— Зачем ты мне все это рассказываешь? — спросил Сергей, не оборачиваясь и поднося стакан ко рту.
— Чтобы ты понял, как мне трудно пришлось. Олег полгода назад, уже находясь в нашем городе, узнает, что у него умерла мать. Ему пришлось самому заниматься похоронами, а когда вернулся сюда в институт, то немножко тронулся… Да-да… Именно тронулся. Он перестал обращать внимание на действительность, которая его окружает… Он начал жить в своем воображаемом мире, где нет зла, где только любовь и сострадание. Он попал в нашу клинику…
— Как он туда попал? — удивился Ерохин. — Насколько мне известно, у вас очень дорогое заведение.
— Друзьям Олега удалось связаться с его отцом, достучаться до него. И отец все оплатил.
— Значит, все-таки у твоего подопечного есть друзья, — снова удивился Сергей, — и отец не такой уж бессердечный. И на вид твой Олег не такой уж несчастный…
— Хватит кривляться! — закричала Лариса. — Ты всю мою работу пустил насмарку. У Олега рецидив…
— Его снова в клинику отправили?
— Нет. Он поехал домой. Но теперь я не уверена, доедет ли он туда. У человека горе. А ты сидишь и водку пьешь. Не надоело считать себя выше других людей? Кто ты такой сам?
Сергей снова взял стакан, залпом выпил его содержимое. Взял с тарелки половину котлеты и отправил ее в рот.
— У меня был сокурсник, — начал он, продолжая жевать, — а у сокурсника дедушка без ноги, фронтовик. Так этот дедушка часто брал баян и наигрывал нам одну и ту же песню.
Ерохин поднялся из-за стола, подошел к шкафу, за которым у стены стояла гитара, взял ее в руки, прошелся по струнам, а потом запел, аккомпанируя себе:
Я был батальонный разведчик,
А он писаришка штабной.
Я был за Россию ответчик,
А он спал с моею женой.
— Ой, Клава, родимая Клава,
Ужели судьбой суждено,
Чтоб ты променяла, шалава,
Орла на такое говно.
Забыла красавца-мужчину,
Позорила нашу кровать,
А мне от Москвы до Берлина
По трупам фашистским шагать…[2]
Лариса смотрела на него с круглыми от удивления глазами.
— Ты — больной, — наконец прошептала она, — я только сейчас это поняла. Я тут перед тобой всю душу наизнанку выворачиваю, а ты какие-то маргинальные песни поешь…
Ерохин перестал играть и вернул гитару на место.
— Ладно, — произнес он, — будем считать, что этого Олега не было никогда…
Он прошел мимо жены, вышел в коридор и услышал, как она прошептала за его спиной:
— Ненормальный.
А его разрывало от обиды, злости и ненависти.
Глава вторая
Воскресное солнце все так же слепило глаза.
Ерохин вышел из ванной, зажмурился, а когда открыл глаза, то увидел перед собой Нину.
— Ты куда-то собираешься? — спросила она. — Выходной ведь.
— Заскочу в свою квартиру, скажу студенту, чтобы съезжал. Дам ему пару дней на сборы. К тому же за ним должок небольшой.
— Может, пусть поживет еще немного, — предложила Нина, — ты меня не стесняешь нисколько, к тому же двадцать тысяч в месяц тебе не помешают.
— А девушку, с которой познакомлюсь, куда приводить?
— Да когда ты еще познакомишься… — начала было тетка и сама испугалась того, что сказала. — Я не в том смысле. Просто надо куда-то тебе выйти, компанию приличную себе найти. Не на улице же ты знакомиться будешь.
— А почему бы нет? Оденусь поприличнее. Прикинусь интеллигентом…
— Да, — согласилась Нина и снова вспомнила: — Оденешь свои новые ботинки.
— Да я как-то…
Надевать обувь с трупа Ерохин не собирался. Они у него были приготовлены на другой случай. Он хотел показать их в магазине «Оксфорд», о котором накануне говорила тетка, и узнать, кому они были проданы и когда. Но даже если продавцы вспомнят дату и если покупатель рассчитывался с банковской карты, вряд ли удастся узнать его имя. Но попытку сделать можно.
Одно лишь смущает: он приедет с этой проданной в магазине парой и будет узнавать, кто ее купил. Что в таком случае подумают продавцы?..
— Хорошо, я признаюсь, — произнесла Нина, — только не надо меня сразу ругать. Лиза… прости, твоя мать, — продолжала присылать тебе подарки, хоть ты ей это и запретил. Но мне ты не приказывал от нее ничего не принимать. Вот я и…
Тетка смотрела ему в лицо, словно пыталась узнать, как племянник отреагирует, взорвется или выслушает все до конца.
— Я получала посылки. Решила дарить их от своего имени, но ты бы все равно догадался, откуда они пришли… У меня в шкафу среди разных присланных тебе вещей есть один костюмчик. Принести?
Сергей молчал.
— Так я принесу? — настаивала тетка.
Ерохин кивнул.
Нина ушла и вскоре вернулась, держа в руках нечто скрытое футляром из плотного полиэтилена на молнии.
— Вот!
Ерохин отвернулся, чтобы не отказываться сразу и обижать тетку.
