспийском полку точно так же помнили, что каспийцы – «сыны Одессцев», т. е. 48-го пехотного Одесского полка той же 12-й дивизии153…
Предвоенное состояние Каспийского полка охарактеризовал в 1929 г. командовавший им в 1914-м Е.А. Сальков: «Идеальный состав, подготовка и дух полка. Великолепный состав офицеров». Даже после мобилизации «состав нижних чинов» в полку остался «отличный»; «унтер-офицерский состав – очень хороший». В первых боях «полк действовал как требовалось по уставу, как на […] учении»154…
Поскольку Новый Петергоф был императорской резиденцией, в Каспийский полк не посылали служить евреев (в других полках 37-й дивизии их насчитывалось в среднем около 5 % нижних чинов)155.
37-я артиллерийская бригада дислоцировалась не под Питером, а на Новгородчине, в бывших аракчеевских военных поселениях на Волхове – в Селищенских и Масленицких казармах.
Солдаты и офицеры ее квартировавшего в Финляндии, в крепости Свеаборг (ныне Суоменлинна), 197-го пехотного Лесного полка (названного в честь победы Петра I над шведами при деревне Лесной 27 сентября (8 октября) 1708 г.) именовались «лесными» (единственное число – «лесной»)156.
198-й пехотный Александро-Невский полк стоял в Вологде, 199-й пехотный Кронштадтский полк и 200-й пехотный Кроншлотский полк – в Кронштадте, а 50-я артиллерийская бригада – в Луге.
18-й мортирный артиллерийский дивизион был расквартирован в Гатчине.
XXII армейский корпус (штаб – Гельсингфорс)
Служивший в его штабе в начале Первой мировой Б.Н. Сергеевский охарактеризовал XXII корпус как «чудный по составу»; «офицерский состав можно назвать отборным». Дело в том, что в автономном Великом княжестве Финляндском, где дислоцировался корпус, жалованье платили золотом, «т. е. полуторное» против обычного, – и поэтому в части корпуса «выходили из училищ лучшие по успехам» юнкера (т. е. те, кто мог выбрать лучшие вакансии: ведь вакансии перед выпуском разбирали в порядке убывания среднего балла успеваемости; вне этой очереди выбирали лишь младшие командиры – фельдфебели и старшие и младшие портупей-юнкера. – А.С.)157.
Солдат и офицеров Финляндских стрелковых полков (из которых состоял XXII корпус) именовали «финляндскими стрелками».
Она дислоцировалась в юго-западной Финляндии: 1-й Финляндский стрелковый полк – в Або (ныне Турку), 2-й Финляндский стрелковый полк и 3-й Финляндский стрелковый полк – в Гельсингфорсе (ныне Хельсинки), 4-й Финляндский стрелковый полк – в Экенесе (ныне Таммисаари), а 1-й Финляндский стрелковый артиллерийский дивизион – в Гельсингфорсе, Экенесе и в деревне Тюсьбю.
Районом ее дислокации была юго-восточная Финляндия.
Стоявший в Санкт-Михеле (ныне Миккели) 5-й Финляндский стрелковый полк к августу 1914-го напоминал полк не русской, а германской армии. Как и у немцев, в нем был «отлично подготовл[енный] в тактич[еском] отношении унтер-оф[ицерский] состав (свободно проявл[ение] инициативы)»; как и у немцев, каждый унтер-офицер имел часы, компас и бинокль Цейсса (купленные полком на остаток от хозяйственных сумм). Отлично подготовленными тактически были не только младшие офицеры рот (этим русскую армию было не удивить), но и самое слабое звено офицерского состава русской пехоты – командиры батальонов158!
6-й Финляндский стрелковый полк квартировал в Фридрихсгаме (ныне Хамина), 7-й Финляндский стрелковый полк и 8-й Финляндский стрелковый полк – в Выборге, а 2-й Финляндский стрелковый артиллерийский дивизион – в Выборге и Фридрихсгаме (ныне Хамина).
Она стояла на юге и востоке Финляндии: 9-й Финляндский стрелковый полк – в Лахти, 10-й Финляндский стрелковый полк – в Куопио, 11-й Финляндский стрелковый полк – в Вильманстранде (ныне Лаппеэнранта), 12-й Финляндский стрелковый полк – в местечке Коувола, а 3-й Финляндский стрелковый артиллерийский дивизион – в Тавастгусе (ныне Хямеэнлинна) и на станции Рихимяки (ныне Рийхимяки).
Ее части – сформированные лишь в апреле – мае 1914 г. – были самыми молодыми в русской армии. Однако сразу же обрели определенное лицо: командовать бригадой стал «выдающийся военный учитель» генерал-майор В.И. Селивачев, и в других частях корпуса солдат и офицеров 4-й Финляндской стрелковой быстро прозвали «селивачами»159.
Дислоцировались «селивачи» в основном на западе Финляндии: 13-й Финляндский стрелковый полк – в Николайштадте (ныне Вааса), 14-й Финляндский стрелковый полк – в Таммерфорсе (ныне Тампере), 15-й Финляндский стрелковый полк – в Тавастгусе (ныне Хямеэнлинна), а 16-й Финляндский стрелковый полк – в Улеаборге (ныне Оулу).
4-й Финляндский стрелковый артиллерийский дивизион появился лишь в августе 1914-го, при выступлении бригады на фронт; это был переименованный 1-й дивизион 50-й артиллерийской бригады160.
А вот 22-й мортирный артиллерийский дивизион был расквартирован не в Финляндии, а в ближайших окрестностях Петербурга – в мызе Пелла.