– Он заряжен, – Генри вновь заговорил бесцветным голосом.
Иеремия опешил. Что все это значит? Но, быстро сообразил, что Генри держит револьвер на ладони. Иеремия не узнал модель. Хотя в оружии он разбирался очень хорошо. В огнестрельном – благодаря отцу, в холодном – благодаря Хеву. Но в данном случае было важным лишь то, что это револьвер. И заряжен боевыми патронами.
Иеремия выхватил револьвер и рванул к дому, на ходу взводя курок ладонью. Добежав до двери, он остановился. Осмотрелся: лошадей не было, трупа с простреленной головой – тоже. Прислушался: тишина, только шум деревьев и поскрипывание фургона коммивояжера вдалеке. Тогда, Иеремия набрал в грудь воздуха и ворвался в дом.
Ничто не шевельнулось. На полу лежало четыре тела. Иеремия двинулся вглубь дома, отчаянно надеясь, что его отца среди них нет. У входа лежал труп с ножом в груди. Иеремия узнал нож отца. Это хорошо. Следующий – лежал лицом вниз. Это точно не Джеймс, слишком толстый. Иеремия предусмотрительно пнул его ногой. Мертв. Третий труп Иеремия нашел за опрокинутым столом. Это был тот самый «красавчик», которого описывал Генри. Его единственный глаз уставился в пустоту, а руки застыли в тщетной попытке остановить кровь из перерезанного горла.
Иеремия повернулся к проходу. В нем уже стоял Генри и снова вел себя странно. Он осматривал помещение так, словно рассматривал картину. Наконец, он присел на корточки возле ближайшего тела и склонив голову набок, стал рассматривать его раны.
Было в действиях Генри что-то тошнотворное. Это при том, что комната была залита кровью, а на полу лежали истерзанные трупы, отвращение вызывал именно Генри. Иеремия отвернулся и пошел дальше к окну. Его сердце стучало словно индейский барабан. Он искренне надеялся, что трупов больше нет. Что его отец все еще жив. Пускай, ранен. Пускай, в плену. Но, жив! Если это так, то Иеремия не успокоится, пока не найдет его. И тогда они вместе…
Джеймс был мертв. Он сидел, привалившись к стене. Голова была опущена. Слипшиеся от крови волосы закрывали лицо. Вся его одежда превратилась в окровавленные лоскуты. Но Иеремия узнал своего отца.
Револьвер с глухим звуком упал на пол. Вслед за ним рухнул и сам Иеремия. Его тело сотрясала мелкая дрожь. Совсем скоро беззвучные всхлипы переросли в яростный вой. Когда Иеремия смог говорить он принялся клясть небо, индейских богов, христианского Бога с его святыми. Досталось даже дьяволу с его демонами.
– Полностью согласен, юноша! Ты не против?
«Чтоб его черти задрали с его проклятым спокойным голосом!» – подумал Иеремия.
Когда он обернулся, Генри опять вел себя странно и пугающе. Сгорбившись, он переступал через трупы высоко поднимая ноги. Иеремии же он напомнил огромного черного паука, которому оторвали половину лап. В руках он держал нож в своей манере – зажал рукоятку между указательным и безымянным пальцами.
– Чего?
– Я оставлю себе этот нож.
– Что?
Иеремия не переставал удивляться странностям Генри. Он только что лишился самого ценного, что было в его жизни, а этот чудак спрашивает, можно ли оставить какой-то дурацкий ножик. Более того, Генри не понял возмущения Иеремии, и принялся объяснять, зачем ему понадобился нож и делиться планами.
–. Я заметил обилие пулевых отверстий. В стенах, в полу, крыше. Даже твоего отца – застрелили. Но не этих троих. Их не застрелили. Твой отец зарезал их этим ножом. И я хочу его в обмен на этот Скофилд. Ты не против?
Иеремия лишь отмахнулся.
– Переходим к делу! Теперь осталось двое: Смитти-Потрошитель и Конокрад-Билл. Итак, новая сделка. Делим награду с этих троих пополам. Это вполне справедливо. Я отвезу тела твоих родителей в город и найму лучшего гробовщика и священника. Сдам эту троицу шерифу и получу награду, которую мы разделим после. Затем с помощью шерифа ловим Конокрада и Потрошителя. Тебе же нужно лишь проследить, чтобы эти двое не сбежали. Сейчас они находятся в охотничьей хижине к северу отсюда. Когда я приведу шерифа, мы разделим награду.
Коммивояжер словно заправский фокусник достал из-за пазухи Скофилд и мешочек патронов и протянул их Иеремии на дрожащих руках. Иеремия тут же схватил револьвер и зарядил его.
– Не могу гарантировать их сохранность.
– Это часть сделки! Во-первых, живые ценятся больше. Во-вторых, к исходу завтрашнего дня они будут мертвы.
– Они умрут за то, что они сделали!
– Умрут! Конечно, умрут! Но зачем тебе пятнать свою душу их смертью? Не ищи мести.
– Что же мне их простить?
– А сможешь? Сомневаюсь. Доверься правосудию! И увидишь страх в их глазах, когда смерть обовьет их шею колючей петлей.
Коммивояжер обхватил рукой горло Иеремии, а затем завел руку за его голову, имитируя повешение. От его холодного дрожащего прикосновения Иеремию бросило в дрожь. Словно, сама Костлявая схватила его за горло.
– Условия сделки таковы: доставить их живыми.
