Всего трёх слов достаточно, чтобы подтвердить мои предположения.
Ни о какой любви в этом странном браке, разумеется, речи нет. Не очень-то Беата похожа на счастливую новобрачную. А вот расчёт старого негодяя Лелевеля налицо. Вынужденно передав бразды правления Зыху и боясь остаться не у дел в канун главных событий, председатель решил привязать к себе помощника покрепче. А для этого использовал родную племянницу в качестве верёвки.
Нетрудно даже представить, каким образом ему удалось уговорить девушку, испытывающую к Зыху неприязнь. Ну, например: «На Цешковского возложена важнейшая миссия, и ты должна стать его опорой в предстоящих трудах. Не ради него, — ради Польши…» Или так: «Освобождение родины от каждого из нас требует жертв…» Ну, что-то в этом духе. В общем, сыграл на глубоком патриотизме девушки. И она, несчастная, дала себя уговорить. И разделила постель с мерзавцем…
— Ну, надо так надо, — произношу как можно равнодушнее. — Тут вам виднее.
Беата вдруг хватает меня за руку. Сжимает своей горячей ладонью мою, — холодную.
— Я знаю, что мой брак всех удивил, а кое-кого и неприятно, — говорит запинаясь, будто с трудом. — И мне это безразлично. Однако есть один человек, чьим мнением я дорожу. Понимаете?
— И кто же этот избранный? — задаю самый глупый из всех возможных теперь вопросов.
— Если не догадываетесь, скажу: вы.
С этими словами она приближает своё лицо к моему, и я невольно заглядываю ей прямо в глаза. Большие, карие, божественно прекрасные глаза. И какое же сейчас в них страдание, какая тоска стынет… Сердце на миг останавливается.
— А что это меняет… — говорю, слыша собственный голос будто со стороны. — Вас интересует моё мнение? Ну, так успокойтесь, — оно выше всяких похвал. Вы стали женой самого опасного человека в Париже, — можно сказать, пожертвовали собой, и я даже догадываюсь, чего ради. Так что испытываю глубокое почтение к вашей жертве… пани Цешковская!
Беата отшатывается, будто я ударил её по лицу.
— Если бы вы только знали, — говорит еле слышно. — Если бы вы только могли знать…
Отвернувшись, медленно идёт по коридору с опущенной головой. Гляжу ей вслед с ледяным отчаяньем. А что я, собственно, должен знать — теперь? И зачем? Если и есть сейчас во всём мире человек несчастней, чем она, то это я…
В тот день покидаю особняк раньше обычного. Волонтёрам придётся подождать до завтра. Никого не хочу видеть, даже Каминского. Герой какого-нибудь новомодного романа в моём положении запирается у себя дома и оплакивает утраченную любовь, а чем я хуже? Хочу хотя бы на один вечер забыть про всё и про всех — про восстание, про Гилмора, про мсье Андре, про интриги и эмигрантскую мерзость, про своё одиночество в большом чужом городе…
Поднимаюсь в свою квартиру на улице Добрых Детей и, сбросив пальто, для начала наливаю себе полную рюмку коньяку. Но пригубить не получается — мешает негромкий, однако настойчивый стук в дверь.
Проклиная всех соседей по дому (или кого там ещё нелёгкая принесла?), нехотя открываю. И невольно делаю шаг назад.
— Вот так неожиданность, панна Агнесса, — говорю от души.
Ещё бы не неожиданность! Откуда она знает, где я живу? И какого чёрта она тут появилась? Никаких дел у меня с этой девушкой никогда не было и не предвидится.
Между тем Агнешка (а моё одиночество нарушила именно она) переступает порог и произносит:
— Прошу извинить пана за нежданное появление. Могу ли я войти?
— Да, конечно, — говорю нехотя. Всё равно уже вошла.
Принимаю у девушки пальто со шляпкой, указываю на стул и сухо интересуюсь:
— Чему обязан, панна Агнесса?
Девушка смешно морщит нос.
— Не надо так официально. Для всех я Агнешка, и для вас тоже.
— Ну хорошо, панна Агнешка, — соглашаюсь нетерпеливо. — Так чему обязан?
— Я вам сейчас объясню. — Смотрит на бутылку, от которой меня отвлёк нежданный визит. — Извините… Можно мне рюмку коньяку? Волнуюсь очень.
О господи! Она ещё волнуется… Хотя да, — волнуется. То нервно разглаживает на коленях тёмную юбку, то теребит простенькие бусы поверх красной кофты. И дышит прерывисто, словно не шла ко мне, а бежала.
Достаю вторую рюмку, наливаю девушке и придвигаю тарелку с печеньем.
— Ничего другого предложить не могу, — сообщаю со вздохом. — Живу по-холостяцки, столуюсь в кафе.
Махнув рукой (мол, чёрт с ней, с этой закуской), Агнешка выпивает рюмку до дна.
— Вот теперь хорошо, — говорит разрумянившись. — А то, знаете, не всякий разговор идёт на трезвую голову.
Если это намёк на вторую рюмку, то я его пропускаю мимо ушей. Коньяку мне не жалко, а вот времени — очень. Да и с какой стати поить нежеланную гостью? Этак ей понравится, — ещё засидится…
Наконец Агнешка приступает к разговору и делает это довольно-таки оригинально.
— Надо вам знать, что я долгое время была любовницей пана Цешковского, — говорит она, понизив голос.
А надо ли? С какой стати? Хотя в моём деле всякие сведения могут быть полезными. Заранее не угадаешь.
