Мы с Эллой подали маме жасминовый чай с фисташковыми печеньками, потому что жасмин успокаивает, фисташковые печеньки улучшают настроение, а в тот день нам казалось, что мама очень нервничает и настроение у нее очень плохое. Поблагодарив Эллу и меня и отхлебнув чаю, она поцеловала нас троих по очереди и рассказала, что ночью, когда мы спали, они с папой ругались шепотом, чтобы нас не разбудить, и под конец ссоры папа сложил несколько вещей в свою белую теннисную сумку и ушел из дома. Мама сказала, что сейчас начнется тяжелый период, что всем нам придется быть сильными и помогать друг другу. И когда она договорила, повисла тяжелая и нехорошая тишина. В конце концов папа носом дал мне знак, чтобы я подошла и обняла его, и, когда я так и сделала, мама снова заплакала. Элла, испугавшись ее слез, шепнула мне:
– Но почему она плачет? Главное, что папа вернулся! – И погладила маму по щеке.
Но мама все плакала, и ее плач стал прерывистее и еще сердитее. Элла попыталась сменить тему и предложила, чтобы мы вчетвером занялись сегодня чем-нибудь приятным. Например, испекли морковный пирог. Но мама только сильнее разозлилась и сказала:
– Этот кролик выметается отсюда сегодня же. Слышите?
И пошла отдохнуть в постель.
Когда мама проснулась после дневного сна, мы подали ей в постель стакан собственноручно приготовленного лимонада, бутерброд с маслом и вареньем и таблетку от мигрени, потому что, когда она просыпается, у нее всегда болит голова. Но сначала мы закрыли папу в нашей комнате, потому что Стелла сказала, что мама сходит с ума, когда он строит морды, слушая наши разговоры, и что нам будет гораздо легче убедить ее оставить его у нас, если мы запрем его в комнате. Еще она объяснила Элле, что, когда мы говорим о нем с мамой, нельзя называть его “папа”, потому что мама до сих пор сердится на него из-за ссоры, и что, пока она не простит папу окончательно, надо притворяться, что папа – это просто кролик.
Мама съела бутерброд, проглотила таблетку, выпила лимонад, а потом поцеловала нас троих в лоб и сказала, что она нас любит, и что теперь мы вчетвером остались одни на белом свете, и что мы ее единственное утешение. Элла сказала ей, что мы не одни, у нас еще есть кролик, и что мы ее утешение, а кролик наше утешение, и что хотя он ничего не умеет, даже кипятить воду для чая или открывать банку с вареньем, он трется о наши ноги и позволяет нам гладить его нежную шерстку когда нам только вздумается. Мама сказала, что мы добрые и ласковые девочки и что это два свойства характера, которые очень помогут нам в жизни, но кролик отсюда выметается. После этого она обулась, взяла ключи от машины с полочки у двери и сказала, что едет в город и привезет человека из зоомагазина, и когда он поймает папу, он продаст его в своем магазине какой-нибудь семье с большим домом и двориком, и эта семья сможет лучше позаботиться о папе, чем мы.
– Никакая семья не сможет лучше позаботиться о папе, чем мы, – расплакалась Элла, которая всегда боялась странного человека из зоомагазина. – Без нас он будет грустить, а мы будем грустить без него.
Но мама покивала, не слушая Эллу, и сказала, что, пока она не вернется, мы можем смотреть телевизор.
Как только мама вышла, мы с Эллой сказали Стелле, что надо срочно прятать папу там, где мама и человек из зоомагазина ни за что его не найдут. Но Стелла твердила, что у нас никогда в жизни не получится, потому что мама умеет очень хорошо искать и знает, как все находить. Даже вещи, которые потерялись давным-давно.
– Но он наш папа, – заплакала Элла. – Мы не позволим его у нас отнять.
– Я знаю, – сказала Стелла. – Я думаю, нам придется сбежать вместе с ним.
Мы вывели во двор тройной велосипед, который сделал для нас папа к девятому дню рождения, посадили папу в корзину для рюкзаков, которую он закрепил на руле, и двинулись к полям. Было жарко, а мы забыли взять с собой воду, но Стелла сказала, что нам ни за что нельзя возвращаться. Из нас четверых папа выглядел самым измученным, но и самым довольным. Он всегда любил поездки больше всех. Элла умоляла нас вернуться и напоить его и говорила, что иначе он точно потеряет сознание или засохнет. Но мы со Стеллой твердили, что надо бежать дальше. Элла обиделась и сказала, что, пока мы не развернемся и не поедем обратно, она не будет помогать нам крутить педали, и дело почти дошло до ссоры, но внезапно посреди кукурузного поля Стелла увидела кран. Мне удалось его открыть, хотя он и заржавел, и папа встал на задние ноги и как следует из него попил. Папа весь промок, но ему, кажется, было вообще все равно. Потом Стелла дала ему кукурузный початок, самую любимую папину еду, и папа за какие-то секунды его слопал. И вот тогда Элла заплакала и сказала, что, может, мама права, этот кролик забрался к нам в дом просто так и он совсем не папа. Когда Элла это сказала, папа бросил кукурузный початок и подошел к ней. Элла сидела в грязи и плакала, а папа положил на нее две милые лапки и облизал ее, и сначала Элла немножко испугалась, а потом стала смеяться, потому что он щекотал ее языком, а когда Элла засмеялась, мы со Стеллой тоже засмеялись. Только папа умеет нас так рассмешить, заявила Стелла. И хотя Элла ничего не сказала, а ее лицо все еще было мокрым от слез, по тому, как она погладила папину шерстку, мне было понятно: она знает, что Стелла права.
