— Чем занимаетесь в Париже, пан Длугош?
— Э-э… Разнорабочий.
Вижу, что не банкир. Потрёпанное пальто, старая кепка, ботинки со стёртыми каблуками — вполне типичный наряд польского эмигранта, живущего на чужбине случайными заработками. Сколько я таких за эти дни насмотрелся… У меня нет оснований сомневаться в их патриотизме. Но совершенно уверен, что, если бы не лютая нужда, не сидел бы сейчас Длугош передо мной. Участие в военной экспедиции дело хоть и опасное, однако неплохо оплачиваемое.
Объявлений о наборе волонтёров мы в газетах, естественно, не печатали. Метод поиска людей самый простой — изустный. Из нашего особняка по всему Парижу несётся молва, что Комитет пана Лелевеля формирует отряды для новых боёв за независимость Польши. Приглашаются, естественно, те, кто уже повоевал, а значит умеет держать в руках ружьё и саблю. И люди к нам потянулись.
Тех, у кого за плечами военный опыт и счёты с Россией, оказалось немало. За четыре дня я принял человек пятьдесят. Почти со всеми заключил от лица Комитета контракт на участие в экспедиции на таких-то условиях, каждому выписал небольшой аванс и предупредил, что с пятнадцатого февраля следующего года имярек поступает в полное распоряжение (и на полное довольствие тоже) командира. Имя полковника Заливского пока не называется, но не суть…
Такими темпами к середине февраля (а эту дату обозначил Лелевель) я навербую человек пятьсот. Это, конечно, сила. Но даже если предположить, что все они через Галицию просочатся в Царство Польское, получат в опорных шляхетских усадьбах оружие и начнут сражаться, то… что? Пять сотен наёмников разгромят российские гарнизоны и свергнут на территории Царства власть императора Николая? Пуще того, — эту власть удержат? Даже если волонтёров подкрепят местные крестьяне, силы выглядят слишком неравными.
Именно поэтому Гилмор, — при всей жадности человек умный и хитрый, — внёс в план полковника Заливского свою поправку. Всего одну, зато фундаментальную. Эта поправка превращает авантюрное предприятие в дело хотя и рискованное, однако реальное. Во время ночной беседы с англичанином я в полной мере оценил изобретательность и размах Интеллидженс сервис. Впору аплодировать… однако не хочу даже думать, в какую кровь может вылиться эта изобретательность. Если, конечно, не вмешаться. А в английские планы я намерен вмешаться самым решительным образом.
Между тем наш кассир пан Водзинский аккуратно выплачивает завербованным волонтёрам авансы. Гилмор передал Лелевелю и Зыху новый саквояж — уже с моего ведома. Так что деньги у Комитета есть. Пусть пока всё идёт, как идёт. Особенно если учесть, что главные дела делаются отнюдь не в нашем особняке. И требуют они совсем других денег.
Думая о своём, машинально излагаю Длугошу условия найма. При слове «аванс» бывший поручик заметно оживляется.
— Согласен, согласен, — говорит он, торопливо подписывая контракт. — Святое же дело…
— …Родину освобождать, — заканчиваю я и протягиваю руку. — Поздравляю, пан Длугош. Отныне вы солдат новой освободительной армии. Польша надеется на вашу храбрость, мужество и воинское мастерство. И вот что ещё… — Строго смотрю прямо в глаза с красными прожилками. — О нашем договоре могут знать лишь самые близкие родственники. Жена, отец с матерью, — если они здесь, с вами. Для всех остальных это тайна. Военная, разумеется. Вы меня поняли?
Волонтёр кивает, вытягивается в струну и даже делает попытку щёлкнуть стёртыми каблуками. Взгляд его нетерпеливо следит за тем, как я пишу записку в кассу.
— Отдадите это кассиру, — говорю я, протягивая бумагу Длугошу. — Первый этаж, третий кабинет слева по коридору. Да, кстати…
— Что ещё?
— Прошу не обижаться, но хочу предостеречь: не пытайтесь присвоить аванс, а в назначенное время и место не явиться. — Делаю многозначительную паузу. — С момента подписания контракта такой поступок будет расценен как дезертирство со всеми вытекающими последствиями. Вы человек военный и как поступают с дезертирами знаете. Возможности для наказания у нас есть.
— Слово шляхтича! — говорит Длугош с достоинством. — Вам не о чем беспокоиться.
Проводив почтенного новобранца, с облегчением перевожу дух. На сегодня приём окончен. А вот мои дела нет. И самое важное из них впереди.
Ради того, чтобы создать мне условия для работы, из личного кабинета выставили Гуровского. Тот было обиделся, однако ему предложили некоторую сумму и напомнили, что после нашей победы (а кто в ней сомневается?) бывший граф получит назад все свои поместья. Сумму Гуровский взял, напоминание принял к сведению, после чего вопрос был исчерпан. Так что волонтёров я принимаю в собственных апартаментах на втором этаже, неподалёку от кабинета Лелевеля.
Закрыв кабинет на ключ, спускаюсь вниз и буквально сталкиваюсь с панной Беатой. Сегодня мы ещё не виделись. Приветствую девушку улыбкой, однако улыбка тут же сама собой гаснет — слишком плохо выглядит панна. Глаза покраснели, а лицо осунулось, будто она только что вернулась с похорон родной матери.
