Такао в изнеможении опустился в плетеное кресло, на его губах застыла скорбная усмешка.
Рурико легко взбежала по лестнице и выскочила на балкон, который буквой «Г» обхватывал угол пристройки.
– Ах, как тут хорошо и прохладно! Я так и знала, что здесь лучше, чем внизу. И ветерок такой приятный! – Она подошла к Такао и без всякого смущения уселась прямо на пол у его ног.
В молодости Мия поражала всех своей чувственной прелестью. Она казалась гейшей, которая погубила не одну грешную душу. Ее дочь Рурико была удивительно хороша: прекрасные миндалевидные глаза, красиво очерченные брови, мягкие линии щек, точеный нос и подбородок. Стройное ладное тело, чудесные плечи, тугие округлые ягодицы отличались изяществом. Внешность Рурико была столь дерзко-обольстительной, столь игриво-вызывающей, что можно было подумать, будто она несколько лет провела в «веселых кварталах», а теперь лишь притворяется скромной девушкой из порядочной семьи.
Такао никогда ни в ком не встречал такой ослепительной женственности, чудесной, как редкий благоуханный цветок.
– Такао, когда ты в последний раз видел маму?
– Дай подумать… Во время весенних каникул я заезжал к вам… значит, месяца четыре назад. Тогда она была в порядке.
– Да, так и было. Потом у нее началось обычное утреннее недомогание. Она всегда плохо переносила ранние сроки беременности. Никому даже в голову не пришло, что она тяжело больна. Ужасно! – Девушка судорожно вздохнула, ее голос задрожал, глаза наполнились слезами. – Ты сегодня сам все увидишь. Она раньше была полной, а теперь стала худой, как щепка. И очень бледной! Это так страшно! Ей трудно говорить, она шепчет чуть слышно, а приближаться к ней нельзя. Бабушка и все остальные считают, что от нее можно заразиться.
– Да, это очень тяжелая болезнь. – Такао нахмурился и брезгливо поджал губы. – Говоришь, она сильно похудела?
– Да, стала раза в два тоньше.
В молодости Мия была стройна и изящна. Юкитомо не раз сравнивал ее с грациозной серной. Но Мия имела слабость к алкоголю и часто по вечерам на пару с Митимасой выпивала огромное количество пива и сакэ. После рождения четвертого ребенка она начала полнеть и вскоре превратилась в толстуху. Ее бледно-розовое лицо стало блестеть и лосниться. Кожа щек и подбородка была натянута так туго, что казалось, вот-вот лопнет, как перезревший стручок фасоли. Митимаса обожал дразнить жену и часто сравнивал ее со свиньей, жирной гусыней и другими малопривлекательными существами.
А она нуждалась в поддержке, и лишь Юкитомо смог пожалеть и успокоить ее. Он рассказал ей, что в Китае особы такой комплекции считаются воплощением женской красоты и привлекательности. Юкитомо не скрывал, что мягкие, пышные формы сводят его с ума. Лаская ее податливое тело, он забывал о своем возрасте, о земных бедах и переносился в страну грез и блаженства.
Ни Такао, ни Рурико не знали о сложных взаимоотношениях Мии и деда.
Юкитомо обожал Рурико. Он всячески баловал ее, водил в театр, ездил с ней по магазинам и покупал все, что ей хотелось. Рурико была сильно привязана к деду и любила проводить с ним время. Родной отец, жестокий, своенравный и непредсказуемый человек, никогда не был ей близок.
Из пестрой толпы родственников Рурико особо выделяла Такао, своего старшего сводного брата. Все считали его эксцентричной личностью. Такао был сдержан, молчалив, крайне редко улыбался. Его нервное тонкое лицо, суровый взгляд, плотно сжатые губы воздействовали на Рурико каким-то странным образом. Несмотря ни на что, он вызывал доверие. И она тянулась к нему всей душой. К родным братьям, особенно к Кадзуо, она испытывала снисходительную симпатию, и только. Такао привлекал ее и одновременно отпугивал своей отстраненностью. Она не могла в нем разобраться и полагала, что не нравится ему.
– Все считают, что мама уже никогда не поправится… Так говорит врач… и остальные… Но я в это не верю! Такао, ты ведь не помнишь, как выглядела твоя родная мать?
– Нет, конечно. Она же умерла сразу после родов.
– Знаешь, по-моему, тебе повезло. Лучше потерять мать в младенчестве, чем в более зрелом возрасте.
– Повезло, не повезло – нельзя так говорить.
– Да, но все-таки… – Рурико взглянула на Такао и собралась уже продолжить спор, но тут по ее лицу скользнула тень. – Ой! Опять эти ужасные бабочки! – истерично взвизгнула она и стала размахивать в воздухе веером с длинной лакированной ручкой.
Две огромные черные бабочки кружили над перилами балкона. Казалось, они исполняли какой-то загадочный ритуальный танец.
– По-моему, это те же самые, что порхали над красными метелками пампасной травы, да?
– Да, это они и есть. Они преследуют меня, сначала в саду… теперь здесь… Такао, они ужасны! Это словно духи зла! Духи зла, одетые в черное… Они сулят мне несчастье.
Юноша сухо рассмеялся.
– Смотри, смотри! Они возвращаются! Такао, сделай что-нибудь, поймай их, пожалуйста!
