— Ну, хочется верить в ваше благоразумие…
— В ближайшие дни вместо Гилмора наверняка пришлют кого-то на замену, — говорю, возвращаясь к делу. — Нам надо понять, кого именно, где и как часто будут встречаться с Цешковским. И тут я рассчитываю на вашу помощь.
— Какую именно? — спрашивает мсье Андре, хотя, видимо, и сам понимает.
— Мои возможности по сравнению с вашими невелики. Было бы хорошо, если бы ваши люди аккуратно взяли Цешковского под контроль. Где бывает, с кем встречается и так далее.
— Разумно.
— С другой стороны, если сменщик Гилмора приедет во Францию под видом нового посольского дипломата, что вполне естественно, англичане предварительно запросят ваше министерство иностранных дел о разрешении на въезд в страну такого-то. Так мы выясним, кто прибыл на замену. И тоже возьмём его под контроль. Понимаете? Ни Цешковский, ни новый представитель Интеллидженс сервис не должны и шагу ступить, чтобы мы об этом не знали.
— Предположим, взяли их под контроль. Что это даст?
— Прежде всего возможность оперативных действий. К примеру, установим их место встреч — дом или квартиру. Уже можно думать, как прослушивать разговоры. Через стену соседней квартиры или чердак дома, — по ситуации. Далее, важно понять, с кем встречаются, и тех тоже брать на заметку… Всего сейчас не предусмотришь. Ясно лишь то, что Цешковский и сменщик Гилмора — главные люди будущих событий. Они же враги номер один. Чем больше о них будем знать, тем успешнее сориентируемся, как сломать их планы в ваших и наших интересах.
— Ну, это очевидно…
— И, наконец, не будем исключать неких решительных действий. Если возникнет такая необходимость, разумеется.
— Например?
— Предположим, по нашим сведениям, сейчас происходит их встреча. Что мешает официальной полиции войти в это время в квартиру или дом под любым предлогом? Например, по имеющимся данным, здесь прячется грабитель Икс. Или фальшивомонетчик Игрек. А вы кто и что тут делаете? Предъявите документы… Знаете, похожи на поддельные… Цешковского — на сутки в кутузку для выяснения личности, дипломата с рук на руки представителю посольства. Получат очередной скандал, чтобы не заигрывались и дёргались.
Мсье Андре тихо засмеялся.
— Вообще это называется провокация, — заметил он. — Изредка мы такими методами действительно пользуемся… В полиции служить не доводилось?
— Чего не было, того не было. А пример я привёл так, по вдохновению. Хотя в нашей ситуации я бы ни от каких методов не зарекался. Вплоть до силовых.
Мсье Андре внимательно посмотрел на меня.
— Даже так?
— Именно так. Лично я готов к любым действиям.
Ознакомившись со свежим донесением из Парижа, Бенкендорф вздохнул и почесал розовую лысину. Пожаловался Дубельту:
— Всё понимаю, Леонтий Васильевич, в нашем деле без риска нельзя. Но это уже не просто риск, это пахнет своеволием. Взять и самочинно установить связь с французской службой. Или завербовать англичанина… А мы об этом узнаём уже задним числом.
Дубельт аккуратно кашлянул.
— Совершенно с вами согласен, Александр Христофорович, своеволие — дело недопустимое. Однако, с вашего позволения, тут не своеволие, а скорее необходимая и разумная инициатива.
— Хм… Вы так полагаете?
— А вы посудите сами. Ситуация развивается быстро, и как своевременно согласовать с нами те или иные шаги? Посольский курьер доставляет сообщение из Парижа в Санкт-Петербург, дай бог, за четыре-пять дней. Да столько же на обратный путь. Вот вам уже полторы недели. А сколько за это время всего может произойти? Так что ж, плевать в потолок и ждать почту? Вот и приходится действовать на свой страх и риск. Ну, по мере возможности согласовывать свои действия с посольством… — Пригладив усы, Дубельт задумчиво добавил: — Изобрели бы какой-нибудь механизм, чтобы слышать друг друга на расстоянии. Или аппарат, чтобы можно было писать друг другу опять же на расстоянии. Представляете, какая польза была бы в нашем деле?
Бенкендорф искоса посмотрел на Дубельта, — что это генерал размечтался?
— Пользу представляю. Аппарат — нет, — буркнул он.
С утра у Александра Христофоровича болела голова и настроение было брюзгливое. К тому же январская непогода за окном не радовала. Однако брюзжал он больше для вида. На самом деле развитием событий в Париже начальник Третьего отделения был доволен. Теперь настало время сделать некоторые шаги в Санкт-Петербурге и Варшаве.
— Готово ли письмо для графа Паскевича? — спросил Бенкендорф.
Дубельт достал из неизменной папки листы бумаги и, привстав, передал начальнику.
— В проекте все распоряжения и пожелания его императорского величества учтены, — пояснил он.
— Вот и славно, — сказал Бенкендорф, принимая документ. Но прежде чем углубиться в чтение, велел: — Отпишите в посольство, что все предпринятые действия согласовываю.
— Слушаюсь, Александр Христофорович.
