Так вот, нож. В память о калушинской трагедии было бы сейчас славно и справедливо всадить его Зыху в горло. Или в грудь. И бог свидетель, что сдерживаю себя буквально со скрежетом зубовным. Не могу себе этого позволить. Ещё не время.
Между тем Зых поднимается и делает шаг назад. Случайность или что-то прочитал в моём взгляде?
— Мне ваши истории выслушивать недосуг, — кисло произносит он. — Уцелели, так радуйтесь. Можете ходить и рассказывать, как мужественно одолели двух оборванцев.
Поднимаюсь и я.
— Ну, зачем же рассказывать, — говорю уже спокойно. — Враг нехорошего человека, знаете ли, не поленился и всё, что ему бандиты поведали, подробно записал. И как их зовут, и кто их нанял… очень у человека приметная внешность, одну птицу напоминает… и для чего нанял, и сколько им заплатил. Запись эту враг запечатал и спрятал в надёжном месте. И если с ним что-нибудь случится, уйдёт письмо в парижскую полицию. А копия — председателю Комитета Лелевелю.
— Да хоть папе римскому! — фыркает Зых.
— Нет, — поправляю укоризненно. — Чем вы слушаете? Не папе римскому, а префекту парижской полиции господину Жиске и председателю Польского национального комитета профессору Лелевелю.
Зых трёт бугристый лоб.
— Чушь какая-то, — цедит сквозь зубы.
— Там разберутся, — успокаиваю человека-сову.
С этими словами покидаю кабинет.
Сказать, что я ситуацией недоволен, значит ничего не сказать.
Для моих дел и планов вражда с Зыхом нужна менее всего. Нужны нормальные, ровные, в идеале хорошие отношения. Слишком многое от помощника по безопасности зависит в Комитете, да и в эмигрантской среде он не из последних. Памятуя об этом, я начал аккуратно выстраивать контакты с Зыхом ещё летом, с первых дней после появления в особняке. Но увы… Кто же знал, что между нами пробежит чёрная кошка в лице прекрасной панны Беаты.
Грубым требованием отстать от девушки мерзавец поставил меня в безвыходное положение. Ни один шляхтич такое не проглотил бы. Я уже не говорю о своем отношении к панне Беате. Следовательно, — конфликт… Дело усугубилось попыткой проучить меня руками бандитов. И хотя я иносказательно пригрозил разоблачением, нет никакой гарантии, что новых попыток не последует. А вот повышенное внимание Зыха к моей скромной персоне, напротив, отныне гарантировано. Равно как и его жгучая злоба ясно в чей адрес. А это, как уже сказано, может существенно повредить моим делам и планам, — именно теперь, когда они начинают разворачиваться…
Прохожу в гостиную на первом этаже и раскланиваюсь с эмигрантами, собравшимися в особняке на утренний чай и свежие политические сплетни. Как и следовало ожидать, синяк на скуле привлекает общее внимание. Я вынужден повторить новеллу о нападении уличных грабителей и скромно заканчиваю тем, что сумел обратить негодяев в позорное бегство. Наградой мне служит общее сочувствие. Кто-то даже восклицает: «Не посрамил шляхетскую честь, молодец!» «Витязь!» — вторит ему другой. Ни секунды не сомневаюсь, что, пройдя через эмигрантские круги, короткий рассказ уже завтра трансформируется в эпическую сагу о чудо-шляхтиче, который мановением руки нанёс невосполнимый урон бандитскому дну Парижа.
Панна Беата, угощающая гостей чаем и ставшая невольной слушательницей моего рассказа, смотрит на меня с нескрываемым восхищением. Пользуясь случаем, целую прелестную тёплую руку и вполголоса осведомляюсь, не надумала ли она принять моё предложение встретить Рождество вместе.
— Ничего не получится, — говорит девушка, качая головой. И, заметив моё огорчение, добавляет с улыбкой: — Но, если хотите, вы можете прийти к нам с дядей в гости. Будут только свои, да и то лишь несколько человек. Я вас приглашаю.
Ну, хоть так. Хотелось бы, конечно, провести время с панной Беатой наедине, а не в обществе, где наверняка среди приглашённых будет и человек-сова… В последние дни думаю о девушке постоянно, и это плохо. Не то время и не та ситуация, чтобы влюбляться. Поэтому, отулыбавшись панне, с внутренним вздохом переключаюсь мыслями на вчерашнее сообщение Каминского.
Встреча с паном Войцехом состоялась у него на квартире накануне, вечером. Пришёл я, понятно, после стычки с бандитами, и вид у меня был соответствующий. Но самое интересное, что Каминский почти не обратил на это внимания. Вернее, наскоро выслушав мои объяснения, сразу перешёл к результатам утренней слежки. Бог свидетель, они того стоили.
Незнакомец, предположительно встречавшийся с Лелевелем и Зыхом, в девять часов утра вышел из своего дома № 3 по улице Ришелье, сел в поджидавшую карету и поехал. Каминский направился следом. После непродолжительной поездки карета прибыла по адресу улица Фобур Сент-Оноре, 39. Здесь незнакомец вышел, что-то сказал кучеру и неторопливо ступил в распахнутую швейцаром высокую массивную дверь тёмного дерева.
