Неожиданно Агнешка гибко поднимается и, подойдя ко мне, без объявления войны садится на колени.
— Это вы зачем? — спрашиваю по возможности спокойно. Хотя спокойствие даётся непросто.
— Ну, мы же решили отомстить, — хрипло говорит Агнешка.
— А мы уже что-то решили? — бормочу в ответ.
— Конечно!
— Послушайте… Вам в детстве не рассказывали, что отношения между мужчиной и женщиной должны основываться на любви, а не на мести?
— Я родом из деревни, а у крестьян всякие глупости про чувства не в заводе… А может, я вас ещё полюблю? И вы меня полюбите? Сами говорите, что я красивая. И вы тоже мужчина видный, одни усы чего стоят. — Легко проводит мизинцем по моим усам. — Густые, вразлёт…
Таких комплиментов мои усы ещё точно не слышали.
— И не вздумай отказываться, — строго предупреждает Агнешка, смело переходя на «ты». — От такого не отказываются!
С этими словами она быстрыми движениями расстёгивает кофту и буквально рвёт её с плеч, обнажая грудь.
И грудь, и плечи выше всяких похвал. Да, это аргумент…
Свои достоинства у меня есть, но, в общем, до святого Антония[24] не дотягиваю. Притом чувствую, что крестным знамением с молитвой от Агнешки не отобьёшься. Да и хочу ли я отбиваться, вот вопрос. Беата потеряна, так не всё ли равно?..
В этот миг алые губы девушки впиваются в мои, ломая остатки сопротивления.
— Погаси свечи, — слышу умоляющий шёпот.
Дверь квартиры открыл Зых.
— А где Бася? — спросила Беата, снимая пальто и при этом как бы не замечая движения Зыха, собравшегося помочь.
— Я её отпустил, — последовал короткий ответ.
— Напрасно, — холодно сказала Беата. — У неё полным-полно дел по хозяйству.
— Хозяйство подождёт, — перебил Зых, морщась. — Нам с вами надо серьёзно поговорить, и Бася помешала бы.
— О чём говорить? Мы уже обо всём переговорили.
— Не спорьте, пани Беата, — непреклонно сказал Зых. — Прошу вас.
Поколебавшись, Беата прошла вслед за ним в гостиную. Села в массивное кресло, машинально поглаживая бархатный ридикюль, а Зых остался стоять, расставив ноги и заложив руки за спину. Молча смотрели друг на друга — Зых мрачно, Беата отчуждённо.
— Вы, наверно, догадываетесь, о чём я хочу сказать, — произнёс наконец Зых.
— Если о том, о чём я думаю, то даже не начинайте.
— И всё-таки я скажу! Пани Беата, мы поженились неделю назад, а я всё ещё не вступил в супружеские права. Мы спим в разных спальнях. Так дальше продолжаться не может, — говорю со всей определённостью.
Произнося короткую тираду, Зых сверлил девушку немигающим взглядом.
— У вас плохая память, пан Цешковский, — сказала Беата ледяным тоном. — Вы, верно, забыли, что наш брак заключён по причинам, которые не имеют ничего общего с обычными человеческими чувствами. (Зых засопел.) Дядя хотел, чтобы я в помощь вам осталась работать в Комитете и была вашей опорой. Пусть так. Ради общего дела я дала себя уговорить. Но при этом я поставила одно условие — категорическое. Вашей женой в полном смысле я стану не раньше, чем восстание увенчается успехом и Польша обретёт свободу. (Зых стиснул зубы до желваков.) В противном случае никакой свадьбы не было бы, равно как и вашего переезда в нашу с дядей квартиру… И вы с моим условием согласились, не так ли?
Зых осклабился.
— Так, так, — подтвердил почти весело. — Чего только не скажешь, лишь бы заполучить вашу руку… Но теперь ситуация изменилась. Венчание и свадьба позади, так не будем пренебрегать радостями семейной жизни. Вы всерьёз думаете, что, живя под одной крышей с молодой красивой женой, я буду пользоваться ласками продажных девок? Сегодня мы наш брак консумируем[25] — вот вам моё слово.
В его словах прозвучала недвусмысленная угроза. Беата прикрыла глаза, лишь бы не видеть Зыха. В эту минуту человек-сова был невыразимо мерзок. И уже не в первый раз тоскливо подумала, что дядя потребовал от неё слишком многого. Зачем она только согласилась? Неужели освобождение родины требует таких отвратительных жертв? Кажется, легче умереть на баррикадах, чем лечь в постель с этим человеком…
— Насчёт консумации даже не мечтайте, — отрезала, поднимаясь и прижимая к груди ридикюль, словно он мог её защитить. — Это моё слово. И никогда больше не говорите со мной на эту тему, слышите? Я стану вашей женой только в освобождённой Варшаве — или не стану вовсе. А насчёт девок… пользуйтесь на здоровье. Я не ревнивая.
— Зато я ревнивый, — сказал Зых, бледнея от ярости. — Знаю я, чего вы ломаетесь. И о ком думаете, — знаю. Только вам с ним не быть, это уж не сомневайтесь. Я скорее голову ему оторву, прежде чем он к вам прикоснётся.
Тяжёлая пауза. Дуэль ненавидящих взглядов. Кажется, воздух в гостиной, и тот раскалился.
