— Но кем? — вскрикнул Лелевель.
— Кем, — до этого ещё дойдём. А пока вспомните… — Налив воды из графина, Зых выпил стакан одним духом и по-простому утёрся ладонью. — С чего всё началось? Какой-то болван перекрыл дорогу нашей карете. Из-за этого мы потеряли добрых пятнадцать минут. Ровно столько, чтобы Гилмора, который подъехал вовремя, встретили грабители. Связали, отняли саквояж и рассыпали деньги по улице. А тут и мы подъехали.
— Да уж, как нельзя вовремя…
— И, к сожалению, следом примчалась кем-то вызванная полиция, которая запротоколировала ваше присутствие на месте происшествия. Вот вам двойной удар: Комитет потерял крупную сумму, а лично вы рискуете потерять репутацию. — Зых взял со стола газету, оставленную Кремповецким. — Вы думаете, один «Фигаро» расписал инцидент? Чёрта с два. Уверен, что газет с такими заметками вышло минимум несколько. И в итоге председатель Польского национального комитета рискует прослыть продажным политиком на содержании у британского посольства. Причём в тот момент, когда он занят подготовкой к новому восстанию… — Помолчав, закончил горько: — Это, дорогой профессор, удар ниже пояса. Я бы сказал, сапогом со всего размаха.
Лелевель сжал кулаки до боли.
— Я беру деньги у англичан лишь ради борьбы с нашим общим врагом и ради освобождения Польши, — отрезал он. — Мне самому ничего не надо, и ты это знаешь.
— Я-то знаю, а знают ли другие? — возразил Зых. — Дурак Кремповецкий не успокоится, пока не учинит скандал на всю общину. Я мог бы ему заткнуть рот, но дураков у нас достаточно, — найдётся кому скандалить и без него, а всех молчать не заставишь. А уж как обрадуется клика Чарторыйского…
Лелевель пожал плечами.
— Пусть болтают, — сказал холодно. — Никто ничего не докажет.
— Мне бы ваш оптимизм, пан Иоахим… Ну, допустим, скандал в общине мы как-то замнём. В конце концов ваш авторитет среди наших эмигрантов непререкаем… пока ещё. А как насчёт скандала дипломатического?
Можно было не продолжать. Лелевель прекрасно знал, что французское правительство эмигрантов-поляков на своей территории лишь терпит и на их деятельность смотрит косо. Сто́ит сведениям о связях Комитета с англичанами дойти до российского посольства, — и резкий демарш в адрес де Бройля неизбежен. И как тогда поведёт себя осторожный Луи-Филипп с его неприязнью к полякам и страхом перед императором Николаем? Не станет ли протест русских поводом к массовой высылке эмигрантов?
— Скандал — это последнее, что нам сейчас нужно, — процедил Лелевель. — Я думаю поговорить с нашими друзьями из палаты депутатов. У них есть влияние на правительство. И если дело дойдёт до тех или иных мер в отношении Комитета…
— Очень хорошо, — бесцеремонно перебил Зых. — Возможно, вы правы, и в сложной ситуации депутаты нас прикроют. Сомневаюсь, но вдруг… Однако вернёмся к инциденту. Вы спрашиваете, кем он организован. А я отвечу: тем, кто совсем рядом. Кто завсегдатай особняка и участник совещаний в этом кабинете. Словом, кто-то из своих.
— А я тебе ещё раз скажу: не верю!
— Пан Иоахим! Матка бозка! Да вдумайтесь наконец! — Разъярённый Зых почти кричал. — Неужели не видите, что вся ситуация разыграна, как по нотам? Кто-то, некий Икс, в течение нескольких месяцев протоколировал ваш график и поездки. Обратил внимание, что раз в полторы недели вы вместе со мной куда-то отбываете часа на два-три. Тем или иным образом выследил, куда мы ездим. Дождался, пока из конспиративного дома после встречи выйдет Гилмор, и за несколько дней слежки установил также его место жительства и службы. После этого вся наша подноготная стала видна, как на ладони. — Переведя дыхание, Зых с силой добавил: — Что тут непонятного? Что в этом невозможного?
— Теоретически это возможно, однако…
— Теоретически? Нет, дорогой профессор, практически. Вы всегда учили нас дружить с логикой. И вот я, ваш бывший студент, опираясь на ту самую логику, готов поклясться: всё это дело рук одного из наших. — Зых хлопнул ладонью по столу. — Чтобы следить за вами в течение месяцев и при этом не привлекать внимания, надо просто быть рядом на естественных основаниях. Изо дня в день, из недели в неделю. Знать ваши привычки и распорядок. Наконец, связать ваши поездки и те выплаты пособий, которые всякий раз начинаются на следующий день после встречи с Гилмором.
Лелевель молчал подавленно.
— Думаете, я тут самый умный, и наши английские друзья не придут к тем же выводам? — добавил Зых безжалостно. — Нам ещё с ними не сегодня завтра объясняться. Было бы простое ограбление, и чёрт с ним. Мало ли кого в Париже грабят. Но вот так, демонстративно, с прицелом на громкий скандал…
Лелевель внутренне сжался. Предстоящий разговор с англичанами действительно… как бы это помягче… не радовал.
— Подожди-ка, — сказал, морщась болезненно. — Предположим, ты прав. Но ведь своих-то людей полным-полно! У нас тут в особняке постоянно толпы. Как мы сможем найти среди них предателя… или шпиона?