Костюм оказался светло-песочного цвета. Пиджак был двубортным на одной пуговице и с двумя шлицами.
— Александр Маккуин, — прошептала Нина.
— Кто?
— Очень известный английский дизайнер, — объяснила тетка, — но я в Интернете посмотрела: он умер уже. Совсем молодой был — сорок лет всего прожил. К твоим ботиночкам в самый раз. Как будто специально подбирали. Ты надень и то и другое — и сам убедишься.
Ботинки Сергей не собирался надевать вовсе, а теперь тем более. Так была бы только обувь с трупа, а теперь еще и костюмчик от мертвого дизайнера. Но он влез в костюмчик, который оказался не только впору, но и смотрелся великолепно.
Нина притащила еще и белую рубашку с воротником-стойкой.
— Не знаю, модная ли, но она у меня лежит уже лет пять.
Пришлось надевать и рубашку, которая села идеально. Мать, вероятно, знала все его размеры, естественно, благодаря Нине.
— А теперь ботинки! — провозгласила тетка.
Ерохин не спешил и не собирался. Но он смотрел на свое отражение и не узнавал.
А Нина продолжала жужжать:
— Я в Интернете смотрела: за такой костюмчик — не менее полумиллиона просят, рубашка — восемьдесят тысяч, а у меня таких вещей за несколько лет накопилось много. Все ждала, когда ты наконец…
— Не дождешься, — произнес Сергей, снимая пиджак, — мой тебе совет: продай все это через Интернет, а лучше открой свой магазин. Продашь все и купишь себе дачу, о которой мечтаешь.
Он снял пиджак, а Нина заплакала.
Когда он начал снимать брюки, она уже рыдала.
И тогда Ерохин сломался.
Перед тем, как примерить обувь, он долго принюхивался, чем ботинки пахнут внутри. Но кроме аромата дорогой кожи не было никакого другого запаха.
Самое удивительное, что ботинки оказались в самый раз, хотя были на размер больше, чем тот, который Ерохин считал своим.
Снова встал перед зеркалом и старался не смотреть на незнакомого ему человека.
Нина восхищалась молча. Потом она притащила духи и стала прыскать из флакона на племянника.
— «Ком де гарсон», — сказала она, — я даже боялась упаковку открывать, чтобы аромат не выветрился. Но какой запах!
Ерохин принюхался: запах был резким и показался ему знакомым.
— Что это? — поморщился он.
— Ладан, — прошептала тетка, — и еще какой-то древесный аромат…
— Ладан? — возмутился Сергей. — Я воняю, как живой труп.
Произнес это и сам испугался.
— Девушки таких любят, — радостно произнесла тетка и засмеялась.
Глава третья
На Невском негде было припарковаться. Но, свернув на Михайловскую, Ерохин обнаружил местечко возле концертного зала филармонии между голубым «Бентли» и белым «мерсом». С трудом втиснулся, а потом с еще большим трудом выбрался сам. И сразу столкнулся с огромным водителем «мерса».
Тот вышел из машины, намереваясь устроить перепалку, но, взглянув на Сергея, произнес почти примирительно:
— Ну, вы же видите, что здесь места нет.
— Но я влез все-таки, — ответил Ерохин, — я специально машинку поменьше взял, чтобы где-нибудь пристроиться.
— А-а, — согласился водитель «мерса», — ну, в этом смысле, да. А то всякое бывает. Меня, к примеру, одна «девятка» в зад долбанула. Не эту машину, а другую. Пришлось менять.
— И что хозяин сказал?
Огромный мужчина помолчал: он рассчитывал, что его примут за владельца, но потом вспомнил, что у него никогда не было такого костюма, как на его собеседнике, приехавшем на «Фокусе», и признался:
— Хозяин меня чуть не убил. Потребовал, чтобы я отыскал того наглеца и разобрался с ним по полной. Но как найти? Хоть на регистраторе все видно, но номер был грязный, как будто специально замазанный. Я знакомых ментов просил помочь, но те только руки разводят. То есть разводили.
— Ну, ты уж внимательнее будь, — посоветовал ему Сергей, — и за моей коробчонкой последи заодно.
Мужчина кивнул, а Ерохин пошел по своим делам, удивляясь тому, как много значит одежда.
Если бы он был в своих джинсах и курточке, здоровяк-водитель наверняка полез бы в драку, а так он без возражений согласился охранять и чужой, совсем не престижный автомобильчик, что подтвердило старую истину: у нас по-прежнему встречают не по машине, а по одежке.
Сергей вышел на Невский, по которому фланировали интуристы и обычные граждане, разглядывающие дорогие витрины и друг друга.
Почти все женщины бросали взгляды на импозантного молодого человека, а некоторые даже внимательно рассматривали Ерохина.
В подземном переходе молодой человек с длинными волосами бренчал на гитаре и громко пел. У его ног на корточках сидела девушка, похожая на пятиклассницу с дредами, которая держала в руках глубокую алюминиевую миску.
Молодой человек бил по струнам и орал:
На берегу пустынных волн
Стоял он дум великих полн.
А перед ним Нева текла.
А я иду по Невскому…
К молодому барду спешили двое полицейских. Один из которых, задев случайно Ерохина, тут же извинился: