Чтобы выйти в мир, требовалось пройти экзамен на “жизненные навыки” у Гудмана. Экзамен, проходивший каждый месяц, соответствовал персональному учебному плану каждого воспитанника. И тот, кто сдавал экзамен на высший балл, переходил на этап личного собеседования.
На этапе собеседования, если верить слухам, Гудман задавал особо сложные вопросы. Атаковал, обижал тебя, иногда даже бил. Но, если собеседование удавалось пережить, ты выходил из ворот заведения, экипированный паспортом, рекомендательным письмом, рассказывающим о твоих способностях, тысячей швейцарских франков и железнодорожным билетом до одного из ближайших городов.
Больше всего на свете А хотел покинуть заведение. Больше, чем поцеловать женщину. Больше, чем услышать, как ангелы играют небесный концерт. Больше, чем нарисовать идеальную акварель. Больше всего на свете А хотел пройти экзамен на жизненные навыки и последующее собеседование и прожить оставшуюся ему недолгую жизнь на зеленом холме под синими небесами среди людей, а не только среди воспитанников и воспитателей.
Ежемесячный экзамен на жизненные навыки А провалил девятнадцать раз. За это время он успел увидеть, как многие воспитанники – зачастую более юные, чем он, и менее умные, менее настойчивые – покидают ворота заведения и уходят навсегда. Но он пообещал Н, что следующий, апрельский экзамен он сдаст. Н была младше его на четыре месяца. Она тоже училась рисовать, и поэтому А имел возможность встречаться с ней почти каждый день. Из четырех официальных языков Швейцарии в заведении изучались немецкий, французский и итальянский. Поскольку первым языком А был немецкий, а первым языком Н был французский, они могли общаться только кое-как. Но это не мешало А каждый день приносить Н маленькие подарки: бумажную чайку-оригами, которую он сложил и раскрасил для нее; настоящий цветок, который он выкрал из вазы в столовой; рисунок с похожим на Н крылатым существом, парящим над гигантским забором из колючей проволоки.
Н упорно называла А именем, которое она для него придумала, – Альбер. Он, в свою очередь, называл ее Надей – именем ловкой и печальной румынской гимнастки[17], которую однажды видел в старом ролике на уроке физкультуры. По правилам заведения воспитанникам давали имя и фамилию вместе с документами только в тот день, когда они выходили за ворота. А до тех пор было строго-настрого запрещены и имена, и прозвища, кроме буквы, назначенной в день их поступления в заведение. А знал, что, когда они с Н покинут заведение, оба получат совершенно другие имена и весь мир будет звать их теми именами, которые они получат. Но для него она навсегда останется Надей.
Заведение существовало на пожертвования. И у каждого воспитанника был свой личный и тайный благодетель. Личный благодетель диктовал букву, которой назывался воспитанник, его будущее имя, его программу обучения и город на железнодорожном билете, который воспитанник получит в день выхода из заведения. Поскольку А говорил на немецком, а Надя на французском, они сделали вывод, что железнодорожные билеты, которые им дадут, отправят их в разные швейцарские города. И вместе разработали план: первый, кто прибудет на железнодорожную станцию, выцарапает на самой северной скамейке название города, куда он едет. А когда приедет в город, каждый день ровно в семь утра будет стоять как штык у главного входа местного центрального железнодорожного вокзала и не пропустит ни дня, пока им не удастся воссоединиться. Но до этого им обоим нужно было сдать экзамен. Надин тайный благодетель хотел, чтоб она стала врачом, это было совершенно понятно из ее личной учебной программы. На прошлом экзамене она завалила анатомию, но в этот раз обещала А, что придет подготовленной. Будущее, которого желал для А его тайный благодетель, было менее понятным. Одновременно с занятиями по искусству в персональном учебном плане А особое внимание уделялось социальным навыкам и владению языком. Среди прочего, А учился писать глубокие статьи и говорить перед публикой. Хотел ли благодетель А, чтобы тот стал ведущим художником в своей области? Возможно. Так или иначе, он, видимо, попросил, чтобы А отрастил густую, лохматую бороду, подходящую для богемного художника. Так что, в отличие от других воспитанников, А так и не выдали средства для бритья. А когда он однажды поднял этот вопрос в беседе с Гудманом, тот покончил с делом одним лаконичным предложением, суть которого сводилась к тому, что А должен сосредоточиться на ближайшем экзамене, вместо того чтобы “размышлять о глупостях”. А, в свою очередь, верил, что его благодетель хотел, чтобы он отрастил бороду, потому что у самого благодетеля была борода. Однажды сквозь застекленное окно напротив спортзала он заметил, как Гудман беседует со стариком с длинной белой бородой. А как раз сделал круг по спортзалу и ясно увидел, что Гудман показывает на него пальцем, а старик сосредоточенно следит за ним и кивает. Что подтолкнуло пожилого человека вложить собственные деньги в образование брошенного ребенка? Сердечная доброта? Щедрость? Желание замолить ужасные прошлые грехи? И почему он решил поддерживать именно генетически больного ребенка, а не, например, гениального ребенка, который мог бы с его помощью развить свои исключительные таланты и помочь всему человечеству шагнуть вперед? А задавался вопросом о том, насколько сам был бы готов сделать подобное для больного ребенка, если бы сам был здоров и располагал средствами. Бог весть. Возможно, где-то есть параллельная вселенная, в которой А стоит рядом с Гудманом, а тот показывает пальцем на другого воспитанника (может быть, даже на Надю) и, понизив голос, описывает ее развитие, ее наклонности, ее шансы сдать экзамен, выйти и прожить остаток жизни в диком и незащищенном мире, окружающем их со всех сторон.
