А продвигался по коридору в гостевое крыло. Там селились благодетели во время своих регулярных визитов – им же надо знать, как идут дела у их воспитанников. А всегда воображал это крыло каким-то шикарным отелем с огромной обеденной залой и висячими люстрами, но в реальности все оказалось совершенно иначе. Главный коридор здесь был как в офисном здании, а все двери, мимо которых А проходил, вели в залы, похожие на декорации к театральным постановкам. Один зал – как армейский бункер. Второй – как учебный класс в начальной школе. В третьем был роскошный бассейн, и в центре плавал голый труп. А, освещавший себе путь старым фонариком, найденным в зале-бункере, направил луч на труп. Ее лицо было липким месивом из мяса и крови, но А немедленно его узнал. Он прыгнул в воду и обнял голый труп Нади. Он почувствовал, что разрушен, уничтожен, прикончен. Этот побег должен был вывести его наружу, к лучшей жизни. А теперь, в одну секунду, его желание погасло. Без Нади он уже ничего не хотел.
Он услышал, как кто-то спускает воду в невидимом туалете, и поднял голову. Из мужской раздевалки вышел лысый и тощий мужчина в купальнике. Лысый заметил А и тут же заорал на французском, и мгновенно появились четверо охранников. Лысый сказал им что-то надломленным голосом и показал на А и на труп. Охранники бросились в воду и попытались разлучить А и Надю, но А отказывался разлучаться. Его последним воспоминанием о бассейне был пьянящий запах хлорки и крови. А потом – темнота.
А очнулся и обнаружил, что привязан к стулу. Оказался он в первом зале, который видел в гостевом крыле, – пыльном армейском бункере, где он взял фонарик. Рядом стоял Гудман.
– Кто-то убил Н, – сказал А Гудману, задыхаясь.
– Я знаю, – кивнул Гудман.
– Я думаю, это был такой лысый, низкий, – простонал А.
– Это нормально, – ответил Гудман. – Она ему принадлежала.
– Это не нормально! – взвыл А. – Она убита! Надо вызывать полицию.
– Чтобы быть убитым, для начала надо быть человеком, – назидательно заметил Гудман, – а Н человеком не была.
– ЧТО?! Да как вы смеете?! – завопил А. – Н была потрясающим человеком, прекрасной женщиной.
– Н была клоном, – прервал его Гудман. – Она была клоном Натали Лоруа, жены заказчика, Филиппа, лысого невысокого человека, которого ты видел.
А хотел было что-нибудь сказать и открыл рот, но воздух не желал входить в легкие. Зал закружился, и не будь А привязан к стулу, он бы наверняка упал.
– Тебе не о чем беспокоиться, – сказал Гудман и успокаивающе положил руку ему на плечо. – Настоящая Натали Лоруа жива и с нетерпением ждет своего мужа Филиппа, который скоро вернется из короткой поездки в Швейцарию. И теперь, когда Филипп слил всю свою ненависть на клон жены, Натали получит гораздо более любящего и спокойного мужа. Предполагаю, что Филипп, который прибудет домой, станет гораздо выше ценить все добродетели Натали. А ведь мы с тобой знаем, что таковых немало.
– Она была человеком, – не отступал А.
– Она казалась человеком, – поправил его Гудман. – Как и ты.
– Я – человек! – рявкнул А. – Я родился больным старостью, меня бросила мать…
Но насмешливый взгляд Гудмана не дал ему договорить.
– Я тоже клон? – спросил А с глазами, полными слез. – Меня тоже заказал близкий человек, который меня ненавидит?
– Ты… – Гудман усмехнулся. – С тобой все несколько сложнее.
– Сложнее? – пробормотал А, и Гудман вынул из кармана зеркальце и поднес к лицу А.
В зеркальце А увидел, что его лохматая борода полностью сбрита и от нее остались только коротенькие усы прямо под носом. И что волосы у него зализаны набок, уродливо и странно. Только теперь, глядя в зеркало, А заметил, что на нем коричневая военная форма.
– Тебя, дорогой, зовут Адольф, – сказал Гудман. – И твой хозяин вот-вот войдет.
Старик с белой бородой впился в А изучающим взглядом.
– Вы можете подойти, мистер Кляйн, – сказал Гудман. – Он связан, он вам не навредит.
– Должен признаться, он и впрямь похож на того, – прошептал старик дрожащим голосом.
– Он не похож на того, – поправил Гудман. – Он и есть он. Стопроцентный Адольф Гитлер. Не только телом, но и тем, что внутри. Понимаете? Те же знания, тот же склад характера, те же способности. Я хочу показать вам кое-что.
Гудман вытащил из кожаного портфеля маленький ноутбук и поставил его перед стариком. А не видел экран, но слышал свой голос из динамика. Он слышал, как кричит на Гудмана и желает ему смерти.
– Видели? – сказал Гудман с гордостью. – Следили за движениями рук? А теперь смотрите сюда…
И А услышал, как его собственный голос произносит такое, чего он никогда в жизни не говорил. Толкает речь о сильной Германии, которая ни перед кем не преклоняет колен.
Гудман остановил ролик.
– Видите? – сказал он старику. – В точности он. Мы взяли его сознание за tabula rasa и выгравировали все. С той минуты, когда он сделал первый вдох, мы готовили его к этому дню. – Гудман вынул из портфеля револьвер и нож и положил перед стариком. – Я не знал, что вы предпочтете, – сказал он и пожал плечами. – Я, с вашего позволения, подожду за дверью.