— Ну, предположим, — говорю нейтральным тоном. — Не пойму только, зачем вы мне об этом говорите. Меня ваши отношения не касаются.
— Ещё как касаются! — возражает Агнешка.
— Это почему же?
— Потому что мой Цешковский женился на вашей Беате!
Смотрю на девушку с изумлением. Одно из другого вроде бы не вытекает. Впрочем, когда мужчина мог разобраться в хитросплетениях женской логики?
— Чушь! Панна Беата не моя и никогда моей не была, — произношу резко. — И вообще, какое вам до этого дело?
Агнешка прищуривается.
— Представьте себе, что есть.
— Это какое же?
— А вы не догадываетесь? Тогда объясню.
Расхрабрившись после рюмки коньяку, Агнешка делает знак, и я со вздохом наливаю ей вторую. Девушка лихо справляется с ней, а потом начинает втолковывать мне очевидные, с её точки зрения, вещи.
— Вы сохли по Беате… Только не спорьте! Я женщина, я такие вещи понимаю.
— Да что вы?
— Точно вам говорю. А она сохла по вам, только виду не показывала…
— Ну да. Вы женщина, вы такие вещи понимаете…
— Зря смеётесь, между прочим. Сохли вы друг по дружке, и всё тут. А потом Цешковский непонятно как уговорил её выйти за него. И выходит, что она вас обидела. Это во-первых.
— А что, есть и во-вторых?
— Ещё как есть! Цешковский со мной жил-жил, а потом бросил и женился на другой. Это по-людски, что ли?
Агнешка яростно взмахивает кулачком.
— Сочувствую вам, — говорю, не зная, смеяться или плакать.
— А я вам, — откликается она вдруг.
— Ну, спасибо…
— При чём тут спасибо? Вот сидим мы у вас дома, оба-двое насквозь обиженные, и думаю я себе…
Она умолкает. Миловидное лицо принимает значительное выражение.
— Так что же вы думаете? — спрашиваю, уже чувствуя некоторый интерес.
— Мы им должны отомстить! — горячо восклицает Агнешка.
И победно смотрит на меня. Мой интерес растёт — вместе с удивлением.
— Каким образом? — задаю естественный вопрос, не лишённый иронии. — Впрочем, кажется, догадываюсь. Я должен убить пана Цешковского на дуэли, так?
— Глупости, — возражает Агнешка. — Он сильный и оружием владеет будь здоров. Ещё не известно, кто кого убьёт… Вот я бы Беату могла придушить. Она против меня цыплёнок, — добавляет мечтательно.
— Такое даже в шутку не смейте говорить, — произношу сквозь зубы.
Агнешка внимательно изучает моё лицо.
— Не буду, не буду, — обещает наконец. — Аж побелели! Видать, и вправду она вас зацепила… Чёрт с ними, пусть живут. Мы им можем по-другому отомстить. Мирно. Понимаете?
Девушка говорит сплошными загадками.
— Мирно — это как? Хотя постойте… — В уме мелькает смелое предположение. — Я должен жениться на вас?
— Оно бы и неплохо, — хладнокровно отвечает Агнешка. — Только это вряд ли. По крайней мере, сразу. Но можно и так…
Протянув руку, берёт бутылку и без спроса наливает нам по рюмке. Машинально выпиваю свою и, резко меняя тему разговора, задаю вопрос, который вертится на языке с начала разговора:
— Вы вот что, Агнешка… Бог с ней, с местью. Объясните, каким образом вы меня нашли? Я вроде бы свой адрес вам никогда не называл.
— Тоже мне сложность, — говорит Агнешка, не задумываясь. — У Цешковского есть список с адресами всех членов Комитета. Ну, и тех, кто постоянно сотрудничает.
— Так то у Цешковского…
— Ну, считайте, и у меня. Я ведь в особняке все комнаты убираю, его тоже. Запасные ключи от стола и несгораемого шкафа сделала себе потихоньку. То есть, конечно, не я, а слесарь.
— Сняли слепки с замков?
— Сняла, невелик труд.
Ай да девица!
— И вы не боялись?
— Как не бояться! Если бы Цешковский узнал, убил бы, — просто, как само собой разумеющееся, произносит Агнешка. — Но я-то осторожная. Лазила в стол или там в шкаф только тогда, когда он был на выезде.
— Да зачем вам это? — спрашиваю поражённо.
— То есть как это — зачем? А если он от меня налево ходит? А если там любовные письма держит? И вообще, интересно же…
Столь же логично, сколь и простодушно. Зых не из тех, кто получает любовные послания. А вот деловая переписка и разные любопытные документы в шкафу или в столе могут быть вполне. Так что ключи Агнешки — тема интересная…
А между тем заметно, что третья рюмка для неё оказалась лишней. Девушка неожиданно разражается слезами. Поспешно протягиваю носовой платок и начинаю успокаивать:
— Ну, полно вам… На Цешковском свет клином не сошёлся. Вы молоды, красивы, найдёте себе другого.
— Найду, само собой, — соглашается девушка, вытирая глаза. — За это я и не переживаю.
— Ну, так чего плакать?
— От злости, — говорит Агнешка шёпотом, от которого мороз по коже. — Он меня бросил, понимаете? Обидел насмерть. А меня обижать нельзя. — Бросает скомканный платок на стол. — Была любовь, да сгинула. Ненавижу!
Она оскаливается, и я невольно замечаю ровные белые зубы. Да и вообще девушка очень привлекательна. Что лицо, что фигура… Такую любить бы да радоваться. А вот шутить с ней, кажется, опасно, и как бы не пришлось Зыху в том убедиться.