— Ну вот что, — сказала Беата, ощущая смертельную усталость. — Если вы из каких-то соображений хотите сохранить видимость брака, оставьте меня в покое раз и навсегда. В этом случае я согласна изображать вашу жену, вести в Комитете хозяйство, заниматься перепиской и организацией ваших встреч и вообще делать всё, что необходимо для нашей борьбы. Вот. — Перевела дыхание. — Ну а если нет…
Зых неприятно рассмеялся.
— Хватит болтать, — произнёс он скрипуче. — Лучше иди ко мне, жёнушка. Ты даже не представляешь, насколько тебе понравится, — я обещаю.
И сделал движение к Беате.
Однако девушка была наготове и успела спрятаться за кресло. Быстро открыла ридикюль. Выхватила маленький пистолет и направила на Зыха, который, опешив, невольно отступил на шаг.
— Вот и видно, что вы из мещан, — сказала презрительно. — Иначе знали бы, что дочь шляхтича умеет за себя постоять. Хотите проверить?
Зых уже пришёл в себя.
— Будете меня держать на мушке до утра? — осведомился скрипуче, не отводя глаз от пистолета, устремлённого в голову.
— Сколько надо, столько и буду, — произнесла Беата, переводя дух. — Я бы вас уже пристрелила, если бы не общее дело. От вас многое зависит, — в этом дядя прав. Но запомните, хорошенько запомните…
Свободной рукой она истово перекрестилась.
— Если вы когда-нибудь сумеете взять меня силой или хитростью, то клянусь… святой девой Марией, господом нашим Иисусом Христом… клянусь, что я покончу с собой. Я после такого позора жить не стану.
— Да неужели?
— Но это не всё!
— Воскреснете и покончите с собой второй раз? — издевательски предположил Зых.
— Молчите!.. Клянусь всем святым, что прежде чем покончить с собой, я за себя отомщу. Убью вас без колебаний, как злейшего, ненавистного врага. Пулей, ножом, ядом — неважно. Вам после этого не жить, и в этом можете быть уверены!
Глядя на ослепительно прекрасную в гневе Беату с пистолетом в руке, Зых всей шкурой ощущал опасность. Пристрелит и глазом не моргнёт — решимости хватит. Тем более ненависти.
Дело не в пистолете. Пистолета он не очень-то боялся. Мало ли в него стреляли в дни восстания или во время партизанщины? В конце концов, сейчас можно прикинуться испуганным, уйти, а через неделю-другую улучить момент и добиться своего. Зыха душило вожделение. Сдерживать себя при виде прелестной девушки, живущей рядом и формально именуемой его женой, становилось день ото дня всё труднее.
Но он вдруг отчётливо понял, что Беата не лжёт. Чистая гордая душа не вынесет поругания. И душе этой не будет покоя, пока грязь насилия не смоется кровью обидчика. А значит, про Беату как про женщину лучше забыть.
Даже если она просто наложит на себя руки, а его не тронет, нельзя даже представить меру скандала и позора, ожидающую мужа, чья жена покончила с собой через считанные дни после свадьбы. Беату к тому же эмигранты любят и уважают… На репутации и политической карьере можно будет ставить крест. Ему просто никто не подаст руки́ — такую цену придётся заплатить за мимолётное удовлетворение страсти…
Решено, Беату, будь она проклята, он и пальцем не тронет. Она ему необходима в работе, не говоря уже о том, что после отъезда Лелевеля символизирует в Комитете его фигуру. Придётся терпеть. В конце концов, у него есть Агнешка. Правда, она дуется, но это ерунде. Женщина, изведавшая ласку Зыха, навсегда его…
Но вот что он сделает точно, так это причинит Беате боль. Страшную боль. Он знает, о ком она всё время думает. Этот человек должен исчезнуть.
— Прошу извинить, пани Беата, — с трудом произнёс Зых, нарушая затянувшееся молчание. — Насильно мил не будешь. Давайте забудем всё, что было сказано, и станем просто работать вместе. Это важнее всего. Я вас больше не трону, — обещаю. Довольны теперь?
— Нет, этого недостаточно, — ответила девушка, указывая на висевшее на стене распятие. — Поклянитесь святым распятием, что никогда больше не посмеете посягнуть на мою честь. Лишь тогда я согласна вас извинить и продолжить общую работу.
Зых повернулся к распятию. Вырезанный из тёмного дерева Иисус, уронив на плечо голову в терновом венце, исподлобья смотрел на него строго и скорбно.
— Клянусь, — выдавил Зых и медленно вышел из гостиной.
Сегодняшняя встреча с мсье Андре третья по счёту и самая результативная. Француз наконец-то принёс хорошую новость. Тьер (надо полагать, по согласованию с Луи-Филиппом) одобрил мой план действий, и теперь мы, сидя в карете, обсуждаем, как лучше приступить к его реализации. Но пока что придётся запастись терпением недели на три-четыре.
— Более-менее полная картина сложится к середине февраля, не раньше, — говорю собеседнику. — Примерно через четыре недели я должен раздобыть эти документы…
— Есть ли понимание, каким образом?
— Мысли на сей счёт пока смутные, — признаюсь откровенно. — Но так или иначе я их добуду. Без них вы со своей стороны не сможете действовать.
Мсье Андре хмыкает.
— То-то и оно, что не сможем. Вслепую такие дела не делаются. А впрочем… — Он наклоняется ко мне и, хотя мы одни (если не считать кучера на облучке), понижает голос. — Какого чёрта мудрить? Мы тут со своей стороны подумали и пришли к выводу, что возможен простой вариант.