– Если не получится?
– Тогда за потерю прибыли я заберу твою душу.
Иеремия не принял слова коммивояжера всерьез. Он пулей вылетел из дома и помчался на холм, где располагалась хижина. В его сердце больше не было скорби и жалость, только злость и ненависть. Он не думал ни о чем, кроме того, как прикончить ублюдков. Всадить пулю в глаз? В сердце? Или пустить пулю в живот – пусть мучаются в луже крови и мочи. А можно сделать, как сказал Генри. Отвести к шерифу и пусть их вздернут. Но ведь Иеремия и сам может это сделать. Повесит на каком-нибудь дереве в пустыне и пусть стервятники полакомятся их гниющей плотью. Нет, идея с пулей в живот пока самая лучшая.
Погруженный в свои мрачные фантазии Иеремия не заметил, как вышел на каменистую дорогу, ведущую к хижине. Здесь уже следовало быть осторожнее. Растительности немного, естественных укрытий еще меньше. Иеремия сошел с дороги и двинулся в обход прижимаясь к земле как можно ниже. Чем ближе он подходил, тем сильнее его охватывало возбуждение. Не страх, а именно возбуждение. Словно его ждала встреча не с подонками и убийцами, а чем-то интересным и необычным. Не исключено, что не опасным, но точно доселе невиданным.
По доносящимся крикам, Иеремия убедился, что в хижине есть люди, и они крайне возбуждены. Но никто не выбежал на улицу посмотреть, кто же к ним крадется. Никто не открыл стрельбу из окон. Иеремия беспрепятственно добрался до хижины. Он уже собирался заглянуть в окно, как внезапный шорох заставил его прижаться к земле и затаить дыхание.
Когда страх поутих, Иеремия, наконец, начал мыслить рационально. Источник шума располагался за его спиной, а не в хижине. Никто не пытался пнуть его сапогом и не тыкал стволом в спину. Он медленно повернул голову. Кто-то шевелился за ящиками. Но, чтобы рассмотреть пришлось встать во весь рост. Иеремия проделал это простое действо с максимальной осторожностью так, чтобы и в хижине никто не заметил, и при этом быть готовым отразить возможную угрозу, затаившуюся за ящиками. Но никакой угрозы там не было. Только груда грязного тряпья. Груда медленно зашевелилась.
Иеремия вновь уткнулся лицом в землю. В этот раз ощущение близкой опасности не позволило ему беспомощно валяться в пыли. Он выставил револьвер вперед и пополз на четвереньках вдоль ящиков. И когда от цели его отделял один поворот, Иеремия, наконец, задумался над своими действиями. С чего он взял, что за ящиками таиться угроза? В конце концов, это мог быть обычный опоссум. А, что если нет? Иеремия живо представил, как под тряпками лежит Конокрад-Билл, пьяный, может избитый своими подельниками. И как только Иеремия сдернет мешок, которым тот укрывается, Билл завопит и предупредит своих товарищей, что спорят в хижине. Видимо, придется выстрелить ему в лицо до того, как он издаст хоть звук. А смысл? Выстрел привлечет не меньшее внимание.
Но, Иеремия уже давно не прислушивался к голосу разума. Он выполз из-за ящика и резким движением откинул пыльный мешок в сторону. Конокрада-Билла под ним не было. И опоссума. Под пыльным мешком и вонючими тряпками лежала девушка. О том, что это девушка Иеремия догадался по обрывкам платья. Ее лицо представляло большой синяк. Платье было все в крови. В том числе и подол. Иеремия не был знатоком особенностей строения женского организма. Но, даже ему было очевидно, откуда кровь на подоле.
Иеремия беззвучно выругался, и полный жгучей злобы он повернулся к хижине. Но, его остановили. Девушка, не смотря на кажущееся бессилие, вцепилась в ствол Скофилда мертвой хваткой. Иеремия потянул револьвер на себя. Девушка делала то же самое. И, что самое удивительное, Иеремия проигрывал в этом споре. Наконец, он сдался. Девушка нацелила ствол себе на грудь.
– Убей меня… – прошептала она.
– Нет!
Они молча смотрели друг на друга. Их взгляды были полны решимости. Она хотела умереть. Он – убивать. Вот только его желание было направлено не на нее. На мразей, которые бросили ее среди помоев и мусора словно сломанную игрушку.
– Тогда… Убей их! Убей их за то, что они сделали! Они заслужили!
– Договорились!
Только тогда ее пальцы разжались. Девушка закрыла глаза и тело ее медленно осела на землю. Иеремия испугался, что она умерла. Но, ее грудь продолжала медленно подниматься и опускаться в такт дыханию.
Дожидаться Генри и шерифа Иеремия больше не собирался. Он твердо решил вершить правосудие своими руками. В его душе не осталось места доброте, прощению. Их место заняло нечто темное и ненасытное.
Иеремия подполз к окну, стараясь поднять как можно меньше пыли и шума. Каким-то чудом он, наконец, начал прислушиваться к голосу разума, а не чувствам. И разум подсказывал ему быть осторожным. Иначе можно бестолково умереть так и не отомстив, и не добившись справедливости. Единственный относительно безопасный способ устранения обитателей хижины – свинцовый дождь через окно. Прежде, чем кто-либо успеет сообразить или предпринять. Беда в том, что из окна комната просматривалась не полностью. Во мраке помещения Иеремия видел только два силуэта. Но, отчетливо слышал три голоса.