— К донесению отдельно приложены рекомендации, как нейтрализовать совместные антироссийские действия поляков и англичан. Тут несколько пунктов. Прошу посмотреть.
Бенкендорф склонился над документом.
— А что, неглупо, — оценил, закончив чтение. — Думаю, с этим можно идти к императору. Правда, первый пункт считаю рискованным… пожалуй, что и дерзким… но если всё получится, эффект будет превосходный… А пятый пункт можно реализовать хоть сейчас. Если, конечно, государь поддержит. Пора французам предъявить ультиматум. Пусть выбирают: или поддержка польских якобинцев, или добрые отношения с Россией. И пусть, наконец, вышлют этого Лелевеля из Парижа к чёртовой матери…
Энергично сдвинутые брови, решительный тон, резкий взмах руки… Бенкендорф словно сбросил с плеч лет десять — пятнадцать. Дубельт уже не впервые замечал, что польская тема действует на графа, словно молодильное яблоко. И слава богу.
Полковник поднялся, откланиваясь.
— Да, Леонтий Васильевич! — спохватился Бенкендорф. — Император почти наверняка поинтересуется источником сведений о польских делах. Вы же его знаете: конкретен до слёз, хочет знать обо всём до последней запятой… Что скажем?
Дубельт коротко задумался.
— Источник раскрывать не будем, — сказал твёрдо. — Давайте всё валить на посольство. Мол, толковые люди подобрались у ди Борго — боевые, лезут в каждую щель, важные сведения добывают денно и нощно…
— Думаете, поверит?
— А почему бы и нет? Тем более что в посольстве действительно есть несколько наших вполне толковых людей.
Удалился, скрывая улыбку. При всём верноподданном почтении к государю-императору, знать ему детали секретной оперативной работы совсем ни к чему. Не царское это дело…
Лелевель — сама пунктуальность. Спустя полторы недели после предыдущей поездки на улицу Капуцинок он вновь после обеда, одевшись, берёт Зыха под руку, чтобы устремиться на улицу, где уже поджидает карета. Мысленно машу им вслед и поднимаюсь на второй этаж. Встав у окна, вытираю лицо белым платком. Кому надо, — увидят. И сделают правильные выводы.
Карета председателя трогается, но вот незадача, — из-за поворота выезжает другой экипаж и перегораживает вождю эмигрантов дорогу. Мостовая возле нашего особняка довольно широкая, поэтому при желании разъехаться можно вполне. Однако, похоже, второй кучер (невысокий светловолосый человек с кривоватым носом) — возница неопытный, и лошади его слушаются плохо. Возникает затор.
— Осади в сторону! — вопит кучер Лелевеля, размахивая кнутом.
— Сам осади! — огрызается светловолосый. — Видишь же, что лошади испугались и не слушаются!
Темпераментная перебранка длится несколько минут, пока из окна экипажа не высовывается Зых.
— Мы сегодня поедем или нет, олухи? — рычит он. — Опаздываем на встречу!
Очень хорошо, что опаздывают. По-видимому, светловолосый кучер того же мнения, да и его лошади тоже. Во всяком случае, убрать свою карету он не торопится, ссылаясь на дурной нрав своих парнокопытных. И когда в итоге экипажам всё-таки удаётся разъехаться, я отмечаю, — небольшой инцидент украл у председателя четверть часа.
Должно хватить.
Карета, запряжённая двойкой, подъехала к неказистому дому № 7 по улице Капуцинок. Из неё вышел худощавый, гладко выбритый человек в тёмном пальто и цилиндре. В левой руке у него был небольшой солидный саквояж свиной кожи. Огляделся. Достав свободной рукой из кармана часы, поморщился, — обычно пунктуальный Лелевель нынче опаздывал. Ну, что ж, подождёт председателя в квартире…
И тут случилось неожиданное.
Неторопливо проходивший мимо высокий широкоплечий мужчина вдруг бросился к владельцу саквояжа и мёртвой хваткой вцепился в горло, прижав к карете и одновременно приставив к виску маленький карманный пистолет.
— Если жить надоело, можешь кричать и вырываться! — разрешил вполголоса, глядя в испуганные выпученные глаза человека.
Кучер, видевший нападение и опешивший не меньше хозяина, быстро пришёл в себя. Схватив кнут, он спрыгнул с козел, но лишь для того, чтобы очутиться в объятьях другого человека, выскочившего из-за угла. Тот сразу и без лишних церемоний умело хватил парня по затылку увесистым мешочком с песком. Со сдавленным стоном кучер зашатался и упал под ноги нападавшего.
— Через полчаса оклемаешься, — насмешливо успокоил тот и повернулся к мужчине, державшего хозяина кареты на мушке.
— Проверь, что у него в карманах, — отрывисто скомандовал широкоплечий. Было ясно, что главный здесь он, а второй — помощник.
Команда была выполнена в мгновенье ока. Помощник показал мужчине тугой бумажник.
— Ничего интересного больше нет. Платок и сигары, я думаю, нам не нужны, — отрапортовал он.
— Чёрт с ним, пусть сам курит… Взялись!
Быстро и ловко, действуя в четыре руки, они вставили пребывающему в полуобморочном состоянии хозяину саквояжа кляп и для верности завязали сверху платком. Затем скрепили руки и ноги припасённой верёвкой. Посадили человека спиной к стене дома и примотали к перилам крыльца.
