— Ты думаешь, я манза? Я тоже русский. Но твой дед не знал об этом, он считал меня маньчжуром. Со мной случилась своя история, но рассказывать ее тебе я не буду. Скажу только, что я был поручиком одного из Восточно-Сибирских полков. До тайги, разумеется. А в тайге… Я искал женшень, а он был хунхузом, мы жили по-разному, иногда нас сводили таежные тропы, и открываться друг перед другом не надо было. Хунхузы убивали нас, искателей женьшеня, чтобы завладеть корешками. Они убивали и добытчиков пантов, и золотопромышленников. Я уберегся. Страшно было. У них были красные бороды и синие повязки на головах. Тогда здесь, в Маньчжурии, полыхало восстание Тун Хо. Слышал о таком?
— Читал у Байкова.
— Знаю такого. Хороший охотник и пишет о тайге правду… Тун Хо владел большими землями и вел большую коммерцию, его все знали и уважали, но это было только одной его стороной, потому что другой своей стороной он был главный начальник всех маньчжурских хунхузов. На голове он носил черную повязку. Шестьдесят тысяч бандитов, целая армия была у него в подчинении и держала в трепете весь северо-восток Китая. С ним воевал безжалостный генерал Чжан, который рубил головы всем подряд. Три тысячи голов отрубил генерал Чжан рукой своего великана палача, одетого во все черное, и после каждой казни черный палач слизывал кровь с меча. Тун Хо он отрубил голову, и вырвал сердце, и бросил его в толпу, и там разыгралась кровавая драка за право обладания сердцем главного хунхуза. Голова Тун Хо и голова твоего деда висели рядом в сквозных ящиках, которые подвесили при помощи веревки на гвозди, вбитые в позорный столб, оклеенный объявлениями о поимке Тун Хо. Я видел их казнь и видел их головы. Голову Тун Хо увезли его родственники. Голову твоего деда расклевали вороны, а то, что от нее осталось, я закопал на Тигровой горе. Но я забыл туда дорогу, и тебе туда ходить не надо. Да туда и не дойдешь — там теперь железная петля КВЖД.
Иннокентий вышел из лавки в смятении. Старый китаец в синем халате, тряся косичкой, кланялся ему на пороге и долго стоял в глазах, пока ноги сами вели Иннокентия по Кривой улице в опиекурильню. Табачный дымок из трубки таежника, сидящего на камне у реки, стал густой струей плантационного мака, его высушенного сока, выдавленного из белой коробочки, как кровь из сердца. Иннокентий смежил глаза, и последнее, что он увидел наяву, — две слипшиеся головы, отделенные от тел. Но это были не те, это были другие головы. Это были головы мужчины и женщины, барахтающихся под тигровой шкурой на полу в углу притона. Шкура шевелилась, становясь живым тигром, и головы торчали у него из пасти.
Опиум в Китай завезли арабы в качестве снотворного. Спи, мой беби. Играй в рулетку снов. Перед тобой лежит белое полотнище, на котором тушью изображена нагая богиня Ин-Хуй. Она сидит на раскрытом цветке лотоса, и птица из-под ее правой ноги поет: «Во сне рождаются богатства». Делай ставки. Иероглифы рулетки означают: «Корень нефрита», «Первый достигающий», «Говорящий драгоценность», «Так и должно» и многое другое. Делай ставки. Может быть, станешь первым достигающим или говорящим драгоценность. Так и должно.
Иннокентий очнулся на холодной доске, не поняв, что это за доска. Сплошной камень узилища окружал его. Слабая лампочка мерцала где-то во мгле. Доска оказалась частью нар, вдоль которых лежало тело Иннокентия. Он услышал женский шепот и ощупью пошел на звук. Пальцы его уткнулись в дощатую перегородку с небольшим очком, то ли вырезанным ножом, то ли образовавшимся от выбитого сучка. Глазок позволил ему увидеть шепчущихся.
То были две женщины, и одна из них, стоя с поднятой юбкой, поправляла на себе пестрые ситцевые трусики. Лица женщин не входили в круг обзора.
— Ну и все. Щас выпустит.
— А который?
— Да этот, косорылый, старшина.
— Куда водил-то? Где было?
— Наверху, на втором этаже, у майора в кабинете, на диване. Хорошо, что спиной к нему, хоть рыла его косого не видно. Еще ты сходишь к нему, и все.
Иннокентий подал голос:
— Девки, закурить есть?
— А… Очухался, бичок. Полночи тут буянил.
В очко ему протянули сигарету, спички нашлись у него, он затянулся и по вкусу дыма узнал «Шипку».
— Где это мы, девочки?
Послышался хохот.
— В тридцать восьмом отделении милиции, милок. Нечасто небось бываешь в таких местах?
— Редко.
— Моряк?
— Китобой.
— О! Тогда надо познакомиться.
— На воле познакомимся.
Громыхнул железный запор, и железные двери камеры, в которой томился Иннокентий, медленно открылись.
— Выходи! — раздался жестяной голос.
Иннокентий вышел из камерной мглы и, на слепящем свету коридора увидав лицо старшины, оценил женский талант к эпитетам.
— Иди за мной, — сказал ему сластолюбивый страж порядка, и Иннокентий сначала не так понял его, но быстро пришел в себя, потому что у деревянного барьера, за которым стоял стол дежурного, он увидел своего друга Юрия.
— Да, несомненно! — с пафосом декламировал друг, сияя дужкой очков и обширной лысиной. — Мы обсудим поступок нашего оступившегося коллеги на собрании коллектива и, я совершенно уверен, жестко осудим его поведение.
— Безобразное, — подсказал Иннокентий. Юрий бросил на него свирепый короткий взгляд.
