В конечном счете метеорологов амнистировали.
А погода продолжала стоять - один день лучше другого.
В КБ у Вавилова развернулся, как сформулировал Терлецкий, аврал местного значения.
Ростопчин, переговорив с Литвиновым и другими участниками испытаний, затребовал предварительное заключение по «Окну».
Составление «художественной части» было поручено Терлецкому, летную оценку (тоже предварительную) писал Литвинов. А сам Вавилов прочно засел в просторной комнате, где девушки-техники обрабатывали результаты летного эксперимента, - Федя Гренков говорил об этом помещении с легким придыханием и называл его «цветником».
Как всегда, экспериментальные точки поначалу не желали выстраиваться в мало-мальски плавную кривую и, нанесенные на миллиметровку, являли собой картину, напоминающую то ли звездное небо (так полагали натуры поэтические), то ли оспины на рябом лице (мнение натур более земных).
Экспериментальные точки! Если, как принято говорить, факты - это хлеб ученого, то экспериментальные точки - крупинки муки, из которой этот хлеб выпекается. Точки требуют уважения! Каждую из них, а особенно «выпадающую», можно сколько угодно проверять, хоть десять раз пересчитывать, добиваясь, чтобы она легла на место. Но если уж она не ложится, так не ложится. «Уговаривать можно - насиловать нельзя!» - говорил Терлецкий, чем вызывал легкое смущение у населения «цветника».
В общем, мороки с этими точками иногда выше головы! Но как раз обработка полетов с «Окном» особых сюрпризов не преподносила. Все шло гладко…
КБ Вавилова уже добрую неделю жило под знаком этого неожиданно потребовавшегося предварительного заключения. Только приятель Феди Гренкова инженер Картужный ворчал:
- Ну что они с ним носятся! Ах, предварительное заключение! Ох, предварительное заключение! А чего в нем особенно хорошего-то? Разве что засчитывают его потом…
Но Федя понимал, чем вызывалась вся эта тирада вообще и заключавшая ее загадочная фраза - в частности. Жизненный путь Картужного складывался не без зигзагов. В ранней молодости, еще до армии, случалось и так, что по драчливости характера вступал он, выражаясь деликатно, в конфликтные отношения с законом. Поэтому слова «предварительное заключение» ассоциировались у него отнюдь не только с десятком сброшюрованных листков бумаги, на которых отрывки машинописного текста перемежались рядами цифр, а на последней странице в две колонки шли многочисленные подписи («Ответственностью полезно делиться! И пощедрее», - комментировал обилие подписей Терлецкий).
Вернувшись из армии, Картужный поступил на работу, начал учиться в вечернем техникуме, словом, зажил в точном соответствии с тем, что показывают в адресованных молодежи фильмах нравственно-воспитательного (или, если хотите, перевоспитательного) характера. Но хороших манер не приобрел. Более того, сохранил опасную привычку открытым текстом сообщать собеседникам, что он о них думает. Эффект таких сообщений немало усугублялся спокойным, деловым тоном, которым он говорил что-нибудь вроде: «Я считаю, что вы непорядочный человек. Я вас не уважаю».
Однажды Картужный высказался не только устно. Сильно повздорив с Главным конструктором, предшественником Вавилова, он задержался на работе, позаимствовал в малярке кисть и баночку с краской, после чего отправился к помещению отдела найма и увольнения. Рядом с дверью, ведущей в отдел, висела доска «Предприятию требуются» с целым столбиком перечисляемых нужных КБ специалистов: конструкторов, технологов, прецизионных механиков и так далее, вплоть до представителей таких определяющих и в то же время остродефицитных профессий, как вахтеры и уборщицы. И как раз под замыкавшими этот перечень уборщицами Картужный приписал таким же шрифтом: «Главный конструктор». Чем дал понять, что считает данную штатную единицу в настоящий момент вакантной.
Скандал был крупный. Наверное, никогда и нигде доска объявлений отдела найма и увольнения не становилась объектом такого количества индивидуальных и коллективных, посещений, как на следующее утро, в течение получаса, пока начертанные Картужным крамольные слова не были замазаны, закрашены, затерты!
Герой происшествия не вылетел с работы только благодаря заступничеству старожилов КБ…
Впрочем, и само это заступничество было вызвано не одной только симпатией к Толе Картужному. Многое в линии поведения Главного конструктора, что называется, не вызывало в коллективе понимания. Он сам это чувствовал, хотя называл несколько иначе - оппозицией (давно замечено, что одно и то же явление называется по-разному в зависимости от того, с какой стороны на него смотреть: сверху или снизу).
Претензии к Главному были разные. В том числе, говоря откровенно, и не очень принципиальные, вызванные просто человеческой антипатией.
Федю Гренкова, например, сильно развлекала манера Главного конструктора, претендовавшего на репутацию рафинированного интеллигента и обращавшегося ко всем сотрудникам без исключения только на «вы», не отступать от этого правила и тогда, когда он означенных сотрудников материл.
«…вашу мать!» - это словосочетание приводило Федю в полный восторг.
