Правда, как тут же выяснилось, употребленное Федей слово «составим» представляло собой явную гиперболу - новое задание ни на йоту не отличалось от предыдущего, с которого его, не мудрствуя лукаво, прямо и списали.
Неожиданная задержка возникла, когда полетный лист, украшенный всеми положенными подписями и визами, понесли на утверждение начальнику базы. Кречетов повертел его в руках, почесал затылок и, явно сожалея, что полетный лист как документ сугубо оперативный в стол - дабы «отлежался» - не сунешь, начал с того, что вызвал Литвинова:
- Тебе, что, так сильно понравилось у самой земли, да еще в муре, номера откалывать?
- Какое там понравилось! - недовольно ответил Марат. - Но слетать еще раз, наверное, надо, Глеб Мартыныч. Ничего другого не придумаешь: на земле больше делать с «Окном» нечего. Не закрывать же разработку?
- Что ты! Что ты, закрывать! - замахал руками начальник базы. - Об этом и речи быть не может. Генеральный по какому поводу ни позвонит, всегда о твоем «Окне» спросит: как, мол, там идут дела? Большую ставку на него делает.
- Вот видишь… Утверди, Мартыныч, лист, завтра с утречка и слетаем. Вдруг наладится эта их техника.
- Вдруг! Вдруг, знаешь, что бывает?
Литвинов кивнул головой, дав этим понять, что да, знает, с народным фольклором знаком, и Кречетов взял уже было в руку перо, но, повертев его над лежащим на столе полетным листом, положил снова.
- А где виза методсовета? - спросил он.
- Так не требуется же! - не выдержал до того с трудом сохранявший молчание Гренков. - Программу и методику всю в целом на методсовете утвердили. А чтобы каждый полет, это нигде не написано.
- И все-то вы, Федя, знаете. Информированы. Хотите, покажу вам положение о методическом совете? Там, между прочим, черным по белому написано: начальник летно-испытательной организации получает консультацию методсовета во всех случаях, когда считает необходимым для обеспечения безопасности полетов. Считает необходимым! А я сегодня как раз считаю, - решительно закончил Кречетов.
Методический совет! В него входили летчики-испытатели, ведущие инженеры, аэродинамики, прочнисты, считавшиеся в КБ самыми опытными и грамотными. Существовал он всего несколько лет. Но и за это короткое время успел доказать, что существует не зря.
Правда, критически настроенный ко всяким нововведениям, Аскольдов утверждал, что этот коллегиально-консультативный («Придумали же, мать честная, словечки!..») орган полезен главным образом начальнику базы: снимает с него изрядную долю ответственности во всех мало-мальски сомнительных случаях. Но Александр Филиппович ворчал напрасно: рекомендации методсовета не раз предотвращали неприятности, порой весьма серьезные.
Собрался методсовет оперативно, через час после разговора Литвинова и Гренкова с Кречетовым («Вместо обеда», - комментировали эту оперативность собравшиеся).
Прочитали задание. Послушали Гренкова, изложившего высокому собранию, как он выразился, предысторию вопроса.
- Ну, так что же будем решать? - спросил после непродолжительного общего молчания председательствовавший Белосельский.
Члены методсовета поежились.
- Не нравится мне это задание. Не вижу причин, почему оно покажет что-то другое, чем прошлый полет, - заметил Федько.
- Полет! Не полет - цирк сплошной! - сказал Аскольдов. - А ты сам, Марат, как считаешь?
Литвинов пожал плечами:
- Трудный вопрос. Мне этот цирк - конечно же, цирк, - сами понимаете, не шибко понравился… Но я просто другого выхода не вижу. В станции копаться больше смысла нет: они ничего криминального не нашли. Подрегулировали для очистки совести, хотя сами в это не очень верят… Что же остается, закрыть работу?..
- Ну уж закрыть! - усомнился один из ведущих инженеров. - Скажем так: приостановить. Впредь до…
- Невелика разница, - ответил Марат, несколько погрешив против истины, потому что разница между «закрыть» и «приостановить», конечно, велика. Но потом добавил гораздо более резонно:
- Тут все-таки нужна полная уверенность. Так что, наверное, слетать надо.
Члены совета снова задумались.
- Хорошо. Предположим, мы повторный полет санкционируем. Что можно сделать, так сказать, в уменьшение риска? - спросил Кречетов, которого сами слова «закрыть работу» заставили слегка вздрогнуть: он мгновенно представил себе, как будет встречена такая инициатива «наверху».
- Можно, кроме вашего «Окна», обычные радиоприводы включить, - предложил Нароков. - Ведь вопрос о чистоте эксперимента - по «Окну» выполнен заход или с помощью чего-то другого, - насколько я понимаю, сейчас снимается… Временно… А чтобы попасть на полосу, приводы все-таки помогут… И с локатора пусть подсказывают…
Больше никаких полезных идей в «уменьшение риска» высказано не было. И методсовет скрепя свое коллективное сердце постановил: считать в виде исключения возможным…
И вот вновь повторяется привычная процедура: выруливание, взлет… Опять самолет, оторвавшись от земли, уходит в облачность… Заход вслепую по кругу… Включение «Окна»…
Литвинов поймал себя на совершенно не свойственном его характеру ощущении: ожидании чуда.
