в Калушин раз в две-три недели и встречался с девушкой. Так-то собой человек видный, нестарый и вроде не бедный. Но вот беда — русский… Правда, по отцу. Мать-то полька, из Варшавы. Он и по-польски говорил, как на родном языке. Полукровка, значит. А всё одно — русский.
— Вансовские, понятно, не хотели, чтобы дочка встречалась с москалём, — уныло бубнил староста. — Невместно же польской девушке с русским якшаться. Но от дома ему не отказывали. Попробуй откажи, если при самом наместнике служит. В городе тоже косились. А Кристя и слушать ничего не желала. Мол, скоро поженимся и уедем в Россию. Светилась вся. Одно слово, — баба. Коли втюрится, так хоть кол на голове теши! А ведь предупреждали её, что добром не кончится…
Хлюпнув носом, замолчал. От клокотавшего внутри бешенства Каминский на миг прикрыл глаза.
— Предупреждали, говоришь? — переспросил чуть ли не шёпотом. — Ну, теперь молись, староста. Добром точно не кончится. — Не выдержав, гаркнул: — Да Паскевич за своего чиновника тут камня на камне не оставит! Считай, что на весь Калушин уже кандалы заготовлены!
Побагровевший староста, задыхаясь, рухнул на колени. Умоляюще протянул к следователю руки.
— Богом святым клянусь! — прохрипел сквозь надсадный кашель. — Мы-то что… Мы-то здесь при чём?
— А кто девушку с чиновником сгубил? Кто? Дух святой, что ли?
— Да не мы это!.. Мы тут люди мирные, тихие…
— Это ты по пути в Сибирь медведям будешь рассказывать!
Староста беззвучно заплакал, хватаясь за грудь. Каминский перевёл дух и продолжал тоном ниже:
— «Ни при чём», «тихие, мирные»… Это не разговор, — схватив старосту за шиворот, поднял с колен и повернул к трупам. — Смотри, старик, хорошенько смотри!.. Городишко крохотный, людей наперечёт. Вот и скажи мне: кто зверство сотворил? Это ж не убийство даже, это какое-то жертвоприношение… Кто из ваших на такое способен?
— Из наших никто, — тихо и твёрдо сказал староста. Помолчав, добавил: — Это другие сделали…
Взяв старика за плечи, Каминский слегка встряхнул. Посмотрел прямо в глаза:
— Те, которые в лесу?
— Они. Как бог свят, они…
— Значит, «народные мстители»?
Старик закивал, боязливо поглядывая на следователя.
В общем-то Каминского такой поворот событий не удивил.
Лишь полгода прошло, как подавили восстание. Армия своё дело сделала, но очаги сопротивления остались. Обстановка в Польше напоминала торфяной пожар. Вроде и пламени нет, а под ногами горячо и от дыма не продохнуть. Годами тлеет… Мутили воду в подполье недовольные и непокорённые. Масла в огонь подливали вожди-эмигранты. В лесах прятались банды «народных мстителей», кроваво защищавших свободу Польши и поляков от москалей.
Этих-то банд страшились больше всего. Под знаменем «Польши единой и неделимой в границах 1772 года» вчерашние крестьяне, студенты, ремесленники сбивались в стаи по двадцать-тридцать человек и беспощадно воевали со всем, что было в Царстве Польском русского. Шайки с невероятной лютостью нападали на солдат и офицеров из российских гарнизонов, убивали русских купцов, чиновников и путешественников. Непроходимые польские леса надёжно защищали «народных мстителей» от преследований власти, и неуловимость бандитов вошла в поговорку.
Страдали от своих «защитников» и соплеменники-поляки, вынужденные их кормить-поить и снабжать всем необходимым. Но это бы ладно. Страшнее, что любой, кого заподозрили в симпатиях или хотя бы просто в нормальном отношении к России и русским, мог стать жертвой «народных мстителей». Таких похищали и убивали на страх и в назидание другим.
Не врёт староста. Трагедия на окраине Калушина — не что иное как показательная казнь польской девушки, осмелившейся любить москаля, и москаля, который дерзнул посягнуть на польскую девушку. Затащили в пустой дом и зверски лишили жизни, а потом ушли в лес… И как лояльный чиновник системы российского наместничества следователь Каминский обязан расследовать дело, чтобы найти и покарать убийц.
Но ведь он ещё и чистокровный поляк со шляхетскими корнями, который вместе с другими поляками скорбит об утрате национальной независимости. И те, кого он должен искать, — по сути, с ним в одной лодке. Свои. Вот только борются за святую свободу сатанински жестоко.
И как ему, следователю, быть? Не впервые думал об этом, совсем не впервые…
Отпустив плечо старика, Каминский достал платок и вытер пот со лба. Душно было в доме. И этот застоявшийся пыльный воздух, пропитанный запахом крови…
— Пан Войцех, трупы свежие, — деловито сообщил врач, закончивший осмотр. — Вскрытие покажет, но думаю, что ещё полсуток назад люди были живы-здоровы. — Снял резиновые перчатки и принялся протирать руки спиртом. — По моей части всё. Как только составите протокол, можно увозить в повет, в морг.
— Спасибо, пан Михал…
— А как же я, пан следователь? Может, я уже пойду, чтобы под ногами не путаться? Вы тут протокол составлять будете и вообще…
Староста искательно смотрел на Каминского. Но у того ещё были вопросы. Выждав, пока доктор выйдет на улицу, следователь круто обернулся к Адамеку (тот аж отшатнулся) и спросил напористо:
— Скажи мне, пока один на один. Не для протокола.
