Однако время было уже позднее. Пора и по домам. И хозяин стола - довольный, веселый, чувствующий себя очень в своей тарелке, Тюленев - заказал прощальную бутылку шампанского.
Предполагалось, что, получив наконец летные, Тюленев вспомнит о старых долгах. Но он, если и вспомнил о них, то никак не давал понять об этом окружающим.
А когда еще неделю спустя кто-то из летчиков мягко - Тюленев теперь так или иначе воспринимался как «свой» и приставать к нему с ножом к горлу никто бы не решился - мягко завел с ним разговор на эту тему, выяснилось, что денег у Митрофана снова нет. Все, что было, он просадил с коллегами тем вечером в ресторане.
Реакция летчиков на это известие была единодушная: ситуация их сильно развеселила.
- Во дает Митрофан! - восхищался Аскольдов. - Опять без гроша! Это надо же!..
- Но, ребята, если подумать, то он все нам отдал, - постарался восстановить справедливость Нароков. - Ведь мы всей оравой за ним поперлись и в общем-то сами его летные прокутили. Сами - никто другой!
- Да и вообще, я так скажу, - поддержал общее настроение Федько. - Если бы он долги просто замотал, это было бы не очень… Не обожаю, кто всегда к себе гребет. Ну а раз он легко чужое берет и так же легко свое отдает, выходит, это не жмотство, а просто такой взгляд на собственность. Со временем все так относиться будут…
О невозвращенных долгах все, не сговариваясь, решили больше вопроса не поднимать. Забыть. Будто их и не было. Вечеру в ресторане задним числом присвоили эпиграф: «Гуляем на свои». А Тюленева, с легкой руки Федько, постановили именовать «человеком из будущего», возведя его тем самым в ранг чего-то вроде местной достопримечательности, каковые в каждом уважающем себя коллективе в цене.
Отличился Лоскутов.
Далеко не впервые за годы его работы на испытательном аэродроме. Но очень уж здорово отличился!
Он готовил к очередному полету свой самолет - облет «Окна» упорно, хотя уже без особых надежд на успех, продолжался, - когда по рулежной дорожке мимо стоянки прорулил на старт реактивный истребитель.
По привычке профессионального механика Лоскутов поднял глаза на прокатившийся рядом самолет, на несколько секунд замер и вдруг, спрыгнув мимо стремянки на землю, опрометью бросился к соседней машине, которую готовили к полету и радиотехник как раз проверял внешнюю связь.
- Со стартом говоришь? - прокричал Лоскутов в лицо несколько ошалевшему от столь неожиданного вторжения радиотехнику. И узнав, что нет, не со стартом, энергично скомандовал: - Переключайся по-быстрому на старт! Пусть завернут «двадцать третьего», который к ним рулит! Его выпускать нельзя!
Радиотехник попытался слабо протестовать: «Чья команда? Кто распорядился?», но Лоскутов в голос заорал:
- Ты что, угробить его хочешь? Времени нет распоряжения получать! - и добавил несколько универсально понятных в наших широтах слов, которые заколебавшийся было радиотехник признал вполне приемлемыми в качестве заменителя любых команд и распоряжений. Он тут же нажал кнопку канала связи со стартом и, бессознательно имитируя интонации Лоскутова, передал:
- Затон, я - борт «семнадцатого»! Задержите «двадцать третьего»! Не выпускайте!
Руководитель полетов свое дело знал. Поэтому он сначала дал команду уже подрулившему к взлетной полосе «двадцать третьему»: «Ждите!» - и лишь после этого занялся уточнением того, чья же это команда вернуть назад самолет, выруливший для взлета в полном соответствии с плановой таблицей, лежащей у него, руководителя полетов, на столе. На это радиотехник сколько-нибудь вразумительных объяснений выдать поначалу не мог. Позднее он объяснял, что причиной некоторого его замешательства было отсутствие у Лоскутова персонального радиопозывного, а фамилии называть в переговорах по радио возбраняется. Но все же в ответ на настойчивые требования руководителя полетов назвать источник полученного распоряжения в конце концов радиотехник выдавил:
- Иван Петрович! Иван Петрович говорит: нельзя его выпускать!
- Какой еще там Иван Пет… - начал было гневную тираду руководитель полетов и осекся. Старожилы аэродрома знали друг друга давно, и всякий из них понимал, что Лоскутов - а руководитель полетов быстро сообразил, кто такой этот таинственный Иван Петрович, - что Лоскутов зря поднимать шум не станет.
Сам же Лоскутов, пока «двадцать третий» рулил обратно, вдруг засомневался: не зря ли он забил тревогу? Великий будет конфуз, если зря! Задержан вылет, напрасно сожжено сколько-то горючего, в эфире звону полно, - а ну как окажется, что все это напрасно!..
Но когда самолет, возвращаясь со старта, поравнялся с ним, Иван Петрович утвердился в своем ощущении: с двигателем у этого аэроплана что-то неладно. К его обычному свистяще-шипящему голосу примешивалось некое еле слышное незаконное дополнительное треньканье.
- Что ты в нем услышал? - пожал плечами механик прирулившего на стоянку, самолета. - Дает нормальный звук. И по приборам все в норме…
Двигатель погоняли на месте. Один раз. Другой. И только при третьей гонке подозрительный звук усилился настолько, что стал слышен не только Лоскутову, но и недоверчивому механику, хозяину этой машины и инженеру по эксплуатации, и приглашенному в качестве нелицеприятного консультанта Плоткину.