Но чуда не произошло. Оно вообще случается в жизни существенно реже, чем хотелось бы.
Отметка на экране вела себя ничуть не лучше, чем в предыдущем полете: издевательски извивалась, изгибалась (Литвинов потом сказал: «Чуть ли не рожи строила!»), а главное, плавала. Плавала по всему экрану. Все, как в прошлый раз!
И опять один за другим пошли заходы, завершавшиеся выходом в стороне от полосы. Опять приходилось Литвинову энергичной змейкой над самой землей выводить самолет на линию посадки. Неожиданно для себя он обнаружил, что начинает втягиваться: более уверенно выкручивает машину, более четко ощущает величину зазора - пять, четыре, три метра - между концом опущенного в довороте крыла и землей, тратит на всю эту операцию меньше энергии. К концу полета уже не чувствовал себя таким выжатым лимоном, как.в прошлый раз. И даже саму посадку не стал приурочивать к тому заходу, который случайно получится более или менее приличным, а уверенно (или, если угодно, нахально) отложил на последний - по запасу горючего - заход. Не сомневался, что, как бы далеко в стороне от полосы его ни вынесло из облачности, сядет! Сделает змейку поэнергичнее - и сядет. Так оно и получилось.
- Вы, Марат Семенович, я вижу, приспособились, - с одобрением отметил после посадки Федя Гренков.
- А что же нам с вами остается? - ответил Литвинов, которому подобные заявления всегда были, что называется, маслом по сердцу, а сейчас, когда у него - у него, Литвинова! - что-то в полете получалось не совсем так, как хотелось бы, тем более.
Никогда, даже в ранней молодости, не жаждал Марат того, что именуется «всенародной известностью» - чтобы девушки на улицах узнавали его в лицо и возбужденно шептались за спиной: «Гляди, гляди, кто идет!» Такая слава, полагал Литвинов да и большинство его товарищей, приличествует более киноактеру, чем человеку технической специальности.
Но чем Марат был действительно грешен, это стремлением к полному, безоговорочному профессиональному авторитету в кругу коллег! К тому, чтобы считалось: «Литвинов слетал, дал заключение - значит всё: как он сказал, так и есть»… Тоже, конечно, форма тщеславия. Или, если хотите, честолюбия - ведь различие между этими двумя понятиями в глазах окружающих определяется прежде всего тем, насколько возвышенными представляются им устремления обладателя этих черт характера. Дама хвастает общественным положением и финансовыми возможностями своего благоверного - тщеславие. Спортсмен выворачивается наизнанку, чтобы получить обязательно золотую, а не серебряную медаль, - честолюбие. Строгих научных критериев для классификации этих сугубо нравственных категорий пока, к сожалению (а может быть, к счастью), не разработано.
Повторный полет при очень низкой облачности оказался небесполезным хотя бы тем, что снял - по крайней мере в глазах Литвинова - сомнения в безопасности связанного с этим «цирка». Или если и не снял полностью, то, во всяком случае, сильно смягчил.
Но главная проблема - работоспособность «Окна»! - менее острой отнюдь не стала: ведь предназначалось это устройство для самолета, на котором, как справедливо заметил Кречетов, «таких сумасшедших фортелей, у самой земли откалывать никто не будет».
На стоянке подрулившую машину встретили довольно хмуро. Все видели, как далеко в стороне от полосы завершался каждый заход и какими номерами - глубокими кренами в обе стороны у самой земли - ознаменовалось окончание всего полета. Традиционное «Ну, как?», обращенное к прилетевшему экипажу, было сказано исключительно по привычке. Ничего нового этот полет явно не принес.
Тем не менее сели в мастерской. Помолчали. Кто-то не очень уверенным голосом сказал:
- Хорошо, что хоть дефект стабильный. А то, бывает, раз проявится, а потом ищи его, ищи…
Спорить с автором этого замечания не приходилось. Такой, однажды мелькнувший, а потом вроде бы не повторяющийся дефект - штука противная. В самом деле, как отнестись к нему? Плюнуть и забыть? Случайность, мол. А он потом возьмет и повторится. Да еще, по известному закону максимальной пакости, в самый что ни на есть неподходящий момент! Бывало такое, наверное, в жизни у каждого испытателя. Бывало и у Литвинова:
Но на сей раз места для сомнений не оставалось: дефект существовал! Правда, от этого никому особенно легче не было.
Как с этим дефектом бороться, никто сказать не мог. Даже каких-либо предположений приунывшие создатели и испытатели «Окна» не высказывали. Хотя Вавилов предложил голосом, если не бодрым, то по крайней мере деловым:
- Ну, так я слушаю. У кого есть соображения?
- Что ж, еще смотреть, копаться в станции? - не без яда спросил своим скрипучим голосом Маслов; высказанное им после предыдущего полета мнение о бессмысленности этого занятия, увы, подтвердилось.
- Ни к чему, - пожал плечами Гренков. - Уже копались. Станция в норме. В полной кондиции. Во всяком случае, в такой же кондиции, в какой была раньше. По всем параметрам.