Жаку пришла в голову хорошая мысль.
— Деньги с собой есть? — спросил Каминского.
— Да, франков тридцать.
— И у меня двадцать. Итого пятьдесят. Должно хватить.
— Хватить на что?
Выяснилось, что Жак неплохо знаком с мамашей Боннет, которая держала в Сите бордель. Туда и предложил отвезти.
— Ты спятил? — изумлённо спросил Каминский. — Хочешь её в шлюхи определить?
Жак сделал отрицательный жест:
— Не хочу. Хотя, по справедливости, оно бы и неплохо. И тогда не мы бы мамаше Боннет платили, а она нам… А так, отвезём на неделю-полторы, мамаша за ней и присмотрит. За деньги, само собой. Считай, в пансионат определим.
— А если сбежит?
— От мамаши Боннет? Держи карман шире. У неё там строго, не забалу́ешь. И люди есть на жалованье, так что заведение охраняют будь здоров. Сдадим… а потом будем думать, как командира вытаскивать.
На том и согласились.
Выпустив Агнешку из чулана, велели ей быстро собрать необходимые вещи. «Я ехать никуда не хочу», — несмело запротестовала девушка. Жак слегка взял её за горло. «А тебя кто-нибудь спрашивает?» — поинтересовался мрачно. На улице, впихнув Агнешку в карету к Каминскому, сам залез на козлы к Оливье — показывать дорогу. В закоулках Сите, где с трудом проезжал экипаж, ориентировались исключительно уроженцы острова. Для всех прочих дно Парижа было местом тёмным, жутким, неведомым.
В Сите въехали по Новому мосту и углубились в лабиринт грязных узких улочек.
Заведение мамаши Боннет занимало два нижних этажа в четырёхэтажном доме на улице св. Варфоломея. Соскочив с козел и нырнув в глубокий арочный подъезд, Жак о чём-то пошептался с двумя дюжими охранниками. Один из них ушёл внутрь, а вернувшись, махнул рукой: проходите, мол.
Внутри, по контрасту с обшарпанным фасадом дома, было довольно чисто и прилично. В просторной комнате, — вероятно, гостиной, — стояли пара диванов и несколько кресел. На полу лежал вытертый ковёр. Один из углов украшала большая китайская ваза, в другом устроились напольные часы, как раз пробившие шесть, когда Каминский с Жаком и Агнешкой переступили порог борделя. Из-за раннего часа гостиная была пуста.
— Куда мы приехали? — робко спросила Агнешка, оглядываясь. — Это местный отель, что ли?
Мужчины переглянулись.
— Почти, — проворчал Жак. — Заведение для заблудших девиц.
Кутаясь в цветастый халат и позёвывая, в гостиную вышла мамаша Боннет — высокая, тучная, немолодая. На оплывшем некрасивом лице поблёскивали маленькие живые глаза с цепким взглядом.
— Чтоб мне провалиться! — воскликнула она вместо приветствия. — Да неужто Жак собственной персоной?
— Он самый, мамаша, он самый.
— А мне говорили, что на днях тебя вместе с Кривым и Простофилей замели сыщики. Ну, когда облава была.
Жак сделал отрицательный жест.
— Бог миловал, — не догнали.
— Ну, и славно… А ты чего пожаловал ни свет ни заря? К тому же на карете, — разбогател, что ли?
— Ну, ты скажешь, — разбогател… Мы по делу, мамаша.
— Если девица нужна, то помочь не могу. Все заняты, все с клиентами по комнатам. — Хозяйка мельком глянула на бледную, проглотившую язык Агнешку. Хохотнула. — Хотя, я вижу, вы с другом и так при женщине.
— Да мы, в общем, как раз насчёт неё и пришли, — подал голос Каминский.
— Да? Ну, коли так, рассказывайте.
Хозяйка жестом показала гостям на диван. Сама пристроила тучное тело в объёмное кресло напротив.
— Надо бы нам, мамаша, эту девушку к тебе определить, — вкрадчиво сказал Жак. — Ненадолго, на неделю-полторы. Может, и раньше заберём.
— Определить? — переспросила хозяйка. — А что она будет у меня делать?
— Да ничего особенного. Жить. Есть, пить, смотреть в окно и ждать, когда мы за ней приедем. И всё. Только вот из дома её не выпускай. Чтобы ни ногой, ладно? Само собой, мы заплатим.
Мамаша Боннет с интересом оглядела яркую ладную девушку.
— Такую красавицу грех не приютить, — проворчала, щурясь. — По мне, пусть хоть работать остаётся.
И засмеялась над собственной незатейливой шуткой. Агнешка вне себя вскочила на ноги, но тут же села обратно — не без помощи Жака.
— Сиди и молчи! — цыкнул тот, грозя кулаком.
— С норовом кобылка? Это хорошо. На такую любители найдутся, — хладнокровно сказала хозяйка.
— Нет-нет, мадам, — запротестовал Каминский. — Речь только о краткосрочном пансионе. Это можно устроить?
— Отчего же нет? Комнатка есть, и кормить-поить буду, как своих девиц.
— И приглядеть бы, — напомнил Жак.
— Пригляжу, не беспокойся. Будет взаперти сидеть.
Агнешка снова разрыдалась. Каминский, которому девичьи слёзы уже осточертели, поморщился.
— А что это у нас глаза на мокром месте? — сладко удивилась мамаша. — Никто тебя здесь не обидит. Само собой, если будешь себя хорошо вести. — В голосе вдруг громыхнул металл. — Ну, конечно, если будешь вести себя плохо и не слушаться…
Фразу она не закончила, но и так было ясно, что непослушание закончится плачевно.
