Полонез — страница 30 из 48

— А что я вам должен объяснить? Время от времени приходится инспектировать ситуацию личным порядком, вот и всё.

— И для инспектирования вы пригласили трёх человек, которые похожи друг на друга ростом, цветом волос, возрастом? Что за странное совпадение?

— Кого пригласил Цешковский, тех и расспрашивал, — упрямо говорит Гилмор, помолчав. — Все вопросы к нему. А меня оставьте в покое.

И с независимым видом, откинувшись на спинку сиденья, лезет во внутренний карман пальто. Достаёт коробочку с сигарами, спички и закуривает, выпустив целый клуб ароматного дыма. Разозлённый такой бесцеремонностью, Жак без затей отнимает сигару и выбрасывает в окно. Заодно уж подносит к носу дипломата немаленький кулак.

— Спокойно, мой друг, пока что он нам нужен целым и невредимым, — напоминаю помощнику. — А вам, мистер Гилмор, скажу одно: ваша бравада не просто глупа. Она ещё и опасна, — для вас, естественно. Некоторой гарантией вашей безопасности может быть лишь полная откровенность. Один раз вы уже проявили благоразумие, когда написали расписку о сотрудничестве с французским министерством. В собственных интересах проявите его и сейчас.

Гилмор внимательно смотрит на меня.

— Так это были вы, — произносит он то ли вопросительно, то ли утвердительно.

— Разумеется, я. А без маски вы меня не узнали?

Англичанин, похоже, растерялся, — молчит.

— Чтобы не терять времени, я вам сообщу преамбулу, а вы её дополните, — продолжаю спокойно. — Тем более что из вашего сегодняшнего визита в Комитет преамбула прямо-таки вытекает… Итак, вы завербованы французской секретной службой. И вас, мало сказать, это не радует. За плечами многие годы успешной работы, жизнь течёт размеренно, спокойно и сыто. А теперь всё изменилось. Собственное руководство рано или поздно может уличить в предательстве, после чего — крах карьеры, позор, суровое наказание. Жить на крючке, в ожидании разоблачения, невыносимо.

— Да вы психолог, — бормочет англичанин.

— И тогда вы решаете перевернуть ситуацию, — продолжаю, не обращая внимания на реплику. — Для начала признаётесь руководству в том, что завербованы. Вряд ли за это гладят по головке, но чистосердечное признание облегчает дело. К тому же вы предлагаете способ, который позволит выявить вражеского агента в Комитете и тем самым обезопасить подготовку к восстанию… Пока всё правильно?

— Интересный полёт фантазии…

— Я знал, что вам понравится. Ночью в особняке мадемуазель Аглаи я был в маске, и лица моего вы не видели. Однако общие приметы — рост, цвет волос и так далее, — разумеется, зафиксировали. По согласованию со своим руководством и Цешковским вы приезжаете в Комитет. Там Цешковский под разными предлогами вызывает на беседу с вами трёх человек, внешность которых приблизительно соответствует вашему описанию. (Щека Гилмора невольно дёргается.) Цель — опознать ночного визитёра. Для этого, и только для этого вы появились у нас в особняке, а вовсе не для расспросов о ходе вербовки волонтёров и тому подобных вещах. — Перевожу дух после небольшого монолога и заканчиваю жёстко: — Вот как всё было, мистер Гилмор. Считайте, что вы схвачены за руку. И попробуйте предложить иную версию, — только более правдоподобную, чем личная инспекция подготовки к восстанию. Вранья не потерплю.

Между тем карета останавливается. Выглянув в окно, убеждаюсь, что кучер со своей задачей справился, — мы приехали на обширный пустырь, заваленный мусором. Судя по грязному пейзажу, это глухая окраина Парижа.

— Предположим, что вы правы, — говорит Гилмор после паузы. — Я говорю, предположим… И что вы теперь хотите делать?

Развожу руками.

— Зависит исключительно от вашего благоразумия. Двойную… хотя, вернее, уже тройную игру вы фактически признали. Шаг в правильном направлении. А сейчас подробно сообщите, что сказали Цешковскому по итогам опознания. И что он в этой связи намерен предпринять.

Англичанин качает головой.

— Что бы я вам ни сказал, вы мне теперь всё равно не поверите, — произносит он севшим голосом. — Так какой смысл тратить слова?

— Выгляньте в окно, — говорю Гилмору, и тот невольно следует моему совету. — Бьюсь об заклад, что на этом пустыре, если покопаться, можно среди мусора найти добрый десяток трупов. Уж такое место. Прибавится ещё один — только и всего.

— Вы мне угрожаете?..

— А что с вами ещё делать? Чтобы избежать худшего, вы должны сказать всё, как на духу. Откровенно говоря, вас спасёт только полная искренность. И вам предстоит очень… слышите меня, очень… постараться, чтобы я поверил. Ясно?

— И не воображайте, что ваш дипломатический статус нас остановит, — неожиданно вступает в разговор Каминский. — Париж — город опасный. Разве британский дипломат не может оказаться жертвой преступников? Тем более, что войны между Англией и Францией из-за помощника посла не случится. Вы, в сущности, сошка мелкая. Маленький дипломатический скандал, вялое полицейское расследование, умеренный шум в прессе — вот и вся цена вашей жизни.

Пан Войцех, как всегда, на высоте. Сказано ёмко и убедительно.

Гилмор слабо кивает.

— Могу я наконец закурить? — спрашивает он подавленным тоном.