Про себя Зых отметил, что председателя уже почти удалось убедить.
— О толпах речи нет, — не согласился он. — Людей у нас тут и впрямь толчётся с избытком. Но почти никто из них не общается с вами постоянно. Нет, пан Иоахим! В ближайшим кругу и полутора десятков не наберётся.
— Кого же конкретно ты имеешь в виду? — спросил председатель тихо.
— Панну Беату, Агнешку и, с вашего позволения, себя я отбрасываю, — начал Зых.
— Разумеется… Дальше?
— Членов Комитета вроде Кремповецкого или Солтыка тоже можно не считать. Отношения с ними, скорее, формальные. А общение в последнее время и вовсе эпизодическое.
— Согласен.
— Отбрасываю также проверенных, давно известных людей, — секретаря, кассира и, пожалуй, Ходзько.
— Тогда уж и Гуровского.
— А вот тут я бы поспорил…
Лелевель удивлённо посмотрел на Зыха.
— Как известно, в Царстве Польском граф за участие в Восстании заочно лишён титула, поместий и приговорён к смертной казни, — пояснил Зых. — А теперь представьте, что ему негласно пообещали отменить приговор и всё вернуть — при условии, что он начнёт шпионить в пользу России. Может на это пойти российское посольство? Вполне. И против такого предложения устоять было бы трудно…
— Ну, знаешь!
— Я точно знаю одно, пан Иоахим: святых среди нас нет, — отрубил Зых. — Купить можно любого… ну, или почти любого. Это вопрос цены. Поэтому Гуровский как один из самых близких к вам людей у меня среди главных подозреваемых.
Лелевель страдальчески взялся за виски.
— А кто ещё среди главных?
— Агнешка, сходи к пану председателю и позови ужинать.
— Но они сейчас вместе с паном Цешковским заперлись в кабинете и совещаются.
— Что-то уж очень долго совещаются.
— Ну да… — Агнешка развела руками. — Знаете, панна Беата, я, пожалуй, не пойду. Уж вы не гневайтесь. Наверняка обсуждают что-то важное. Ну, как их прерывать?
Девушка представила лицо Зыха, которого перебили посреди серьёзного разговора, и поёжилась. Мало того, что разозлится, так ещё и накажет, — не пустит вечером в свою холостяцкую квартиру. С него станется.
— А почему бы вам самой не зайти к дяде? — спросила Агнешка.
Панна Беата плавно повела круглым белым плечом.
— Что-то не хочется, — сказала уклончиво.
Не объяснять же горничной, что для неё лишний раз увидеть Зыха и ощутить на себе липкий взгляд круглых совиных глаз — противно.
Впрочем, настроение барышни Агнешка уловила безошибочно. Ревнивые женщины очень чувствительны к объекту своей ревности, а панну Беату горничная ревновала к Зыху яро, хотя и маскировала злобу почтительными улыбками. При этом Агнешка считала барышню набитой дурой. Ну, как отказываться от ухаживаний такого человека как Ежи Цешковский! И самый умный, и самый сильный… А уж какой любовник — неутомимый, искусный, сладкий…
Но если бы панна Беата вдруг приняла его ухаживания, Агнешка её, пожалуй, задушила бы. И даже представляла иной раз в приступе ревности, как сжимает пальцы на хрупкой нежной шее… Хотя девушки некоторым образом дружили. Возрастом они почти не отличались, а других женщин в особняке не было. С кем ещё можно поболтать за чаем, посплетничать об эмигрантах, обсудить моды и пооткровенничать? Только друг с дружкой. Однако знай панна Беата, что Агнешка спит с человеком-совой, то, возможно, коротких отношений с горничной поостереглась бы.
— Ладно, — сказала барышня со вздохом. — Пусть себе заседают.
— А ужин потом разогреем, если что, — согласилась Агнешка.
— Так кто ещё среди главных подозреваемых? — повторил Лелевель
— Трое, пан Иоахим. Лех, Мазур и Осовский.
— Потому, что все трое в малом совете? — спросил председатель, наморщив лоб.
— Поэтому тоже… Но главное, мы знаем их меньше других.
— Но каждый из них зарекомендовал себя наилучшим образом!
— Это как посмотреть, дорогой профессор…
Зых достал сигару и чуть ли не впервые позволил себе закурить в присутствии Лелевеля, который терпеть не мог табачного дыма. Однако накал разговора был таков, что оба даже не обратили на это внимания.
— А что мы, собственно, о них знаем? Лех приехал из Польши с рекомендательными письмами от важных персон? Так письма легко подделать. Или запугать тех, от кого эти письма требуются, — напишут как миленькие.
Мазур вызвал на дуэль эмигранта, который заочно вас оскорбил, и ранил его? Такую сценку легко разыграть, а на дуэли нанести лже-обидчику пару царапин, — и готово. После этого Мазур как главный защитник и радетель вашей репутации легко и просто входит к вам в доверие.
А что мы знаем про Осовского? Ну, служил в Краковском воеводстве, и что? Трудно ли представить, что русские власти завербовали чиновника и отправили в Париж? А здесь он обратил на себя внимание парой неглупых статей, что тоже нетрудно организовать, и в составе малого совета имеет полную возможность быть в курсе всех наших планов, чтобы ставить палки в колёса… Что с вами, пан Иоахим?
Швырнув сигару в камин, Зых наклонился к председателю.