— А теперь — самое интересное, — сказал сам себе широкоплечий и отчего-то вздохнул.
Подняв лежащий на земле саквояж, щёлкнул застёжкой. Заглянул внутрь. Как и ожидалось, внутри были деньги. Пачки пятидесятифранковых купюр. И широкоплечий знал, что с ними делать.
Достав две пачки, протянул их помощнику. Секунду поколебавшись, добавил третью. Столько же взял себе, распихав по карманам. Потом вывалил содержимое саквояжа на землю.
— Не жалко? — тихо спросил помощник, не отрывая взгляда от горки денег.
— Нет, — отрезал мужчина. — Мы с тобой и так не в накладе.
С этими словами он принялся разрывать на пачках банковские бандероли и рассыпать купюры по мостовой. Помощник, закусив губу, присоединился. (Связанный человек в ужасе замычал и начал отчаянно дёргаться.) Вдвоём с денежной кучей справились быстро. Несколько минут — и вся мостовая вдоль дома, включая тротуар и ступеньки подъезда, расцвела пятидесятифранковыми бумажками.
— А теперь ходу! — распорядился широкоплечий.
Они с помощником скрылись за углом. И вовремя! Привлечённые необычным зрелищем, из окон начали выглядывать поражённые люди.
Подъехавшие через пять минут Лелевель и Зых застали картину, равно странную и жуткую.
Человек двадцать, толкаясь и отпихивая друг друга, исступлённо ползали по земле, собирая рассыпанные прямо в декабрьскую грязь купюры. Над маленькой толпой висел возбуждённый стон. Привлечённые им, подбегали всё новые и новые люди, включаясь в сбор нежданного денежного урожая.
Вот какой-то толстяк упал всем телом на россыпь банкнотов и, свирепо зыркая по сторонам, осторожно извлекает из-под обширного живота мокрые, смятые бумажки. Вот крепкий мужичок отбирает купюру у оборванного мальчишки, — тот с громким плачем пытается вернуть утраченную добычу, но, получив удар по голове, падает навзничь и затихает. Вот бедно одетая старуха, упав на колени, хватает скрюченными пальцами банкноту и прячет за пазухой, между иссохшими грудями…
А чуть поодаль, привалившись спиной к стене дома, сидел прямо в луже растаявшего снега связанный человек, на встречу с которым Лелевель и Зых лишь немного опоздали. Ровно настолько, чтобы произошло то, что произошло.
По лицу человека катились слёзы. Окружающим было не до него… Хотя нет, до него. Убегая, грабители, словно в насмешку, осыпали человека деньгами. И теперь, заметив новое средоточие купюр, его облепили со всех сторон. Десятки грязных рук с обломанными ногтями, мешая друг другу, жадно хватали с темного пальто, панталон и цилиндра вожделенные бумажки. Из-под кляпа нёсся жалобный вой.
Лелевель в ужасе закрыл глаза.
— Зых, сделайте что-нибудь, — произнёс он слабым голосом.
— Тут, чтобы что-нибудь сделать, нужен взвод жандармов, пан профессор, — мрачно откликнулся Зых, оценивая взглядом нерадостную обстановку.
— Но мы же не можем его оставить вот так, в толпе…
— А что мы можем? Ничего ему не сделается. Соберут с него деньги и оставят в покое. Ну, пощекочут малость… Ах, чёрт!
— Что такое?
— Накаркал я, — с досадой сказал Зых. — Вот и полиция…
Лошади брошенной кареты, чуя неладное, беспокойно оглядывались по сторонам, стучали копытами по брусчатке и тихонько ржали.
Раскладываю на столе содержимое пухлого бумажника, изъятого из кармана лелевелевского контрагента. Здесь есть кое-что любопытное. Деньги, допустим, меня не интересуют. (Сумма приличная, но где ей сравниться с содержимым саквояжа!) А вот документы заслуживают всяческого внимания. Особенно дипломатический паспорт. Его владельцем является некий Джеймс Роберт Гилмор. Красиво отпечатанные визитные карточки говорят о том, что указанный господин служит помощником посла Великобритании во Франции. Адрес Гилмора на них не указан, но мы и так знаем, что живёт он на улице Ришелье, дом 3, и при необходимости вполне можем навестить незадачливого дипломата.
А это что? Тоже любопытная бумага. Точнее, послание от некой дамы, которая, судя по тексту, состоит с Гилмором в любовных отношениях. Читать чужие письма считается дурным тоном, но мне сейчас не до хороших манер. Тем более что наряду с интимными подробностями в тексте есть очень интересные детали, которые могут пригодиться в дальнейшем… Ладно. Поживём — увидим.
Откладываю письмо и смотрю на разложенные документы. Вот теперь у нас на руках абсолютное доказательство связи Лелевеля с англичанами. А разбросанные (и наверняка уже собранные) деньги безошибочно указывают на характер связи.
— Кстати, о деньгах, — говорит Каминский, словно подслушав мои мысли. — Как вы и сказали, часть я отдал вашему… м-м… помощнику, Жаку. Надо признать, ловкий малый. Всё, что требовалось, сделал безукоризненно. Где вы таких берёте?
— Толковые люди всегда есть, их только надо найти, — отвечаю уклончиво. — Если уж заговорили о деньгах, надеюсь, вы и себя не забыли?
Вместо ответа Каминский предъявляет три пачки пятидесятифранковых купюр.