— Курите, чёрт с вами, — разрешаю нетерпеливо.

Гилмор понуро лезет во внутренний карман, возится. И вдруг выхватывает пистолет.

Дальнейшее происходит почти мгновенно.

Каминский не раздумывая перехватывает руку англичанина, молниеносно выламывает кисть. В итоге дуло оказывается устремлённым в грудь Гилмора. И не понять, кто в итоге спускает курок, — Гилмор ли машинально, или же помогает пан Войцех…

Так или иначе, звучит выстрел. Дёрнувшись, как от удара, англичанин с хриплым возгласом мешком сползает с сиденья. На груди расплывается багровое пятно.

Жак наклоняется к сидящему на полу Гилмору, заглядывает в широко раскрытые глаза и трогает кисть в районе пульса.

— Наповал, — констатирует с завидным хладнокровием, которое вполне объяснимо. Дитя парижского дна, Жак насмотрелся в жизни и не такого.

Каминский потрясённо трёт руки.

— Неужели это я его… — тихо спрашивает сам себя.

— Вы нас спасли, — говорю от души. — Во всяком случае, меня. А этот… не вздумайте переживать. Пулю он заслужил давно и сполна.

Не дожидаясь указаний, Жак выскакивает из кареты. Он проворно вытаскивает Гилмора, кладёт на землю и быстро очищает карманы, в которых не должно остаться ничего, указывающего на личность покойника. Вдвоём с кучером они уносят труп в глубину мусорного поля.

— Спасибо, пан Войцех, — говорю мрачному Каминскому, чтобы его подбодрить. — Если бы не вы, на месте Гилмора сейчас был бы я. Он же аккурат напротив меня сидел. Как вы ему успели руку перехватить, ума не приложу.

— Подвох почуял, — тускло говорит Каминский, уставившись в пол кареты. — Я ведь до прокуратуры в полиции служил. Ну, взяли как-то раз одного бандита. Дозвольте, говорит, напоследок табачку покурить. Кури, говорю, не жалко. А он вместо кисета достаёт нож с выкидным лезвием — и на меня. Чудом тогда увернулся…

Возвращается Жак с кучером.

— Нашли небольшую яму, туда и сбросили, — деловито докладывает помощник. — Сверху, понятно, мусором присыпали. Так что теперь не скоро найдут.

Моё пророчество о судьбе Гилмора сбывается, хотя — видит бог — я к этому не стремился…

Утром по моей просьбе Каминский подаёт привратнику Министерства внутренних дел запечатанный конверт с надписью: «Для мсье Андре от мсье Пьера». Внутри записка, в которой я прошу о срочной встрече. Привратник проинструктирован и должен прямиком отнести записку тому, для кого она предназначена.

Вечером мы с мсье Андре встречаемся всё в той же карете, расположенной в тихом переулке неподалёку от «Лихого гусара». После коротких приветствий я рассказываю французу о вчерашнем происшествии.

Слушая меня, мсье Андре мрачнеет на глазах. Полагаю, что менее всего из-за скорби по Гилмору. Однако смерть англичанина создаёт новые проблемы для нашего и без того непростого дела.

— Всё же не надо было его убивать, — ворчит мсье Андре скорее для порядка. — Гибель дипломата — дело скандальное. Теперь будем объясняться с английским министерством иностранных дел. И вообще…

Я пожимаю плечами.

— Убивать его никто не рассчитывал, — говорю французу. — Однако он со своим пистолетом сам не оставил выбора. Если бы не мой помощник, я бы тут сейчас не сидел.

— Ладно, — соглашается мсье Андре со вздохом. — Что сделано, то сделано. В ближайший день-два посольство, надо полагать, подаст в префектуру заявление об исчезновении… Где, говорите, он упокоился?

Я приблизительно объясняю, как найти свалку, где труп Гилмора нашёл временное пристанище.

— Хорошо, разберёмся. Для вида, конечно, дней несколько поищем, чтобы не сразу…

Переходим к нашим делам. Лично я о Гилморе не сожалею — враг есть враг. К тому же он пытался играть свою игру и оттого стал вдвойне опасен. Самое плохое, что он так и не сказал, сумел ли вчера опознать меня в Комитете или нет. И что он в итоге сообщил Зыху? Если опознал, то улыбку человека-совы при утренней встрече впору считать изощрённым лицемерием. Если же Гилмор запутался и среди трёх людей окончательно не разобрался (так тоже может быть), то всё равно плохо — я на подозрении у Зыха.

— Вообще-то по-хорошему вам надо бы исчезнуть, — размышляет вслух мсье Андре с вопросительной ноткой в голосе.

— Исключено, — отвечаю решительно.

— А вы подумайте… Даже если у Цешковского всего лишь подозрения, он может избавиться от вас просто так, на всякий случай. Чтобы под ногами не путались. Человек он опасный, решительный. По нашим сведениям, связан с французским криминалом. Так что для него нанять наёмных убийц — дело не долгое, да и не очень дорогое.

Мсье Андре совершенно прав. Я и сам понимаю, что после предательства Гилмора в Комитете становится горячо. Однако бежать и оставить дело на самотёк не могу. Слишком много усилий позади и слишком важное событие впереди. Поэтому из-за одних лишь опасений покидать Комитет и незавершённую работу нельзя. Обещаю собеседнику отныне удвоить бдительность и постоянно быть настороже — это в моих интересах. А если появятся признаки реальной угрозы, то исчезну, не утруждаясь игрой в героя.