- Хамство в интеллигентной упаковке! - комментировал он. - И от этого еще больше видно, что - хамство.
Более спокойно воспринимал персону Главного конструктора Терлецкий. Он исходил из бесспорной концепции: руководителей не выбирают - их назначают. И в разъяснение того, кто назначает, воздымал указующий перст в направлении к потолку. Недаром, мол, даже в Библии написано, что всякая власть - от бога. Более конструктивный подход к этому вопросу, полагал Терлецкий, состоит в том, чтобы все в личности Главного конструктора, даже присущие ему недостатки, обращалось на пользу обществу.
- Вот, например, - делился он опытом с коллегами. - Мы знаем, наш дорогой начальник не терпит, когда у страниц загнуты уголки. Всегда расправляет. В книге, в журнале… И, между прочим, во всех материалах на работе… Грех это не использовать. Я, когда ему отчет на утверждение даю, всегда там несколько уголков загибаю. А потом получаю отчет обратно и сразу вижу: расправлены уголки, значит, он отчет читал, не расправлены - подмахнул не глядя.
- Ну, и что же это вам дает? - пожал плечами Гренков. - Читал - не читал… Утвердил, и ладно.
- Не скажи! Как это: не дает! Дает информацию. А она - великая сила.
Дня за два до начертания Картужным его непочтительной приписки на доске объявлений отдела кадров в кабинет Главного конструктора пришел Вавилов, в то время секретарь партийной организации КБ. Тема разговора была старая и, как полагал Вавилов, наболевшая. В течение последнего года из КБ ушли, один за другим, несколько инженеров теоретического отдела. Сегодня Вавилову сказали, что подал заявление об уходе очередной теоретик. С этим он и пришел.
- Ну и скатертью дорога! - безапелляционно сказал Главный. - Хочет уходить, пусть убирается. Значит, нет в нем настоящего фирменного патриотизма. А знаете, говорят: кто не патриот своего предприятия, тот не может быть патриотом своей страны. Вот так. Слышали?
- Слышал, - с невинным видом вставил находившийся здесь же, в кабинете, Терлецкий. - Только в немножко другой редакции: «Что хорошо для «Роллс-Ройс», то хорошо для Британии».
- Ну, это вы бросьте! Не занимайтесь демагогией. И не передергивайте, - счел полезным отмежеваться от выдвинутых Терлецким аналогий Главный. - И вообще что-то очень уж вы оба за этих беглецов заступаетесь. Не собираетесь ли тоже лыжи навострить? - попробовал он перевести разговор на шутливую волну.
- Нет, - ответил, не принимая предложенного тона, Вавилов. - Не собираюсь. Лично я никуда не уйду. И Владислав Терентьевич, насколько я понимаю, тоже. Даже если увольнять будете, судиться стану… Но не во мне дело. А в том, чтобы понять тех, кто уходит, не пришивать им всякие грехи: не патриоты, мол, нашей фирмы. Тут надо еще подумать: где причина, где следствие…
- Причина! Причина! Ясно, какая причина. Шкурники они. Ищут, где лучше.
- Шкурники? - снова вступил в разговор Терлецкий. - А вы знаете, Оршанский, когда переходил от нас к Кустодиеву, в заработке потерял. Рублей тридцать… Не очень типично для шкурника.
- Ну хорошо. Чего вы от меня конкретно хотите? - Было очевидно, что, не будь Вавилов секретарем партийной организации, Главный не стал бы продолжать этот не нравящийся ему разговор.
- Нужно понять причины, почему они уходят! А причины довольно ясные. Их, теоретиков наших, в течение многих лет обижали. Подчеркивали их второсортность, что ли… Они терпели, терпели, а в конце концов и сами начали таким ощущением проникаться, что они в нашем КБ - пасынки.
- Все-таки, повторяю, что вы конкретно рекомендуете? - начал раздражаться Главный. - Устроить им специальный режим, как в санатории? Няню каждому из них взять?
- Зачем няню. Попробуйте относиться к ним, как ко всем. Как относитесь к конструкторам, как к технологам. Не хуже и не лучше - как ко всем. Нормальный человек - патриот своего предприятия. Он к тому месту, где работает, привязан. Оно для него родное. Чтобы его от этого родного места отвадить, надо специально постараться… А вы, честное слово, постарались…
- Вы так говорите, будто на этих теоретиках все наше КБ держится. Вроде мы без них совсем пропадем!
- Не пропадем, конечно… Но что-то потеряем… А зачем нам терять? От каждого работника есть польза. И, между прочим, если мы собираемся что-то принципиально новое делать, без теоретических проработок не обойтись.
Но Главный конструктор на принципиально новое не замахивался. Его вполне устраивало продвижение в направлении, которое он называл традиционным, а Вавилов, Терлецкий и их единомышленники - рутинным (вот оно снова - разные наименования одного и того же явления, в зависимости от его оценки - положительной или отрицательной).
Вопрос о группе теоретиков был далеко не единственным, по которому Главный конструктор не пользовался поддержкой коллектива. Споры, а иногда и конфликты возникали все чаще и чаще. Некоторые из них выплескивались и за пределы КБ.