Только этого не хватало! Повисла пауза, которую очень хочется нарушить парой отборных ругательств.
— Спрошу для очистки совести, пан Войцех: вы адрес не перепутали? — задаю вопрос. Лютая перестраховка, само собой, но всё же…
— Ничего не перепутал, — мрачно говорит бывший следователь. — Что тут путать? Отель Шарост, улица Фобур Сент-Оноре, 39. И Елисейский дворец неподалёку.
Бог с ним, с дворцом. А вот отель намного интереснее. Хотя бы потому, что в нём располагается посольство Великобритании во Франции. Не больше и не меньше.
Озадаченно смотрим друг на друга. Каминский тяжело поднимается и достаёт из настенного шкафчика коньяк и какие-то печенья на закуску. Чокаемся без слов.
— Вот, значит, откуда ноги растут, — то ли спрашивает, то ли утверждает мой товарищ, сделав глоток.
— Похоже на то, — соглашаюсь без энтузиазма.
После короткого размышления прихожу к выводу, что повода для особенного удивления нет. Надо только принять во внимание несколько обстоятельств.
Во-первых, вся история России свидетельствует, что более злобного и страшного врага, чем Англия, у неё не было и нет. И если можно нагадить великой славянской стране, британцы это всегда сделают, не считаясь с усилиями и затратами. Ослабить, унизить, ограбить северную империю — вот чего добивается (и не без успеха) островное государство из века в век. При любых королях, при любых правительствах.
Во-вторых, все последние годы Царство Польское для России — земля кровавого конфликта, незаживающая рана. Ну, как не воспользоваться российской бедой, не подбросить сухих поленьев в тлеющий костёр войны?
А для этого, в-третьих, надо работать с вождями эмиграции, засевшими в Париже. Я не политик, но думаю — вот если бы отцы нации, засевшие в Париже, не мутили воду, то в Царстве Польском уже было бы полное внутреннее спокойствие, без которого ни зажиточной, ни просто нормальной жизни у народа нет и быть не может.
— В сущности, пан Войцех, сегодня вы сделали большое дело, — говорю утомлённо.
— Какое? — настороженно спрашивает тот.
— Запротоколировали факт британской работы с одним из наиболее радикальных лидеров эмиграции…
И тут уже не важно, кем является человек, курсирующий между посольством и Лелевелем, размышляю я. Скорее всего, какой-нибудь помощник посла, связанный с английской секретной службой. Главное, что неафишируемая работа идёт и предполагает она, первым делом, финансирование Комитета. (Хорошая пещера Лейхтвейса у нашего председателя, дай бог каждому.) Но это только первым делом. Далее неминуемо начинается процедура, описанная так: кто платит, тот и музыку заказывает. А музыку англичане предпочитают исключительно воинственную…
Теперь кое-что проясняется. Например, резкий поворот Лелевеля от переговоров с князем Чарторыйским к подготовке восстания. Заявление, что деньги на вооружённое выступление найдутся. Внезапно появившийся полковник Заливский с планом этого самого выступления… Всё происходит в одночасье. И всё происходит сразу после встречи Лелевеля с английским связным. Ощущение, что наш председатель получил некие инструкции и начал энергично их выполнять.
И если так, то восстание в Царстве Польском, о котором вдохновенно грезят эмигранты, из туманной мечты становится делом вполне реальным. Исконный польский гонор и кураж вкупе с английской поддержкой, — это, знаете ли, фундамент для самых решительных действий. Теперь отчего же не побороться за свободу Речи Посполитой до последнего поляка…
— Что вы об этом думаете? — спрашивает Каминский.
— Ничего хорошего, — говорю откровенно.
— Почему?
— Эх, пан Войцех… Банальность, конечно, однако за святые идеалы надо бороться чистыми руками. А руки нашего председателя, как мы выяснили, по локоть в английском золоте. Гений освободительной борьбы, всеми уважаемый Лелевель оказался британской содержанкой. Чему тут радоваться?
— Да… — неуверенно тянет Каминский. — Хотя постойте! Ну и что? А если наши с англичанами цели совпадают?
— Обязательно, — соглашаюсь я. — И мы, и они хотим воткнуть России нож в спину. Только англичане воюют деньгами, а поляки кровью. Вот и вся разница. Угадайте, кому это выгодно и кто в этой комбинации хозяин, а кто наёмник.
Одним глотком допиваю коньяк и тут же наливаю ещё. Каминский следует моему примеру. Потом говорит с внезапно прорвавшейся тоской:
— Я вот в последнее время иногда думаю… Ну, чего нам не хватало? До тридцатого года в Польше было своё правительство, свой сейм. В России парламента нет, а у нас был. Своя армия, своя казна. Крестьяне понемногу становились на ноги, заводы открывались, фабрики. Торговля налаживалась. Да, — под протекторатом России! Но ведь жили мирно, спокойно. Только недолго…
— А Польша мирно и спокойно долго жить не может, — говорю со вздохом.
— Да почему же? — почти кричит Каминский.
— Потому что она — Польша…
«А это диагноз», — хочу закончить, но, глядя на бледное, расстроенное лицо своего товарища, оставляю финальную часть фразы при себе.
С минуту молчим. Потом, крякнув и махнув рукой, Каминский спрашивает:
— И что мы теперь с этим будем делать?