Старик направил дуло револьвера А в лоб.
– Всю свою жизнь я ждал этого момента, – сказал старик. – Еще в гетто, когда потерял родителей и брата, я поклялся выжить и свести счеты с тем, кто убил всю мою семью.
– Стреляйте! – поторопил его А. – Это уже неважно. Так или иначе, жить мне теперь незачем.
– Так не должно быть, – разъярился старик. – Ты сейчас должен плакать, ты должен умолять сохранить тебе жизнь.
А закрыл глаза и прошептал:
– Я – Альбер.
Рука старика задрожала.
– Ты – Гитлер, – простонал он. – Ты – лукавый сатана, который и теперь, в последние минуты, мутит воду.
– Я – Альбер, – прошептал себе А с закрытыми глазами.
Он вообразил, как они с Надей стоят на той самой вершине зеленого холма перед одинаковыми мольбертами и рисуют кроваво-красный закат. Металлический щелчок спускового крючка прозвучал далеко-далеко… Оторвавшись от мольберта, Надя посмотрела на А.
– Видишь? – сказала она, просияв своей широченной улыбкой. – Я же говорила, что в конце концов мы будем вместе.
Домой
Это началось вскоре после того, как Гилелю исполнилось два. Йохай пытался расстаться в садике с маленьким Гилелем, а Гилель вопил:
– Домой! Домой! – бросался всем телом на холодную плитку и продолжал вопить: – Домой! Домой!
Воспитательница сказала Йохаю не обращать внимания, просто встать и уйти. И Йохай, который с детства был из тех, кто делает все, что велит воспитательница, просто брал свою сумку и смывался.
Эти вопли начались в садике, но продолжились в домах у друзей, бабушек и дедушек. Там не было воспитательницы, и Йохай немедленно сдавался. Подхватывал маленького Гилеля на руки, спускался к машине и ехал с ним домой. Иногда какая-нибудь из бабушек жаловалась, что они не успели даже поесть приготовленных ею котлеток из порея или повидаться с каким-нибудь дядей, который уже едет сюда из мошава и будет на месте буквально через несколько минут. Но Йохай не слушал ее ни секунды, только цедил через плечо, несясь вниз по лестнице:
– Если будем упираться, станет только хуже.
И исчезал. В глубине души он знал, что, как в садике, повопив минуту-другую, Гилель успокоится. Но что-то в этих воплях отлично совпадало с желаниями самого Йохая. Не то чтобы их дом был так уж чудесен – две с половиной комнаты на старом севере, из тех, про которые в объявлениях о продаже пишут внизу: “Требуется ремонт”. Это не мешало хозяину квартиры требовать за нее тысячу восемьсот долларов в месяц – и их получать. Может быть, дело в расположении, и впрямь удачном: в центре, но тихо. Кроме тех ночей, когда начинала вопить соседка из здания напротив.
Окно спальни вопящей соседки было в точности напротив их спальни, и, когда она вопила, спать было невозможно.
– Порви меня, – кричала она, – порви меня! Трахни меня аж до самой мамочки!
– Кто такое говорит?! – шепотом возмущалась Одая. – Она звучит, как арс[18], которого избивают, а не как женщина, которая занимается любовью.
– Может, она не занимается любовью, – пытался защитить ее Йохай. – Может, кто-то просто трахает ее аж до самой мамочки?
Ее крики и правда не походили на крики любви. Скорее на дикие вопли боли и наслаждения, будившие два здания, хотя никто из соседей с ней об этом не говорил. Как будто эти вопли были вроде погрома, от которого вся улица ужасалась и тихо запиралась по квартирам, пока кошмар не минует. Йохай очень хотел поговорить об этом с кем-нибудь, но стеснялся. Кажется, все стеснялись. Стыд Йохая был понятен: он стыдился того, что у них с Одаей не было причин так кричать. Так что каждый раз соседкины вопли, собственно говоря, резко оттеняли их куда менее творческую сексуальную жизнь. И не то чтобы он не пытался научиться чему-нибудь у этой соседки. Он и правда хотел бы трахать свою Одаю “аж до самой мамочки”. Но отчего-то у них все было куда слабее и организованнее.
– Только животные так совокупляются, – сказала однажды Одая о соседке.
И через несколько дней, когда они с Йохаем трахались, Йохай стал воображать, что он медведь, или тигр, или собака, но сумел только быстро дышать и укусить Одаю за плечо, что очень ее рассердило.
Гилель тоже просыпался от воплей соседки. Йохай знал, потому что видел, как Гилель стоит в люльке и слушает. Но, хотя вопли будили Гилеля, он никогда из-за них не плакал. Только стоял и завороженно внимал. А когда совокупление заканчивалось, немедленно укладывался, бормоча себе под нос нечто невнятное, и снова засыпал.
Это случилось в дождливый зимний день, когда они вернулись из садика. Йохай открыл дверь, и Гилель проскочил мимо него, вбежал в гостиную и огляделся. Посмотрел на коробку, битком набитую наполовину сломанными пластиковыми электронными игрушками. Посмотрел на бездушные картины, которые подарил брат Одаи, художник, и пришлось повесить их в гостиной. Посмотрел на усталый, рваный кухонный коврик, кото