— Что, пан следователь?
— Ты этих мстителей знаешь. Не можешь не знать. Вы же их наверняка всей общиной кормите-поите. Да ещё, небось, одеваете-обуваете. Вот и скажи, кто они такие. Имена, фамилии. Может, клички. Сколько их. Где прячутся. Это только для меня. — Требовательно посмотрел прямо в глаза. Нажал голосом: — Ну? А я в рапорте наместнику укажу, что горожане здесь ни при чём, обещаю.
Староста замотал головой.
— Не могу я, пан следователь…
— Боишься?
— Боюсь, да… Опять же, — какие ни есть, а защитники наши. За Польшу великую воюют. Как же их выдавать? Свои ведь, — закончил неуверенно.
В сущности, старик высказал вслух то, о чём Каминский и сам только что думал. Свои-то свои, но… Невольно бросил взгляд на мёртвую девушку, на распятого мужчину.
— Это верно, старик, — воюют. Себя не щадят, — сказал мрачно. — Только воевать можно по-разному. Можно с армией. Но можно и с беззащитными. — Кивком головы указал на бездыханные тела. — Ты их кормишь, а они над твоей же горожанкой надругались и горло перерезали, как свинье. А если завтра ещё кто-то им не понравится или что-то не так сделает? Новые могилы копать будешь?
Уставившись в пол, староста молчал.
— Не хочешь выдавать? Ну и правильно. Защитники же твои! Мои, получается, тоже… — Каминский сунул руки в карманы и наклонился к старику. — Только я вот думаю: на кой ляд такие защитники? Страшно с такими. Звери, и те добрее. Ну, что молчишь? Ты же старый, умный. Скажи что-нибудь.
— Не мучьте меня, пан следователь, — еле слышно попросил староста.
— Боишься, старик, — процедил Каминский, дёрнув уголком рта. — Опять же правильно. Чем ты лучше той Кристи? Заподозрит кто, что лишнее сболтнул, так за это из тебя всю кровь по капле выдавят. Такие у нас защитники… Иди.
— Что? — переспросил староста непонимающе.
— Уходи, говорю.
Повернулся к старику спиной. Давно уже не было на душе так мерзко…
У двери понурого старосту чуть не сшибла с ног немолодая простоволосая женщина в домашней кофте, застёгнутой через пуговицу. Следом за ней в комнату вбежал, задыхаясь, грузный пожилой мужчина с перекошенным лицом. Оглядевшись, оба с плачем кинулись к столу, на котором лежала девушка.
— Кристя, Кристя! — навзрыд повторяла женщина.
— Доченька наша ясноглазая! — хрипел мужчина.
Упали на мёртвое тело, обливая слезами родную бездыханную плоть.
Отвернувшись, Каминский с тяжёлым сердцем вышел в сени, где с ноги на ногу переминался чего-то ожидавший Адамек.
— А-а, ты ещё здесь? Это хорошо. Дай-ка своего самосада, — попросил неожиданно для себя.
Староста достал из кармана кисет.
— Вот, возьмите. Только аккуратней с ним, злой у меня табачок-то…
— Да уж заметил по запаху.
— Я, в общем, что, пан следователь? Гори оно всё синим пламенем… Скажу про них, что знаю. Немного, но знаю… А вы уж меня не выдавайте, как обещали.
Каминский встрепенулся. Староста всё тот же, а слова другие… Хотя нет: что-то в стариковском морщинистом лице вдруг изменилось.
— Можешь не беспокоиться… Решился, значит?
— Решился, — горестно сказал староста. — А как не решиться, если тут такое? — Ткнул пальцем в сторону комнаты, откуда нёсся утробный вой матери. — Гореть им в аду, защитникам, пся крёвь[4]. Но сначала пусть заплатят за душегубство! Кристя, бедная, с моими дочками вместе росла, в одни куклы игрались…
Рассказ Бенкендорфа о Калушинской трагедии Дубельт с Мордвиновым выслушали в мрачном молчании.
— Донесение об этих событиях я получил вчера из канцелярии наместника, — закончил Александр Христофорович. — К нему была приложена копия рапорта местного следователя Каминского. Очевидно, человек толковый и расторопный. Буквально в один день по своим агентурным связям выяснил, где находится лесной лагерь этих «народных мстителей». И к тому же помог провести военную операцию.
Дубельт поразился.
— Что, уже и операция состоялась? Быстро же граф Паскевич ответил.
— Судя по донесению, наместник был вне себя, — пояснил Бенкендорф. — Бандиты зверски убили чиновника его канцелярии, титулярного советника Костина. (Дубельт вдруг нахмурился.) Я уж не говорю про польскую девушку. А ведь этот Костин был доверенным человеком. Паскевич его привечал и тянул по службе. В общем, как только поступили сведения от Каминского, наместник отправил в Калушинский лес из Мазовецка пехотный батальон.
— Чем закончилась операция? — быстро спросил Мордвинов.
— Чем она могла закончиться? Полным разгромом банды, разумеется, — сказал Бенкендорф, приглаживая венчики седеющих волос вокруг безукоризненной лысины. — Окружили их лагерь, началась перестрелка. В донесении указано, что из двадцати восьми «мстителей» двадцать один убит или ранен, шесть захвачены.