— А сверх того, напомните о необходимости тройной осторожности и осмотрительности. — Потёр глаза, утомлённые чтением многочисленных бумаг. — Дело переходит в решающую часть, Леонтий Васильевич, нельзя теперь ошибиться…
Глава двенадцатая
Отбив саблю противника, Паскевич стремительным движением приставил клинок к его груди. И хотя грудь была надёжно прикрыта кожаным колетом[27], противник, адъютант фельдмаршала, слегка побледнел, — впрочем, скорее от досады. Часто фехтуя с начальником, он никак не мог приноровиться к быстроте и ловкости почтенного годами Ивана Фёдоровича, потому почти всегда уступал, хотя и сам был боец не из последних.
— На сегодня хватит, Кириллов, — сказал Паскевич, опуская саблю. — Что-то ты, братец, нынче слабоват.
— Это не я слабоват, Иван Фёдорович, это вы сильны, — возразил адъютант, переводя дыхание.
— А может, ты специально поддаёшься? Не хочешь начальника обижать?
— Вас обидишь, пожалуй, — проворчал Кириллов, наедине с фельдмаршалом позволявший себе некоторые вольности в части выражений и тона. — Сами кого хочешь обидите.
Засмеявшись и молодо блеснув глазами, Паскевич хлопнул адъютанта по плечу. Отдал саблю почтительно ожидавшему лакею. Страстный любитель фехтования ещё с учёбы в пажеском корпусе, Иван Фёдорович и в Бельведере[28] велел оборудовать спортивный зал, где в свободное время с помощью офицеров свиты поддерживал навыки сабельного боя. А по сути, фехтуя, отдыхал от нескончаемых дел, карауливших в обширном кабинете на втором этаже дворца.
Паскевича подчинённые равно любили и робели.
Как можно было не робеть сурового победителя персов и турок, замирителя кавказских горцев, покорителя мятежной Польши, — полководца, равных которому в России не было со времён Суворова? И как можно было не любить его за справедливость и щедрость, не уважать за многочисленные таланты, проявленные не только на ратном, но также на политическом и административном поприще? Безмерно ценя Паскевича, император Николай называл фельдмаршала личным другом, даровал титул герцога Варшавского и сделал наместником Царства Польского.
Новые обязанности стали самыми головоломными из тех, что Ивану Фёдоровичу когда-либо довелось исполнять на многотрудном жизненном пути. Мало было разгромить кровавый мятеж националистов-радикалов, целый год сотрясавший Польшу. Теперь предстояло повернуть строптивых поляков к миру и созиданию, внушая им все выгоды пребывания под благотворной сенью Российской империи. Сложность миссии, доверенной императором, усугублялась действиями несломленных бунтовщиков, наиболее оголтелые из которых, засев за границей, призывали к продолжению борьбы с Николаем и Россией. Поэтому, руководя провинцией, приходилось быть не только администратором, но также политиком, хозяйственником и военным.
Как политик Паскевич возглавлял государственный совет Царства Польского. В качестве хозяйственника следил за развитием местных мануфактур, торговли и ремёсел, наполнением казны. Урожайность полей и состояние крестьянства также постоянно были в поле зрения наместника. Реформа образования, введение российских законов и русского языка в польских учреждениях — всё это и многое другое было предметом заботы Паскевича-администратора. И, наконец, как военный он был озабочен укреплением западных рубежей России. Возводил новые крепости и дороги, увеличил до ста тысяч солдат войско, находившееся в польских пределах.
Со времён службы на Кавказе фельдмаршал усвоил, что управлять одними лишь карательными мерами нельзя. Где-то накажи, но где-то и прости. И недовольные поляки, чья вражда к России ограничивалась брюзжанием, могли рассчитывать на снисходительность власти. Иное дело — заговорщики. Вот им пощады не было.
Подспудное сопротивление российским властям не прекращалось. Паскевичу доносили, что во всех воеводствах возникают тайные общества, разрабатывающие планы восстаний и покушений на российских сановников, вплоть до самого императора. (Сигналы о подготовке покушений на себя фельдмаршал уже и считать перестал.) Военные суды в Царстве Польском работали безостановочно, отправляя разоблачённых смутьянов в Сибирь сотнями.
Но даже на фоне постоянных угроз и заговоров давешнее послание графа Бенкендорфа выглядело из ряда вон выходящим. Получив накануне вечером письмо от начальника Третьего отделения, наместник долго его обдумывал. Очень ему ситуация не нравилась. Одно дело — выводить на чистую воду внутренних бунтарей и конспираторов с последующим примерным наказанием. Это, увы, стало уже привычным. Но в письме речь шла совсем о другой опасности…
Завтракая в обществе супруги, Паскевич рассеянно поддерживал застольную беседу, но продолжал думать о своём. Елизавета Алексеевна ласково попеняла мужу на рассеянность:
— Я тебе, мой друг, рассказываю о своей троюродной сестре Зинаиде Петровне, а тебе и дела нет. Всё же родственница, нехорошо!
— Прости, душа моя, — повинился Паскевич, откладывая вилку с ножом. — О службе задумался невпопад… Как там твоя кузина поживает?