На письменный экзамен отводилось четыре часа. Предыдущий экзамен А дописывал до последней минуты, а два экзамена даже вынужден был сдать, не успев ответить на все вопросы. Но в этот раз он успел закончить за двадцать пять минут до срока и положил ручку на стол. Воспитательница спросила, хочет ли он сдать работу прямо сейчас, но А сказал, что нет. Слишком многое было на кону. А еще раз внимательно перечитал ответы. Исправил ошибки пунктуации и заново написал слова там, где ему показалось, что вышло недостаточно разборчиво. Когда время истекло, он знал, что сдал идеальную работу. И действительно, из семи воспитанников, экзаменовавшихся в апреле, только они с Надей перешли на этап интервью.
А встретил ее, как раз когда она выходила из кабинета Гудмана. Она ничего не могла ему рассказать, потому что рядом была ее личная воспитательница. Но сияющее Надино лицо сказало ему все. Теперь А оставалось только пережить интервью с Гудманом, и они оба выйдут на волю. Интересно, кто из них первым окажется на железнодорожной станции? Кто из них нацарапает на скамейке название города из билета? А вдруг на станции не будет скамейки? А внезапно запаниковал. Его мечта не исчерпывалась уходом из заведения. Он мечтал уйти из заведения и жить с Надей. А что, если из-за крошечного сбоя в плане они разминутся? Ведь неизвестно, какие у них будут новые имена. И если они не смогут оставить название своего города в заранее условленном месте, может случиться так, что они никогда не встретятся.
– О чем ты думаешь? – спросил Гудман.
– О своей жизни. О будущем, которое ждет меня снаружи, – прошептал А и тут же добавил, подлизываясь: – Обо всем, чем я обязан этому заведению. И особенно о вас, кто привел меня к этому моменту.
– Ты так говоришь, будто уже закончил здесь все свои дела и машешь мне белым платочком из окна вагона, – сказал Гудман, и его лицо искривила уродливая улыбка. – Для воспитанника, который девятнадцать раз завалил экзамен, это несколько… самонадеянно, не находишь?
– В этот раз я сдал экзамен на отлично, – пробормотал А. – Я в этом уверен.
– Ты в этом уверен, но я, к сожалению, уверен несколько меньше.
– В этот раз все ответы были правильными, – настаивал А.
– Ц-ц-ц… – процедил Гудман, – В этом у меня сомнений нет. Но экзамен оценивается не только по правильности ответов на листе. За фактическими ответами скрываются намерение и характер. А над тем и другим, я подозреваю, тебе предстоит еще немало поработать.
А, пораженный, встал перед ним. Он судорожно искал всепобеждающий довод. Такой, который заставит Гудмана изменить свое мнение. Но с губ его слетела лишь одна фраза:
– Я вас ненавижу.
– Это нормально, – кивнул Гудман, немедленно нажал кнопку интеркома и попросил вызвать личную воспитательницу А, чтобы пришла и проводила его обратно в жилое помещение. – Это хорошо, что ты меня ненавидишь. Это часть твоего развития. Я не для того занимаюсь тем, чем занимаюсь, чтобы получать в ответ любовь.
– Я ненавижу вас, – повторил А и почувствовал, как в нем поднимается волна ярости. – Может быть, вы думаете, что вы хороший человек. Но это вы самонадеянный и плохой. Каждую ночь перед сном, стоит мне закрыть глаза, я представляю, как проснусь утром и обнаружу, что вы умерли.
– Это совершенно нормально, – ответил Гудман. – Все мои наказания, вся твоя ненависть, все это – часть процесса, который должен подготовить тебя к по-настоящему важной цели. Симпатия ко мне или благодарность тебя к ней не приблизят.
Понадобилось четверо охранников, чтобы отцепить А от Гудмана. В ходе короткой и жестокой драки он заработал огромную шишку на лбу и перелом двух пальцев на левой руке, но этим дело не ограничилось. Еще он заработал бейдж одного из охранников, который ему удалось сорвать с рубашки последнего во время драки и тайком ото всех сунуть в карман.
Ночью А притворился спящим, а в час пополуночи выбрался из кровати и на цыпочках двинулся к выходу из жилых помещений воспитанников. Он знал, что с украденной карточкой доберется до дверей этого крыла. К западу было гостевое крыло, куда воспитанникам запрещалось входить, а за ним – главные ворота заведения. А никогда не проходил сквозь эти ворота, но верил, что карточка охранника их откроет. И даже если нет, он перелезет через ворота, или выроет под ними ход, или пройдет их насквозь – он сделает все, что должен, только бы выбраться отсюда.