— Что с вами, панна Беата? — спрашиваю с тревогой. — Вам нездоровится?
Отсутствующий взгляд панны устремлён куда-то в сторону.
— Не беспокойтесь, со мной всё хорошо, — произносит еле слышно дрожащими губами. И уходит так быстро, что я даже не успеваю спросить, остаётся ли в силе предложение встретить Рождество в компании с ней, с председателем и с ближайшими соратниками.
В недоумении, с тяжёлым сердцем, одеваюсь в гардеробной и выхожу из особняка в слякоть и сумерки декабрьского вечера.
Назвать кафе «Лихой гусар» на улице Монмартр приличным заведением язык не поворачивался. Так, скорее кабачок. На эту мысль наводили доносившиеся на улицу визгливые звуки гармоники, немузыкальный гвалт мужских и женских голосов и вылетевший из дверей буквально под ноги Шабролю расхристанный человек. С трудом поднявшись с мостовой, он хрипло выругался, погрозил кулаком в пространство и захромал восвояси.
Шаброль только усмехнулся. К своим сорока годам он достиг в министерстве хорошего положения (как-никак помощник министра), а начинал-то рядовым агентом. Сколько раз ему приходилось сиживать в таких вот кабачках, выслеживая очередного бандита! Дрянное вино, клубы сизого табачного дыма, неряшливые мужчины, увядшие красотки, ожесточённые мордобои между посетителями… Ах, молодость, молодость…
Мысли о прошлом не помешали ему заметить вынырнувшего из вечерней темноты человека, одетого в рабочую куртку и кепку. Оглядевшись, человек подошёл к Шабролю.
— Добрый вечер, мсье!
— Добрый вечер, — сдержанно ответил Шаброль, разглядывая незнакомца и привычно фиксируя приметы. Рост выше среднего, крепок, широкоплеч, взгляд решительный. Вероятно, хорош в драке.
Человек кивнул на томик в руке Шаброля.
— А что это у вас, мсье, — небось, роман какой-нибудь? Поди, интересный?
— Сами посмотрите, — сказал Шаброль, протягивая книгу.
Незнакомец мельком взглянул на обложку.
— О-о, Виктор Гюго! Да ещё «Собор Парижской Богоматери»! У вас хороший вкус, мсье, — оценил, возвращая томик.
— Не жалуюсь.
— Ну, что ж, следуйте за мной.
Человек неторопливо пошёл вперёд, за ним и Шаброль.
Они поплутали по узким переулкам, кое-как освещёнными редкими газовыми фонарями, и вышли на незнакомую улицу. Подойдя к экипажу, стоявшему поодаль, незнакомец приоткрыл дверцу и жестом пригласил Шаброля внутрь.
В карете сидел человек, чьё лицо скрывала маска. Внутренне усмехнувшись, Шаброль подумал, что меняет одного незнакомца на другого. И с этой мыслью решительно залез в экипаж.
— Добрый вечер, мсье, — услышал он фразу, произнесённую на хорошем французском языке, но с каким-то мягким акцентом.
Шаброль даже догадывался, с каким именно.
Общаться с людьми, будучи в маске, не слишком-то любезно. Но что делать! Ни Гилмору, ни посланцу Тьера знать моё лицо совершенно не обязательно. Безликий и безымянный собеседник — вот кто я для них. Таким и останусь.
Впрочем, для разговора я представился мсье Пьером. Собеседник, в свою очередь, сообщил, что его звать мсье Андре. Вот и познакомились. А вообще-то в предстоящем разговоре имена совсем не главное.
Складывается ощущение, что Тьер отрядил для встречи со мной не худшего из своих агентов. Человек явно неглупый и, судя по аккуратным, но цепким вопросам, опытный. Обмениваемся несколькими короткими фразами и переходим к делу.
— О причинах, по которым вы хотели встретиться с нами, мы примерно догадываемся, однако хотелось бы узнать их из первых уст, — говорит мсье Андре.
Что ж, вполне законное желание.
— Вряд ли я открою большой секрет, если скажу, что работаю в составе Польского национального комитета, — начинаю неторопливо.
— Мы догадывались, — подтверждает собеседник.
— Сразу скажу, что я патриот и до недавнего времени у председателя Комитета пана Лелевеля не было более верного соратника. Но произошло событие, которое изменило моё умонастроение. И, следовательно, поведение.
— Что за событие? — немедленно интересуется мсье Андре.
— Знаете ли вы что-либо о подготовке нового восстания в Царстве Польском?
— Некоторые сведения есть, — отвечает собеседник, помедлив малость.
— Тогда вы понимаете, о чём речь. Меня такое развитие событий не устраивает. Я противник этого плана.
— Почему?
— Если без деталей, в успех восстания не верю. А вот в том, что Польша зальётся кровью и впадёт в ещё худшую зависимость от России, — не сомневаюсь. Такого допустить нельзя. Свобода Польше нужна, как воздух, однако не любой ценой.
— Судя по вашим словам, вы пришлись бы ко двору в партии князя Чарторыйского, — замечает собеседник. — Он-то как раз добивается польской независимости исключительно дипломатическим путём.
Пожимаю плечами.
— Наверно, да. Однако по-человечески мне гораздо ближе профессор Лелевель. Я поддерживал его всегда и во всём до тех пор, пока…
Делаю паузу, словно говорить трудно.