- Тебе, Иван Петрович, надо дирижером работать, - одобрил Лоскутова Плоткин. - С таким слухом ты бы сразу определил, какой инструмент где сфальшивил. Так бы и сказал: третья скрипка в сто сорок четвертом такте взяла на полтона ниже. Или что-нибудь в таком роде…
- Так не попадешь же туда, Яков Абрамыч! - усомнился в реальности своей переквалификации в дирижеры Лоскутов. - Там же вакансий мало. Рука нужна. В смысле блат. Придется уж мне так технарем и трубить. До самой пенсии.
В двигателе покопались и довольно быстро нашли дефект. В полете это могло бы обернуться немалыми неприятностями - в лучшем случае отказом двигателя. А если не повезет, то и пожаром.
Генеральный конструктор подписал приказ, в котором Лоскутову «за проявленную бдительность и глубокое знание техники» объявлялась благодарность с выдачей премии в размере месячного оклада. Приказ этот общественностью аэродрома был воспринят с полным одобрением. Хотя Белосельский и выразил сожаление по поводу того, что в числе проявленных Иваном Петровичем качеств не была упомянута интуиция.
Подписывая приказ, Генеральный бросил неопределенное:
- Ох, уж этот Лоскутов.
Впрочем, старожилы аэродрома знали случай, после которого Генеральный так запомнил Ивана Петровича.
Авиационные механики - корпорация особая. Уникальная. В них сочетается хорошая уверенность знающего свое дело мастера, техническая культура (без нее в современной авиации не проживешь), традиционно развитое чувство юмора и - ответственность! Умение взять на себя всю полноту ответственности за сложную технику, которую они, механики, выпускают в воздух.
Посмотришь на представителя этой профессии - не на каждого, разумеется, а на того, которого уважительно называют: «Настоящий технарь!» - и видишь: это - личность!
Немудрено, что и авиационные механики, в свою очередь, к людям требовательны. Завоевать у них авторитет не так-то просто. Особенно нетерпимы они к невежеству, тем более в сочетании (как свидетельствует опыт, весьма частом) с заносчивостью.
На любом аэродроме о «своих» представителях этой высокопрестижной категории работников из поколения в поколение передается немало занимательных новелл. За буквальную достоверность каждой из них поручиться трудно, однако сам факт их живучести о чем-то свидетельствует. Что называется «было или не было, а народ говорит». Не в одной из подобных новелл фигурировал в качестве центрального персонажа и Лоскутов.
Мы застали его уже многоопытным и, так сказать, маститым, но он был совсем еще молод, когда оказался в числе механиков, обслуживающих самолеты опытной серии, которую изготовили на одном из периферийных заводов, а собирали, регулировали и облетывали на том самом испытательном аэродроме, где происходит действие нашей повести. И вот в один прекрасный день на линейке готовых к облету самолетов появилась группа гостей, судя по всему, достаточно влиятельных, чтобы стоило постараться показать им товар лицом. Сопровождал гостей представитель завода - дородный, видный собой мужчина, не отличавшийся, однако, как вскоре выяснилось, сколько-нибудь глубокими познаниями в области авиационной техники (все работники завода, отличавшиеся такими познаниями, были в это время выше головы заняты не столько демонстрацией, сколько изготовлением своей продукции). Подойдя к стоящему крайним самолету Лоскутова, видный мужчина неторопливо воздел длань и, ткнув пальцем в трубку приемника воздушных давлений (от которого работают указатель скорости, высотомер и некоторые другие приборы), красивым, звучным баритоном вопросил:
- Какой калибр?
Никто не успел и рта раскрыть, дабы со всей возможной деликатностью разъяснить, что эта штука, в которую товарищ ткнули пальцем, - не ствол оружия, а трубка ПВД, как в полной мере оценивший очарование ситуации Лоскутов, не моргнув глазом, громко и четко - как положено докладывать начальству - рявкнул:
- Двенадцать и семь!
- Мощное оружие! - удовлетворенно заключил видный мужчина. И проследовал вместе с гостями дальше. Правда, один из гостей, посмотрев на Лоскутова, укоризненно покачал головой. Но улыбку - в данных условиях несколько антипедагогическую - не сдержал.
А Лоскутов обрел прочную репутацию человека, которому класть палец в рот категорически не рекомендовалось. Так что «Ох, уж этот Лоскутов» в устах Ростопчина прозвучало не без определенных оснований. Свои старые кадры Генеральный конструктор знал.
…Велика притягательность профессии авиационного механика! Свидетельство тому - хотя бы такая примета престижности, как не раз отмеченное очевидное стремление иных ловких молодых людей примазаться к этой профессии. Работает такой деятель, скажем, сантехником или электриком в ангарных пристройках - дело, конечно, тоже нужное, полезное, уважаемое, но к полетам, да и вообще к живому самолету, тем более проходящему испытания, непосредственного отношения не имеющее. К самолету он - наш герой - и пальцем не прикасается, но знакомым девицам и вообще легковерным людям обоего пола гордо представляется: «Я - авиационный механик». И в общем, он прав, этот ловкий молодой человек. Не в хлестаковщине своей, конечно, но в том, как точно выбрал, куда свои хлестаковские устремления направить.