– Да разве я смогу? Они так мечутся, что вряд ли мне удастся их поймать. – Он взял у Рурико из рук расписной веер и попытался сбить пролетавшую мимо бабочку. Но та опустилась к полу и опять взмыла вверх, почти коснувшись крыльями щеки Рурико.
– Ужас, ужас! Сделай же что-нибудь, Такао! – Она протяжно ахнула низким чувственным голосом и, как маленькая девочка, бросилась к брату, уткнулась лицом ему в грудь. Волосы в беспорядке рассыпались по спине и плечам.
Девушка дрожала, точно крошечная испуганная птичка, судорожно прижимаясь к Такао. От ее тела, волос, одежды шел чудесный запах.
В каком-то забытьи, трепеща от возбуждения, Такао стал нежно поглаживать девичьи плечи. Тело Рурико было таким хрупким, беззащитным в его руках, что он замер в изнеможении. Ему показалось, что достаточно одного движения, чтобы смять, раздавить этот прекрасный цветок.
Ярко-синяя лента в черных волосах… Именно это и увидела Томо, подъезжая к дому.
Томо навещала в больнице Мию. Врачи сказали, что надежды на выздоровление нет, но пациентка все еще продолжает бороться за жизнь. Они посоветовали госпоже Сиракаве съездить домой и немного отдохнуть.
Мия ждала Юкитомо, она уже несколько раз посылала за ним. Быть может, ей хотелось попрощаться. Томо решила никому не мешать и отправилась в Готэнияму.
Солнце нещадно палило, рикша бесшумно бежал вверх по пологому склону холма. Убаюканная плавным движением, Томо незаметно для себя задремала. Внезапно ее разбудил страстный, исполненный неги женский крик. Томо оцепенела от неожиданности. Она много лет была замужем за любвеобильным мужчиной и прекрасно знала, что обозначает такой крик.
Томо огляделась. Рикша уже миновал главные ворота, коляска катилась по аллее вдоль густо разросшихся кустов. Высокие сосны широко раскинули свои ветви. Томо горько улыбнулась. Годы берут свое, и Юкитомо больше не в силах заставить женщину стонать протяжно и сладко, будто в предсмертном отчаянии. Неужели она спала и видела сон? Томо недовольно покачала головой: судя по всему, она все еще барахтается в трясине физического вожделения, чувственное наваждение, сексуальные фантазии мучат ее и во сне.
Она крепко зажмурилась, сделала глубокий вдох и опять открыла глаза, взглянула на окна пристройки. Такао… Интересно, что он сейчас делает? Как всегда, сидит, уткнувшись в книгу, бледный, утомленный, с покрасневшими глазами? Или прилег отдохнуть? Томо надеялась, что в комнате нет комаров. Она беспокоилась о внуке, как о малом ребенке, и волновалась, как бы во сне его не искусали противные насекомые.
Сначала она увидела изможденное угрюмое лицо Такао… потом ворот его темно-синего, с белым стрельчатым узором кимоно, короткие пряди жестких черных волос… и ярко-синюю ленту, развевавшуюся на ветру.
Ярко-синяя шелковая полоска! Совсем недавно Томо уже видела эту ленту – в больнице, в палате умирающей Мии, в коридоре… на голове Рурико.
Длинные шелковистые волосы густой волной накрыли грудь Такао. Длинные тонкие мужские пальцы легко прикасались к черным прядям. Можно было подумать, что Такао перебирает клавиши фортепьяно.
Томо привстала в коляске рикши. Ее покрытое потом тело внезапно сковал могильный холод. Она задрожала, как в лихорадке, перед глазами поплыли круги.
– Нет, только не это! Нет, нет! – бормотала Томо, словно в бреду.
Этого не может быть! Но почему? В этом нет ничего удивительного! Рурико – дочь своей матери.
Мия неизлечимо больна, она умирает. Мысль об этом преследовала Томо. И она постаралась изгнать из своего сердца презрение и ненависть к этой женщине. Конечно, полоумный Митимаса был никудышным мужем. Но ведь это не давало Мии никакого права принимать заигрывания свекра. Она пошла еще дальше и, не имея ни стыда ни совести, отдалась Юкитомо. И долгие, долгие годы оставалась его пассией. Во всей этой истории не было бы ничего удивительного, если бы Юкитомо подобрал Мию в «веселом квартале». Но она была чиста и невинна, когда невестой вошла в дом свекра. Откуда же в ней взялась эта распущенность, вопиющая безнравственность? В глазах Томо невестка вела себя не лучше дворовой кошки или собаки. Юкитомо также отличался крайним бесстыдством. Томо придерживалась старозаветных взглядов и считала, что мужчина обязан вести себя безупречно только на людях. Доброе имя – превыше всего. Женщина же должна блюсти себя всегда и везде. Естественно, при таком раскладе поведение Мии выглядело безобразным и непростительным.
У Мии было семеро детей: Кадзуо, Рурико, Томоо, Ёсихико, Намико, Тоёко и Кацуми. Злые языки утверждали, что Ёсихико был сыном господина Сиракавы. Юкитомо наглядеться не мог на этого мальчика. Но его умиленное состояние в какой-то мере даже забавляло Томо. Господин Сиракава уже много-много лет был бесплоден, и его жена знала об этом. По крайней мере, не будет никаких внебрачных детей и проблем с наследством, всегда говорила она сама себе, и теперь удивлялась, неужели Юкитомо на самом деле верит, что на старости лет стал отцом. Видимо, пылающий страстью мужчина теряет не только сердце, но и разум.