— Именно так. Безобразное поведение, — подтвердил он.
Они вышли на волю. Здание, в котором помещалось 38-е отделение, стояло на углу Пограничной и Пекинской улиц. Это недалеко от Амурского залива, и они направились на берег. По пути их следования находилось кафе «Чародейка», стекляшка, где у стойки можно было принять по сто коньяка.
— Деньги у тебя есть? — сквозь чувство тяжелой вины поинтересовался Иннокентий. Юрий долго не отвечал, затем остановился, пошуршал в кармане брюк, выдал сумму и сказал прокурорским голосом:
— На «Чародейку» нет. Иди к Юю. Жду тебя на берегу.
В Семеновском ковше по-детски плакали чайки. Дикий пляж подспудно готовился к лету, хотя стоял еще апрель. Море остро дышало сквозь серый песок пляжа, словно оно, как в пещере, жило там, под толщей песка. Ясный полдень, морская лазурь, блаженное малолюдье, портвейн «777» из горла на пару с другом — это было прекрасно.
— Мне плевать, что ты там вчера в «Лотосе» натворил, кому набил харю и что орал по адресу человечества, — сухо говорил Юрий. — Но, во-первых, не пора ли уже кончать корчить из себя Есенина? А во-вторых, ты меня впутал в историю, связанную с самым натуральным подлогом. Ты думаешь, кто сейчас приходил в «мелодию» хлопотать за тебя? Я? Нет, это сам ответственный секретарь краевой писательской организации сейчас там выкобенивался и называл свою фамилию, которая не совпадает с моей, как тебе известно. Ты сделал меня аферистом, понял?
— А откуда ты узнал, что я загремел в тигулевку?
— Среди ночи позвонила твоя знакомая Таня Ван. Она сказала, что сейчас, то есть в тот момент, когда она мне звонит, она видит сон и в этом сне после кабацкой драки ты продолжаешь махать кулаками в тридцать восьмом отделении, и если тебя оттуда не выручить, ближайшие два-три года ты будешь видеть небо в клеточку.
Так. Значит, ее фамилия — Ван. Иннокентий этого не знал.
— Кто такая эта Таня Ван? — строго спросил Юрий. Иннокентий ответил с напряжением:
— Цивилизационная проблема.
Он всегда опережал время, перемешивал времена и порой бывал первым даже в терминологическом пространстве. Поверьте мне на слово.
VIII–IХ
Ван ушел, но вернулся. Три дня он был разлучен с душой. С сомкнутыми веками, без дыхания он сидел камнем на камне, прислонясь спиной к шалашу.
— Старик-то никак помер…
Он открыл глаза. Вдоль ручья шли два его знакомца, русские люди из селения Красный Яр. Они перекрестились, глядя на его окаменевший облик. Увидев оживающего, они рухнули на колени.
— Господи Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас, — в один голос глухо забормотали мужики, истово бия по лбу двумя перстами.
Тихо тронув одного из них за плечо, Ван слабо улыбнулся. Мужики поднялись в полный рост. Высокие, словно две сосны упали и встали. То были Ипат с Иваном, отец и сын. Они походили на братьев — Ипат не менялся уже лет сорок, тот срок, что Ван знал его. Все те же кудри по плечи, лишь борода загустела. Сын уродился в отца, внешне очень скоро стал им же. Ван ненароком видел, как его крестили: посыпали песочек на живот и выкупали в ручье. Младенец и закричать не успел.
Осенью, когда кончалась колодезная тишина летнего леса и на холоде лунных ночей лес шумно оживал, Ипат шел по тропе вдоль ручья на охоту. Летом он занимался землей: пшеница, ячмень, кукуруза, чумиза. Жена хлопотала на огороде и по дому. Хозяйство было крупное, прочное. На солнце сыто лоснились коровы, быки и лошади. Семья населяла очень большой дом, сыновья приводили жен, рожали детей. Лишь Иван еще холостяковал.
Тайгу наполняли китайские соболевщики — Ипата звал изюбровый рев. Других зверей Ипат не бил, однако в приклад его штуцера с укороченными стволами были врезаны когти трех тигров, убитых вынужденно в положении самозащиты. Тропа проходила по Тигровой пади. Не Ипат ее протоптал, но он выбрал ее. В пади жили старый китаец и старый тигр. Зверь одряхлел, человек был мудр, Ипат заглядывал к нему. Поначалу смущал и мешал курительный дым. Ничего, привык. Ван тоже привык. Он привык к большому кудрявому человеку с густым низким голосом и синими глазами. Он все больше узнавал о тех белых людях, что образовали Красный Яр. Они пришли на то место, где уже обитали лесные люди. Уживались трудно и попервах не общались. Их свела нужда в опыте соседа. Удэгеец не пил коровьего молока, но знал тайгу. Старовер не курил, не пил чай, но знал землю, и ему пришлось сажать табак и выращивать чай.
Ван с изумлением слушал белого охотника, который, глядя в синее осеннее небо, произносил слова, похожие на песню. У ног Ипата лежал кожаный мешок с разделанной тушей изюбра, его ружье висело на ветке ивы, и он говорил, как пел:
— Посмотри на оленей, которые на высотах: на них не полагают ярма. Обрати внимание на хищных животных: они едят без весу. Посмотри на льва, пока он в пустыне, — все у него есть, а как скоро войдет в город, делается посмешищем смотрящих на него. Если орел устроит на доме гнездо себе, то дым лишит его зрения. Если дикий осел и серна войдут в обитаемое место, подвергнутся опасности. Хищный зверь, как скоро приблизится к селению, может потерять свою шкуру. Олень, сошедший на равнину, лишается венца на главе своей. Всякая птица, если попадает в сеть, делается забавою