— То есть?
— В определённый день по вашему сигналу мы оцепляем своими силами комитетский особняк. Быстро и чётко. Переворачиваем его наизнанку и находим то, что нужно. После этого уже приступаем к действиям…
— После этого уже будет поздно, — замечаю я.
— Почему же, мсье Пьер?
— Пока вы будете искать документы, а найдя, составите на их основании план действий, о вашем налёте будет знать весь Париж. В том числе те, кому об этом знать не надо. И попросту исчезнут. А кроме того…
— Что ещё?
— Вроде бы мсье Тьер на политического самоубийцу не похож.
Собеседник отодвигается и смотрит на меня внимательно. Убедившись, что я не шучу, он уточняет:
— Вы имеете в виду, что подобная акция привлечёт внимание прессы?
Я медлю, подбирая слова, чтобы не обидеть мсье Андре.
Удивительные люди французы… Легкомысленные, задиристые, нетерпеливые. Боевой задор скачет впереди здравого смысла. Уж на что был велик Бонапарт, но и тот как-то произнёс глупейшую фразу: «Надо ввязаться в драку, а там будет видно». И ввязался. И бежал из Москвы, сверкая пятками…
— Пресса — это само собой, — говорю терпеливо. — Но в конечном счёте правительство сотрёт в порошок не она, а палата депутатов. Хотите связаться с Лафайетом?
Мсье Андре невольно оскаливается, и ясно почему.
Герой американской Войны за независимость[26], один из отцов Французской революции, переживший и Робеспьера, и Наполеона, маркиз де Лафайет не зря считался великим. Его авторитет и влияние были непререкаемы, и за последние сорок лет во Франции не нашлось ни одного правителя, который бы с ним не считался. Луи-Филипп занял престол в решающей степени благодаря поддержке Лафайета. Сейчас бывший генерал американский армии заседал в палате депутатов Национального собрания, где был столпом оппозиции, и год назад возглавил французский общественный комитет в поддержку польского восстания. Так и назывался — «Польский комитет».
Лафайет до такой степени проникся эмигрантскими интересами, что публично ратовал за вооружённое выступление Франции на стороне восставших поляков против императора Николая. Это неопровержимо доказывает: былые заслуги маразму не помеха… Между прочим, маркиз несколько дней назад приезжал в наш особняк, чтобы проводить своего друга Лелевеля в провинцию, и публично обещал, что добьётся для того разрешения вернуться.
— Можете не продолжать, — нехотя говорит мсье Андре. — С оппозицией мы, разумеется, воевать не намерены.
— И я о том же, — подхватываю с энтузиазмом. Приятно, когда твои доводы влияют на собеседника. — На этом этапе у нас есть лишь один выход: действовать скрытно и тонко. Полицейская акция необходима, но позже.
— В таком случае теперь всё зависит от вас, — резюмирует мсье Андре. — Чем мы сейчас можем помочь? Людьми? Деньгами? Транспортом?
Отказываюсь с благодарностью, оговорив, правда, что если такая нужда возникнет, за помощью обращусь. Помощники и деньги у меня есть. Пока нет чёткого плана, как добраться до вожделенных документов. Есть лишь общие соображения, которые предстоит трансформировать в конкретное дело. Ну, всему своё время.
Обсудив напоследок некоторые детали, прощаемся. Пан Каминский, во время встречи ходивший дозором вокруг кареты, провожает мсье Андре к его экипажу, потом возвращается. Пока наш кучер (всё тот же невысокий светловолосый человек с кривоватым носом) везёт нас по домам, мой друг со всей возможной деликатностью убеждает поберечь себя и не убиваться по поводу замужества панны Беаты. В последние дни ему не нравится мой вид и моё настроение.
Обещаю себя поберечь. Слишком много дел впереди, чтобы убиваться. Можно было сколь угодно долго вздыхать по панне Беате, но переживать из-за пани Цешковской я себе запретил. Кроме того, пан Войцех ещё не знает, что в мою жизнь яркой кометой ворвалась Агнешка…
На следующий день, едва я выпроводил очередного волонтёра, ко мне в кабинет заходит Беата. Поднимаюсь навстречу.
— Чему обязан? — спрашиваю нейтрально.
— Прошу зайти к пану Цешковскому, — говорит она столь же нейтрально, глядя в сторону. — Он вас ждёт. А также, — делает крохотную паузу, словно запинается, — ещё один господин.
Пожав плечами, пересекаю маленькую гостиную и захожу в кабинет к Зыху. С порога убеждаюсь, что мне приготовили сюрприз.
За столом напротив человека-совы сидит мой добрый знакомый Гилмор.
Глава одиннадцатая
В голове вихрем проносится мыслей пятьдесят. Или даже сто пятьдесят. Но среди них главной является самая простая: какого чёрта Гилмор здесь делает?
Одна история — финансировать и направлять подготовку к восстанию исподволь. И совсем другая — заявиться в Комитет на всеобщее обозрение среди белого дня. В высшей степени странно и неосторожно, однако ясно, что в неожиданном появлении разведчика есть свой смысл. Беда лишь в том, что он мне неведом.
Между тем Зых вежливым жестом указывает на стул и представляет нас друг другу. Выясняется, что Гилмор посетил наш эмигрантский приют под именем мсье Фуко. Почему бы и нет? По-французски англичанин говорит безукоризненно.
