— Отличная работа, — говорит он, откладывая список в сторону. — И все, как я понимаю, о месте и времени сборов проинструктированы?
— Разумеется, — говорю лаконично.
Я мог бы добавить, что оббил язык, шестьсот раз объясняя, кому, куда и когда надо явиться, кто их там встретит и сообщит порядок дальнейших действий… Люди разбиты на отряды по двадцать человек. У каждого отряда — свой командир. Общее руководство осуществляет полковник Заливский, сидящий сейчас в кабинете Зыха с сигарой во рту.
За время, что я его не видел, полковник похудел и осунулся. Месяца полтора он провёл, разъезжая по Европе. Германия, Швейцария, Австрия… Насколько известно, всё это время он вместе с помощниками определял пункты перехода границы Царства Польского со стороны Пруссии и австрийской Галичины. Не менее важно, что встречался и договаривался с польскими эмигрантскими общинами на местах, — те встретят волонтёров и помогут им перейти границу. Так что теперь полковник готов собрать отрядных командиров для подробного инструктажа. Пора! Счёт пошёл на дни.
Возвращаясь в свой кабинет, меланхолически размышляю, что теперь могу его лишиться. Работа закончена, принимать больше некого, в отдельном помещении нужды уже нет. А жаль. Собственный кабинет облагораживает и возвышает человека в своих глазах, делает его значительным во мнении окружающих… Да и чёрт с ним. Устал и решаю все дела на сегодня отложить. Вечером придёт Агнешка. Может быть, для разнообразия поужинаем в каком-нибудь приличном заведении.
Думать о девушке приятно. После того как она отдала мне ключи, что-то в моём отношении к ней изменилось. При всей важности ключей, ждущих своего часа, дело не в них. До этого я её просто желал, а теперь жалею. Такая бойкая с виду и, в сущности, такая беззащитная… Чего-то ждущая… Что я могу ей дать? И чем закончатся наши встречи?
От этих трогательных мыслей отвлекает пани Беата, входящая с коротким стуком.
— Завтра в одиннадцать часов утра пан Цешковский просит вас пожаловать на расширенное заседание Комитета, — сообщает она без предисловий.
Расширенное — значит с участием членов малого совета. Это я понимаю. Понять бы ещё, зачем Зых нас всех собирает. Я только что от него, и он ни словом не обмолвился о завтрашнем заседании.
— Благодарю, буду, — обещаю коротко.
Однако она не уходит.
— Что-то ещё? — спрашиваю, ощущая на себе пристальный взгляд моей несбывшейся возлюбленной. До чего же она прекрасна, эта пани Цешковская…
— Послушайте…
— Я весь внимание.
— Вам надо быть настороже!
Сказала, как выпалила. Ну, надо же! Быть настороже… Можно подумать, что парижские дни я коротаю исключительно в беззаботном фланировании по магазинам и ресторанам Елисейских Полей, а вечера провожу за распитием шампанского в обществе кокоток. Оно бы, конечно, и неплохо…
— Что вы имеете в виду, пани Беата? — спрашиваю мягко.
Девушка качает головой.
— Определённо сказать не могу. Чувствую только, что вам грозит опасность.
— Со стороны вашего мужа?
— Да… мужа, — с трудом выговаривает она. — Он вас ненавидит.
Не удивила.
— Я его тоже, — успокаиваю Беату. — Эта у нас такая любовь наоборот. Однако вместе работаем ради общего дела, и ничего.
— До поры до времени — да. Только ваше время истекает. Как только вы перестанете быть ему нужным, он что-то предпримет… сделает с вами…
Вспоминаю, что полчаса назад передал Зыху обширный список волонтёров, и по спине пробегает холодок. Дальше, пожалуй, он и впрямь без меня обойдётся. Тем более, что возглавить один из отрядов я отказался…
— Я очень благодарен вам за предупреждение, пани Беата, — говорю негромко. — Пожалуй, я и впрямь поостерегусь.
— А лучше, если вы куда-нибудь уедете. Если с вами что-нибудь случится, мне жить не захочется…
Вымолвив это, она низко опускает голову. Быть может, для того, чтобы я не видел её слёз.
«Сохли вы по ней, и она по вам сохла», — вспоминаются слова Агнешки не к месту. Или к месту? Закрыть кабинет, осыпать поцелуями прелестное бледное лицо и будь что будет…
Но так я поступил бы месяца два назад. С тех пор многое изменилось. У неё появился муж, у меня появилась Агнешка. И я обещал, что не обижу её. А есть ли для женщины обида горше, чем измена?
Постояв, словно ожидая чего-то, Беата уходит. Смотрю вслед с тяжёлым сердцем. Наверно, я что-то должен был ей сказать, но промолчал. А, впрочем, хорошо, что промолчал. Время для романтических чувств самое неподходящее. Уж очень далеко от сантиментов дело, которым я занимаюсь. Чем вздыхать об ушедшей любви, придумать бы, наконец, как выбрать момент и подобраться к документам пана Цешковского…
Назавтра Зых встречает нас в своём кабинете вместе с полковником Заливским. В прошлый раз полковник был в сюртуке табачного цвета, теперь — в сером. Но этот пошит столь же дурно, как и тот. А может, фигура такая, — знаете, есть люди, на которых что ни на надень, всё топорщится. Оба — и Зых и Заливский — выглядят самым что ни на есть деловым образом. Другими словами, у обоих серьёзные, с оттенком торжественности физиономии.