И тут я увидела, что за спиной Стеллы, прямо возле тропы, шевелятся кукурузные листья. Сначала я подумала, что это ветер, но ветра в тот день не было, а листья шевелились, потому что к нам кто-то шел. Я не видела его лица, но по движениям угадала, что он гораздо выше нас, ростом с маму или, может быть, даже с человека из зоомагазина. Человека из зоомагазина я невзлюбила с того первого раза, когда мама нас к нему отвела. Клетки в зоомагазине всегда были грязные, и, кроме одной сверкающей фиолетовой рыбки, я никогда не видела там довольного животного. Я хотела сказать Стелле и Элле, чтобы они замолчали, кто-то идет, но от страха онемела. Я знала, что, если они просто взглянут на меня, они поймут, что мы в опасности. Но они были слишком заняты – они гладили папу.
Когда загадочный ходок появился среди кукурузы, Стелла тут же схватила папу и прижала к груди. Мы с Эллой встали перед ней, а папа задергал носом и нервно заморгал, и было понятно, что он тоже боится. К нам вышел худой и высокий мальчик с огромными зубами и прыщавым лицом, и он тоже держал в руках кролика, но кролик этого мальчика был толстенький, коричневый, весь в белых пятнышках. Мальчик с огромными зубами стоял и смотрел на нас, ничего не говоря. Папа стал извиваться у Стеллы на руках, и нам показалось, что он откуда-то знаком с толстеньким кроликом и хочет побеседовать с ним или как минимум его понюхать, но Стелла крепко держала папу и не отпускала.
– Ты чё пялишься? – сказала она мальчику с огромными зубами своим самым страшным голосом.
– Не знаю, – сказал мальчик. – Просто никогда не видел трех одинаковых девочек.
– А ты чё тут вообще делаешь? – спросила я, но куда тише и любезнее, чем Стелла.
– Ничё, – сказал мальчик с огромными зубами и пожал плечами. – Мы шли от дедушки, и стало жарко, и мы вспомнили, что здесь есть кран.
– Вспомнили? – спросила Стелла.
– Ну да, – сказал мальчик с огромными зубами, улыбнувшись, и погладил по голове толстого кролика, который сидел у него на руках. – Мой папа тоже кролик.
Утром в свой день рождения Робби встал с кровати и обнаружил в гостиной около подарков, обернутых цветной бумагой, кролика, в которого превратился его папа. Робби мигом узнал папу по хромоте. Но мама Робби, совсем как наша мама, ему не поверила.
Папа Робби был армейским офицером. Он обезвреживал бомбы. Робби всегда считал, что это бесячая и неблагодарная работа, потому что если ты работаешь как следует, то ничего не происходит, а если делаешь ошибку, то все не только говорят, что ты ужасно сделал свою работу, тебя еще и разрывает на мелкие кусочки. Совсем не то что быть, например, кондитером, у которого, если получается, всем достается вкусный торт, а если нет, то ничего не происходит. Но папа Робби любил свою работу. Несколько лет назад ему не удалось нейтрализовать минометный снаряд, который какой-то мальчик нашел на клубничной грядке, и, когда снаряд взорвался, папа Робби получил осколок в ногу и с тех пор хромает. Папины командиры хотели перевести его на другую должность, но он настоял на том, чтобы остаться. Не то чтобы мне нужно было бегать за бомбами, объяснил он маме и Робби, которые тоже хотели, чтобы он сменил работу, а когда мама Робби сказала, что новая должность тоже может быть интересной, папа Робби улыбнулся и ответил: “Разбирать бомбу – это как разгадывать загадку. А ты знаешь, что больше всего на свете я люблю разгадывать загадки”.
Утром в последний день рождения Робби не было ни торта, ни поздравлений, ничего. Только толстый хромой кролик, который появился из ниоткуда. Весь день мама Робби сидела у телефона, разговаривала с людьми и плакала, и в тот же вечер папа Робби был объявлен пропавшим без вести. Робби предложил маме сказать им, что вообще-то папа превратился в кролика, но мама дала ему пощечину и сразу же попросила прощения и обняла. После пощечины Робби пообещал ей больше никогда не говорить, что кролик – это папа, а в обмен мама разрешила ему растить кролика в гостиной.
– Наша мама никогда бы на такое не согласилась, – сказала Стелла. – Она очень упрямая.
Мы сидели на кухне у Робби дома. Его мама еще была на работе, а папа играл с нашим папой на коврике у плиты. Они обнюхивались и радостно скакали вокруг друг друга, и Стелла сказала, что по тому, как они радуются, ясно, что они знакомы уже долгие годы. Снаружи стало темнеть, и Элла сказала, что, если мы хотим вернуться домой, пора выходить, пока снаружи хоть чуточку светло, потому что фонарь на нашем тройном велосипеде поломался.
– Мы не можем вернуться, – объяснила я Элле. – Если мама увидит, что папа с нами, она сразу отдаст его продавцу из зоомагазина, и тогда папе придется жить в маленькой клетке, а потом с семьей, которую он, может быть, совсем не полюбит, и…