— Мсье Фуко наш друг и, можно сказать, партнёр, — доверительно сообщает Зых, потирая ладони. — Он принимает участие в реализации плана Заливского. (Гилмор степенно кивает.) И я прошу вас рассказать ему, как проходит набор волонтёров. Сколько успели набрать, что из себя представляют люди, с каким настроением подписывают контракты…
— Могу говорить откровенно? — уточняю с деловым видом.
— Абсолютно. От мсье Фуко у нас тайн нет.
Ещё бы! Раз уж мсье Фуко эти тайны оплачивает…
Начинаю свой рассказ. Гилмор слушает внимательно, кивает, время от времени задаёт уточняющие вопросы. Отвечая на них, не могу отделаться от ощущения, что на моих глазах и с моим участием разыгрывается какой-то спектакль, цель которого я не понимаю. Плохо… Ощущение неясной угрозы острым когтем царапает сознание. И я лишний раз мысленно хвалю себя, что ночью в особняке, вербуя Гилмора, догадался нацепить маску.
Хотя маска, разумеется, не панацея. Лицо-то она скрывает, но голос, рост, фигуру, цвет волос изменить не в состоянии. И внимательный человек, пожалуй, сможет при необходимости опознать собеседника, даже если тот накануне маскировался.
Стоп! Кажется, я нашёл ключевое слово — опознать…
— Ну что ж, — говорит наконец Гилмор-Фуко. — Мне кажется, что вербовка идёт неплохо. Сколько, на ваш взгляд, мы успеем привлечь людей к середине февраля?
— От пятисот до шестисот, — говорю сразу, поскольку сам не раз делал подсчёты. — Сейчас точнее сказать не могу. В иной день приходит человек пять-шесть, а вчера, например, одиннадцать. Не угадаешь.
— И не надо, — журчит Зых, явно чем-то довольный. — Мы видим, что вы работаете не покладая рук. Нет сомнения, что будет сделано всё возможное.
Ненужный, а по сути бессмысленный разговор завершается. Воздав должное моему трудолюбию, новоявленный председатель меня отпускает. Гилмор остаётся в кабинете. А я, выйдя, спускаюсь вниз и на кухне нахожу Агнешку. Украдкой оглянувшись и убедившись, что рядом никого нет, просиявшая девушка бросается на шею.
Не могу сказать, что мне это неприятно, — совсем наоборот, но всему своё время. Получив пылкий поцелуй, мягко отстраняю Агнешку и, обменявшись несколькими дежурными фразами, между прочим рассказываю о разговоре с неким мсье Фуко, который впервые на моей памяти посетил наш особняк.
Выясняется, что Агнешка тоже сегодня видела этого человека впервые, когда относила им с Зыхом наверх кофе. Мсье Фуко, между прочим, сделал комплимент её внешности, — мол, глядя на Агнешку, понимаешь, почему полячки считаются самыми красивыми женщинами Европы.
Вообще же мсье Фуко, по словам девушки, вознамерился пообщаться не только со мной. Она видела, как в кабинет Зыха в разное время заходили ещё два человека. Их имена подтверждают, что моя догадка верна, и слово «опознание» в этой ситуации наиболее верное.
Пообещав Агнешке назавтра встречу, одеваюсь и выхожу на улицу. Путь лежит в расположенное поблизости кафе «Тихая гавань». Мы договорились с Каминским, что каждый день с двенадцати до двух он обедает в этом довольно уютном и действительно тихом месте с хорошей кухней. На всякий случай, чтобы не пришлось его искать по всему Парижу, если понадобится.
Сейчас для пана Войцеха есть срочное поручение…
Гилмора берём вечером.
Завершив служебный день, он приехал домой и, отпустив карету, собирается войти в подъезд. Выскакиваю из своего экипажа, стоящего рядом, и догнав англичанина прямо у входа, кладу ему руку на плечо.
— Мистер Гилмор, — окликаю негромко.
Моих шагов Гилмор не слышал (ходить бесшумно я умею) и сейчас оборачивается, словно ужаленный. Сегодня я без маски, хотя теперь это значения не имеет. Конечно, британец меня узнаёт. По крайней мере как недавнего собеседника.
— Опять вы!.. — восклицает невольно.
И осекается, поскольку дуло, приставленное к животу, к развёрнутой беседе не располагает. По-свойски взяв Гилмора под руку и продолжая угрожать пистолетом, веду его в поджидающую карету. Там сидят Каминский с Жаком, да и кучер всё тот же. В общем, все свои.
Трогаемся. Наклоняюсь к сидящему напротив англичанину.
— Зачем вы сегодня посетили Комитет, мистер Гилмор? — спрашиваю, испытывая большое желание ударить англичанина.
Тот криво усмехается.
— Странный вопрос, — отвечает напряжённым тоном. — Не вы ли сегодня рассказывали мне, как идёт вербовка волонтёров для участия в восстании?
— Чушь! — говорю грубо. — О подготовке восстания вам постоянно, от буквы до буквы, докладывает Цешковский. С чего бы это официальному дипломату и сотруднику Интеллидженс сервис светиться в эмигрантском Комитете, если Комитет сам по первому свистку прибегает на задних лапках и отчитывается за каждый шаг и франк? Вам больше нечем заняться? Объясните, я жду.
Гилмор пожимает плечами.