— Подготовка близится к финалу. Не думал ли пан возглавить один из отрядов вторжения?
Предложи он мне взобраться на собор Парижской Богоматери со связанными руками, я удивился бы меньше.
— Нет, не думал, — отвечаю со всей возможной откровенностью.
— А почему бы и нет, собственно? — журчит Зых, развалившись на стуле. — Восстание вы прошли, значит, боевой опыт есть. Подберёте себе лучших людей и любой район для действий. Деньги, оружие, амуниция — всё у вас будет, как надо, я позабочусь… И можете не сомневаться, что ваше имя золотыми буквами впишут в историю освобождения Польши!
Золотые буквы — это хорошо. Я бы сказал, заманчиво. И всё же вынужден отклонить лестное предложение, после чего немигающий взгляд Зыха становится ледяным.
— Не хотелось бы усомниться в вашем патриотизме и смелости, — скрипит неприязненно.
— А вы и не сомневайтесь, — успокаиваю его. — Моя смелость тут ни при чём, патриотизм тем более. Речь, скорее, о вашей репутации.
Теперь удивляется Зых.
— А при чём тут моя репутация? — спрашивает неприязненно.
— Вот видите, вы даже не подумали о ней, — мягко укоряю собеседника. — А между тем всё очевидно. Уж простите, но многие в наших кругах знают, что я был неравнодушен к пани Беате. (Зых устрашающе хмурится.) И вдруг я с вашей подачи уезжаю воевать… сую голову в самое пекло… Что скажут люди?
— Скажут, что вы бесстрашный патриот, — рубит Зых.
— Это само собой, — соглашаюсь терпеливо. — Но только после моей героической гибели. А сначала скажут, что вы из ревности отправили соперника на смерть. Проще говоря, спровадили. Шекспировские страсти, коварство и любовь, подлость и благородство… — Выдержав паузу, добавляю значительно: — Мы-то с вами понимаем, что предложение вы сделали от души, без задней мысли. Но людям этого не растолкуешь и злые языки не укоротишь. Один Кремповецкий чего стоит… А политический вождь не должен давать повод для наветов и сплетен!
При слове «вождь» плечи Зыха невольно расправляются, бледные щёки окрашивает лёгкий румянец. При всём уме он тщеславен, как истинный плебей, и сейчас я щедро пролил бальзам ему на сердце.
— Пожалуй, вы правы, — говорит он самокритично после короткого размышления. — Об этой стороне вопроса я как-то не подумал.
— А между тем она лежит на поверхности, — подхватываю я.
Расстаёмся взаимно довольные. Он с моей помощью примерил звание вождя, а я выкрутился из довольно щекотливой ситуации. Подозреваю, что Зых хочет избавиться от меня любым способом, и предложение возглавить один из повстанческих отрядов — пробный шар. Ведь если отвлечься от наших трудных взаимоотношений, мысль вполне здравая. Кому и вести пылких поляков в священный бой за свободу, как не истинному патриоту, проверенному мужественным участием в Восстании и самоотверженной работой в Комитете…
Но вернёмся к Агнешке.
Вообще-то есть один способ (довольно простой, кстати) проверить, сама ли она ко мне пришла или же по заданию человека-совы. Если она, как было сказано, обнаружила мой адрес в бумагах Зыха, то, значит, у неё действительно есть сделанные украдкой ключи, о которых упоминала. А если Зых, отправляя ко мне девушку, просто назвал адрес, то Агнешке предъявить нечего. Даже в целях лютой конспирации Зых не позволит сделать дубликаты ключей от своих бумажных закромов…
Правда, Агнешка может сказать, что ключи выбросила, — теперь, мол, ни к чему, да и хранить их небезопасно. И это самый плохой вариант, потому что мои подозрения остаются не развеянными, а ключей нет. А они мне нужны.
Стол и несгораемый шкаф Зыха… Я должен в них проникнуть во что бы то ни стало. Там лежат нужные мне бумаги, хранящие сведения, от которых зависят жизни многих, очень многих людей. В этом смысле не представляю даже, каким количеством пороха измеряется их взрывная сила. Агнешка чертовски привлекательна, однако, не сочтите за цинизм, ключи для меня ещё привлекательнее. Во всяком случае, сейчас. Остаётся выяснить, существуют ли они вообще и если да, то как их получить…
Завожу нужный разговор через несколько дней в Комитете, когда девушка приходит убирать мой кабинет, а заодно и получить украдкой поцелуй-другой. Глядя, как ловко она управляется с вёдрами и тряпками, задаю вопрос:
— Помнишь, ты говорила, что тайком сделала ключи от стола и шкафа Цешковского?
Прежде чем ответить, Агнешка выпрямляется, вытирает мокрые руки о передник и удивлённо смотрит на меня.
— Помню, конечно, — отвечает, помедлив. — Что это ты вдруг?
Беру быка за рога. Другими словами, усаживаю Агнешку на стул, сажусь рядом и, глядя в глаза, говорю негромко:
— Хочу попросить, чтобы ты их мне отдала на время. Я верну. Если, конечно, они тебе ещё нужны.
— А зачем они мне, — говорит, пожимая плечами. — Мне его переписка теперь без надобности. Я их и вовсе выкинуть хотела.
— Но не выкинула? — уточняю спокойно, хотя, видит бог, спокойствие даётся непросто.