— Сколько мы вам будем должны? — спросил Каминский.
Хозяйка зашевелила губами — считала про себя.
— Ну, чтобы не продешевить, за полторы недели давайте сорок франков, — решила наконец. — Если заберёте раньше, часть верну.
— По рукам, — заключил Жак.
Пока Каминский отсчитывал деньги, мамаша Боннет, с трудом поднявшись, пошла за служанкой. На Агнешку, забившуюся в угол дивана, было жалко смотреть.
— Я что, взаправду здесь должна остаться? — обречённо пробормотала она.
Жак осклабился.
— А чем плохо? Тепло, светло, приличное женское общество. Или ты предпочитаешь мужское? При желании и оно будет…
— Поскучаешь, ничего с тобой не случится, — сухо сказал Каминский. — И моли бога, чтобы наш друг уцелел. Иначе тут оставим.
Служанка мамаши Боннет до смешного напоминала хозяйку ростом, грузной статью и некрасивыми чертами лица. Неодобрительно посмотрев на Агнешку, взяла за руку, словно маленькую, и повела на второй этаж. Девушка оглядывалась и жалобно смотрела на Каминского с Жаком. Хотя вроде бы уже смирилась…
— Что теперь? — спросил Жак, выйдя на улицу.
Каминский глубоко вздохнул и посмотрел на светлеющее небо. Хмурый февральский день просыпался и в честь своего пробуждения щедро сеял на дорогу и дома снежинки, — неуместно белые в этих грязных неприветливых закоулках Парижа.
— Оливье, ты там как? — спросил кучера.
— Нормально, пан Войцех, — откликнулся тот с козел. — Перекусить не мешало бы, но можно и потерпеть.
— Придётся потерпеть, уж не обессудь. Дело срочное.
Обернувшись к Жаку, сказал решительно:
— Поехали к твоему Убогому. Он же в Сите, где-то неподалёку? Будем командира вытаскивать.
Как только до Жака дошёл смысл сказанного, он решительно замотал нечёсаной головой, — чуть кепка не слетела.
— Не-ет, — протянул он. — Я на такое дело не подписываюсь.
— Это почему? У него охрана? Вдвоём не справимся?
— Нет у него никакой охраны. Он сам себе охрана.
— Тогда в чём дело?
— Это же дьявол!.. Здесь все его боятся. Силища лошадиная и зверь зверем. А ещё сумасшедший. Ему человека в своей тюрьме замучить — раз плюнуть. Второго такого в Сите нет.
По пути к мамаше Боннет Жак успел кое-что рассказать насчёт Убогого. Как бывший следователь Каминский заинтересовался подвалом, оборудованным под тюрьму. Зачем она извергу? Жак объяснил, что Убогий за хорошие деньги держит там людей, которые кому-то не угодили или не поделились, или слишком много знают. Говорили, что за отдельную плату Убогий охотно исполнял роль палача. Знал толк в пытках, мог и голову проломить…
В основном в тюрьму попадал народ из Сите. Но иногда к Убогому под покровом ночи привозили приличных людей из большого Парижа (тут Жак многозначительно указал пальцем куда-то вверх). Так что не прост Убогий, совсем не прост, и где-то в сферах его знают…
— Ты тоже его боишься? — спросил Каминский, неприятно удивлённый отказом Жака.
Тот пожал плечами.
— Может, и боюсь, да только дело в другом. Ты пойми, — мы оба из Сите. Между собой можем драться хоть до посинения. Но если узнают, что один сдал другого полиции или кому-то из посторонних, не жить ему больше. Ни в Сите, ни вообще. Свои же зарежут, чтобы другим стучать неповадно было. — Жак с тоской посмотрел на Каминского. — Ну, вот как я могу с тобой к нему вломиться? Дьявол, да свой. А вы с командиром мужики, что надо, но чужие… Придумай что-нибудь без меня. Я место покажу, где он живёт, и всё.
Каминский слушал Жака, сжав кулаки. Наёмник, дитя парижского дна… Ему платят — он работает. И всё. Какое ему дело до Польши, где из-за провала командира не удастся предотвратить кровавую баню? И, если разобраться, какое ему дело до самого командира, ставшего для него, Каминского, другом?..
Хотя, как говорят французы, даже самая красивая девушка может дать лишь то, что имеет. В конце концов, нельзя требовать от аборигена Сите слишком многого. Тут своя жизнь, свои порядки, свой этикет. И если нападение на Убогого в этот этикет не вписывается, что тут поделать? Штурмовать Убогого в одиночку? Но, судя по рассказу, с этим типом не так-то легко справиться. Разве что пристрелить прямо на пороге, а потом обшарить дом… Но вдруг Зых спрятал командира где-то ещё? А то и вовсе не прятал — убил и сбросил труп в Сену?..
Неожиданно в голове блеснула идея, — кажется, здравая.
— Едем ко мне, Оливье, — распорядился он, влезая в карету.
— А что мы у тебя будем делать? — удивлённо спросил Жак.
— Для начала съедим всё, что есть в доме. Потом ты останешься отдыхать до особого распоряжения, а мы с Оливье поедем в одно почтенное место, где, надеюсь, нам помогут.
Взбодрившись мыслью о давно заслуженном завтраке и отдыхе, Жак ловко вскарабкался к Оливье на козлы.
— Давай прямо и направо, — скомандовал он. — Выедем прямо на Новый мост.
Глядя на проплывающие за окном убогие дома Сите, (улочки настолько узкие, что до стен рукой подать), Каминский всё больше убеждался, что посетившая его идея вполне реальна.