— Панове! — возвещает Зых, дождавшись, пока мы рассядемся вокруг стола. — Прежде всего хочу зачитать вам письмо из Турени от нашего председателя пана Лелевеля. Получено с верной оказией.
Вопрос, нужна ли была верная оказия ради такого дежурного послания? Профессор скупо рассказывает о том, как они с Ходзько устроились в Турени, и пространно желает Комитету успешной работы на благо родины. Вот, собственно, и всё. Мы переглядываемся в лёгком недоумении. И ради этого нас всех собрали? Остаётся предположить, что самое интересное Зых от нас утаил. Или что председателю, оторванному от практической работы, сказать особо-то нечего.
Впрочем, как выясняется, это лишь прелюдия к основной теме.
— А теперь, — продолжает Зых, откладывая письмо, — я передаю слово полковнику Заливскому. Он доложит о состоянии дел, связанных с подготовкой к выступлению в границы Царства Польского.
Полковник сжато, в общих чертах, докладывает ситуацию.
Отряды для вторжения сформированы и ждут сигнала. Помощь волонтёрам в пересечении границ будет оказана эмигрантами на местах. Оружие и амуниция ждут на территории Царства в опорных точках восстания. План действий (нападений на российские гарнизоны) подготовлен. Готовы также зажигательно сочинённые листовки и брошюры для привлечения в наши ряды сочувствующих крестьян. (Кремповецкий с видом скромной гордости откидывается на спинку стула.) Приняты меры, чтобы накануне восстания и после его начала во всех костёлах Привислянского края ксендзы поднимали народ…
Внимательно слушая полковника, отдаю должное работе, проделанной за считанные месяцы. Чувствуется британская методичность, скрупулёзность и основательность. Конечно, план составлял покойный Гилмор, иначе и быть не могло. Поляки к системной работе приспособлены слабо. Это люди-порох, люди-ураган, люди-вдохновение. Их вспышки недолговечны. Однако в порыве краткосрочного энтузиазма дров способны наломать немало…
Да, серьёзная работа. Закопавшись в переговоры с волонтёрами, я её масштабов толком не представлял, хотя и знал, разумеется, что кроме меня на подготовку восстания работают и другие люди. Но вот странность: бросается в глаза (точнее, в уши), что полковник излагает ситуацию в самых общих выражениях. Ничего конкретного, никаких деталей и подробностей. Солтык пытается задать уточняющий вопрос, однако Зых его останавливает.
— С вашего позволения, панове, подробностей не будет, — заявляет сурово.
— Почему? — тут же спрашивает неугомонный Кремповецкий.
— Потому что где-то рядом находится русский агент, а ему наши секреты знать ни к чему, — поясняет Зых. — Особенно в канун решающих событий.
С этими словами человек-сова меряет собравшихся подозрительным взглядом.
Заявление Зыха производит сильный эффект.
— С чего вы взяли? — восклицает Петкевич, вскакивая на ноги.
— Ерунда какая-то, — вторит Гуровский.
— Ерунда? Если бы… Помните мсье Фуко? Он недавно был у нас в Комитете. Прекрасный человек, очень помогавший нашему движению…
— Помним, и что?
— А то, что несколько дней назад его убили. Пулей, прямо в сердце. И спрятали тело на свалке. Кто усомнится, что преданный друг Комитета пал жертвой наших врагов?
— Чёрт побери… — бормочет Гуровский.
— И это лишь один эпизод, — сурово говорит Зых. — Скажу прямо: есть все основания полагать, что враг не просто существует — он активно действует. И, разумеется, прежде всего он стремится сорвать наше выступление. (Полковник по-бычьи наклоняет крупную голову и делает непристойный жест.) Вот так.
Некоторое время собравшиеся обдумывают неожиданные сведения.
— Что в этой связи вы намерены предпринять как временный глава Комитета, пан Цешковский? — официальным тоном спрашивает Водзинский.
— Делается всё необходимое — неопределённо отвечает Зых. — Вы можете быть уверены, пан Водзинский… и все наши соратники тоже… что в ближайшие дни враг будет раскрыт и наказан. А пока предлагаю сохранять полную секретность, быть настороже и сообщать мне обо всех странных или подозрительных событиях в Комитете.
— Хорошенькое дело, — бормочет Кремповецкий. — Оказывается, за нами шпионят…
— А вы ждали чего-то другого, пан Тадеуш? Для русских мы, как кость в горле, — негромко произносит Зых. — Они нас боятся, боятся нашей борьбы за независимость родины, и не напрасно. Мы победим любой ценой!
— Да здравствует Польша! — кричит Солтык, выпучив глаза.
Началось… Сейчас кто-нибудь затянет «Еще Польска не сгинела».
Словно предчувствуя такую угрозу, человек-сова быстро поднимает руку.
— И ещё, панове… На три дня я должен оставить Комитет. Дела требуют моего отъезда из Парижа. Мы с полковником Заливским должны посетить… впрочем, не будем вдаваться в подробности. На эти дни исполнять обязанности председателя Комитета я попрошу… — следует короткая пауза, — пана Гуровского.