— Нет, забыла про них. Сейчас принесу…
С этими словами Агнешка выходит из кабинета и через несколько минут возвращается. В руках у неё ридикюль из груботканой материи. Девушка достаёт из него связку ключей и, отделив от неё два небольших, показывает мне.
— Вот видишь?
Как всё просто! В эту минуту я готов расцеловать её так, как никогда ещё не целовал. Ключи ключами, но с неожиданной радостью осознаю, что Агнешка меня не обманывает, что действительно пришла ко мне сама… Впрочем, дело пока не сделано. Об этом напоминает вопрос девушки:
— Тебе-то они зачем?
Ну, что ж, вопрос ожидаемый, поэтому и ответ готов.
— Видишь ли, Цешковский — человек опасный…
— Нашёл кому рассказывать! — фыркает она.
— Не перебивай, моя дорогая… Я очень ему мешаю. Чрезвычайно.
— Ревнует к пани Беате?
— Это тоже, но не главное. Главное, у нас разные взгляды на деятельность Комитета. Не хочу нагружать тебя подробностями, да они и не важны. Цешковский считает, что я ему ставлю палки в колёса, и чем дальше, тем больше. Он хочет меня устранить. Это я знаю точно.
Чёрные глаза девушки, и без того большие, становятся огромными.
— Это убить, что ли? — шепчет она.
— Да, именно так. И твои ключи могут меня спасти.
— Матерь божья, да как же?..
— Очень просто. Я подозреваю, что Цешковский нечист на руку. От разных меценатов и благотворительных организаций Комитет получает большие деньги. Очень большие. По моим прикидкам, на дело тратится от силы две трети, а может, и меньше. Остальное оседает в карманах Цешковского. Проще говоря, человек наживается на нашем общем деле, понимаешь?
— Этот может, — подтверждает Агнешка. — Жадность вперёд него родилась.
— И я о том же… Так вот, я улучу момент, чтобы с помощью твоих ключей порыться в столе и в шкафу. Думаю, что найду бумаги, которые подтверждают его воровство. И после этого бояться уже нечего.
Девушка хватает меня за руку.
— Ты уверен?
— Конечно. Я просто скажу в лоб, что у меня есть уличающие его документы. Они спрятаны у надёжных людей. И если со мной что-нибудь случится, документы будут обнародованы через прессу. А копии уйдут в Комитет Кремповецкому, Гуровскому, Солтыку, Петкевичу, Водзинскому, другим. После этого Цешковский в политическом плане покойник. — Для усиления эффекта добавляю: — А может, и не только в политическом. Эмигранты, сама знаешь, — люди горячие. И вряд ли им понравится, что их обкрадывают…
Лгу настолько убедительно, что начинаю сам себе верить. Девушка кивает и без колебаний протягивает мне ключи.
— Возьми… Но только уж и меня не забудь.
— В каком смысле? — спрашиваю озадаченно, пряча вожделенные ключи в карман сюртука. (Боюсь, что руки у меня в этот миг дрожат.)
— Да вот в таком… Цешковский, какой ни есть, уж точно не дурак. Если ты поживишься его документами, то, значит, кто-то дал тебе копии ключей. А кто их мог сделать? В первую очередь я. И кабинет каждый день убираю, и приходила я к нему… Тебя, может, после этого и не тронет, а меня уж точно убьёт. Не сам, конечно. Люди для таких дел у него есть.
Боится, но всё-таки отдаёт! В груди становится горячо от благодарности.
— Не бойся, — произношу негромко. — Я сумею тебя защитить.
— Только дураки не боятся, — возражает девушка, вытирая уголки глаз.
— Но если так, ты ведь могла их и не отдавать, — говорю почему-то.
Агнешка жалко улыбается.
— Раз в них твоя защита, то не могла. Уж если я с человеком, то я с ним до конца.
— А со мной тоже до конца?
Вопрос ненужный, лишний, напрасный. Но он вырывается сам собой.
— Конечно, — говорит не задумываясь. — Ты только не обижай меня, не отталкивай…
И отчего-то плачет. Ужасно много за этими слезами. И трудное крестьянское детство, и незабытый ужас Восстания, и тусклая жизнь в эмиграции, и вечный женский страх одиночества — всё смешалось…
— Не буду я тебя обижать, — говорю отчего-то шёпотом, вытирая ей слёзы платком.
— Правда? — спрашивает она, всхлипывая и вглядываясь в моё лицо.
— И отталкивать не буду…
Целую девушку так крепко, что у неё дух захватывает.
Вечером того же дня ужинаю с Каминским в его квартирке на улице Дюфо. Пан Войцех в курсе моих отношений с Агнешкой и деликатно предлагает выпить за то, что жизнь продолжается. Наверно, имеет в виду, что я пришёл в себя после расставания с Беатой. Хотя можно ли говорить о расставании, если работаем под одной крышей и каждый день видимся в кулуарах…
Показываю ключи и коротко, опуская детали, рассказываю, каким образом они попали в мои руки.
— Браво! — одобрительно говорит Каминский. — Теперь Зых, считайте, у нас на крючке… Кстати! — Отодвинув рюмку, тяжело смотрит на меня. — Когда, наконец, я получу его голову? Вы мне её обещали.
Прожевав кусок ветчины, отрицательно качаю головой.
— Не так, пан Войцех! Голову я не обещал. Я обещал, что Зых будет наказан. И он будет наказан. Просто ещё не время.
«Надеюсь, оно скоро наступит», — добавляю мысленно.