…Авиационные механики!.. Сколько неубившихся летчиков, неразбитых машин, не задушенных в колыбели драгоценных идей обязаны им - механикам! Их тяжкому труду, виртуозному владению своим ремеслом, ответственному, по-настоящему государственному отношению к своему долгу. Спасибо им. И низкий поклон!
Глава 8
В дверях комнаты летчиков появилась Малинина. Нашла глазами Литвинова:
- Марат, можно вас на минуту?
И когда он подошел, спросила:
- Где мы могли бы поговорить?
Место для разговора нашлось легко - в раздевалке никого не было. За узкими личными шкафчиками летчиков стоял рейчатый деревянный диван. На него и уселись.
Рассказывала Аня взволнованно, сбивчиво. В эпопее, которую она выкладывала Марату, фигурировали две жены Аскольдова - бывшая и нынешняя, которая, теперь уже тоже бывшая, потому что Саша от нее уходит. Вынужден уйти. А если по-формальному, то она даже не успела стать его второй женой, хотя живут они вместе уже второй год, потому что он не мог с ней зарегистрироваться, потому что не был разведен с первой женой, потому что его не разводили, потому что… В Анином рассказе слова «потому что» повторялись неоднократно, но ситуация и без того была достаточно понятной и нельзя сказать, чтобы такой уж редко встречающейся в жизни.
- Посторонних это не касается, - додумал вслух Марат.
- Не касается? - невесело переспросила Малинина. - Это вы так считаете.
- А вы?
- Не знаю. Большинство людей, наверное, смотрит так же… Но есть еще меньшинство. Довольно активное.
И все-то они знают: что хорошо, что плохо, что положено, что не положено…
- Это бывает, - согласился Литвинов. - А еще они очень любят говорить от имени народа: народ считает… народ это поймет… народ этого не поймет… Забавно даже.
- Как сказать! - Малинина помолчала и таинственно сообщила:
- Был звонок!
- Кто звонил? - быстро спросил Литвинов.
- Инструктор. Не знаю, как его фамилия. Да и неважно это, кто именно.
- Очень важно! - И заметив, что такое событие, как «звонок», Аня считает едва ли не непоправимым, зло добавил: - Что-то очень уж мы все исполнительные!.. А что было дальше?
- Дальше было вот что. Сашу вызвали и поставили вопрос так: он возвращается в семью - в смысле первую, бывшую семью - или будет поставлен вопрос, чтобы его на новую машину, которая давно на него записана, не назначать, а то и вообще из нашего КБ убрать и даже с испытательной работы…
- Ерунда! Пугают! - уверенно отрезал Литвинов. - Не те времена. Но теперь я понимаю, чего это Саша такой ходит, как в воду опущенный. Вроде бы после той нервотрепки с этой аварией дурацкой оттаял немного и вдруг опять нахохлился. А оно, выходит, вот в чем дело!.. Надо бы с нашим секретарем парткома поговорить, он умница, все понимает. И постоять на том, что считает правильным, умеет. Да вот беда: в отпуске он. А замещает его человек… - Марат несколько замялся, подыскивая достаточно лояльную формулировку, и, не найдя лучшей, повторил: - Очень уж насквозь исполнительный.
Литвинов не спрашивал у Малининой, откуда у нее столь подробная информация о деле, находящемся еще в, так сказать, кулуарной стадии своего развития. Он легко восстановил мысленно эту цепочку: Аскольдов рассказал, как перед ним ставится вопрос, жене. А жена, в свою очередь, не удержалась от того, чтобы не поделиться со своей давней подругой - Аней Малининой. Линия прослеживалась четко.
- Марат, вы не подумайте только, что я за Лидку стараюсь… То есть, конечно, мне ее жалко. Очень. И Сашу жалко. Сколько на него свалилось. Сначала еще там, с Валентиной, неурядицы. А потом… Только их жизнь с Лидой наладилась, так эта авария! Он ее так пережил! Так пережил!.. И теперь вот снова… Но, честное слово, Марат, тут во мне не одна жалость! Возмутительно это, вот что! Как это можно: управлять личной жизнью людей! Должно же быть что-то святое!.. Помогите, Маратик, милый! Вмешайтесь! Или хоть посоветуйте что-нибудь.
- Не знаю, Анечка, с какой стороны тут нужно взяться. Подумаю…
Думал над возникшей проблемой Литвинов, конечно, не один, а с привлечением лучших умов летной комнаты. И результатом этих раздумий было решение: двигаться в райком, прямо к Гранаткину, первому секретарю.
- В таких делах надо сразу забирать повыше, - тоном большого знатока всех ходов и выходов заметил Белосельский.
Олег Архипович Гранаткин был для летчиков, как, впрочем, и для всех остальных работников испытательной базы, тем, что называется - свой человек. Начинал молодым инженером, на подхвате у Калугина. Но быстро обрел самостоятельность, провел как ведущий инженер несколько испытаний - все более и более серьезных. Словом, встал на ноги. И еще быстрее выдвигался на комсомольской, а затем и на партийной работе. Его выбирали охотно - не столько даже прислушиваясь к рекомендациям сверху, сколько «от себя». Ценили вкус Олега к общественной работе - он делал ее охотно, легко, даже самого слова «нагрузка» применительно к комсомольским поручениям не любил («Знаешь, брат, если это для тебя нагрузка…»). И еще, что по справедливости отметило строгое общественное мнение, это не так уж часто встречающееся у так называемых неосвобожденных активистов полное отсутствие каких бы то ни было скидок, которые Олег допускал бы по отношению к себе как к работнику. Свои штатные обязанности («За что зарплата идет») выполнял уж во всяком случае не хуже других. Всего несколько лет спустя он стал первым секретарем райкома партии городка, в котором располагалась испытательная база.
- Как тебе на новом месте, Олег? - спросил однажды Гранаткина его бывший шеф Калугин. - Должность-то такая: на перекрестке. Трудновато, поди? Новый круг вопросов и вообще…
- Слов нет, трудновато! - откровенно ответил Гранаткин. - Но, знаете, я не сразу понял, в чем главная трудность. Оказалось, не в том, чтобы новое, более широкое охватить, а в том, чтобы от более мелкого оторваться. Приходится не только что-то заново в руки брать, но и обязательно что-то из рук выпускать. Оно - выпустить из рук - звучит вроде бы ругательно. Но тут гипнозу - что как звучит - поддаваться нельзя… Вот сам себя на каждом шагу за руку и хватаешь: не лезь в это дело!.. Мы ведь привыкли - вы сами, я помню, учили - во все вникать. Ив заслугу ставили, что вникаем…
- Неожиданно! - оценил соображения Гранаткина Калугин. - Но убедительно.
…- Пойдем к Гранаткину, - согласился Литвинов. - Вперед выставим Калугина, его Гранаткин слушает. По инерции… И пойдем. Тем более, несколько вопросов к Гранаткину набирается, не только Аскольдов. Аэроклуб наш. Жилье для молодых летчиков…
- Грубейшая тактическая ошибка! - Федько скривился, будто от острой зубной боли. - Грубейшая! К руководящему лицу надо идти - как? - Он поднял указательный палец, что обычно делал, когда хотел подчеркнуть особую значительность произносимого, и после предназначенной для той же цели паузы медленно, раздельно сказал:
- Идти надо только с одной просьбой! Единственной!.. Нужно поставить его перед выбором: либо удовлетворить, либо отказать. Чтоб третьего не дано. А заявишься с несколькими просьбами, так выберут самую незначительную, удовлетворят ее - и будет считаться, что, мол, разобрались и сделали, что возможно. Никто не сможет сказать, что, вот, пришли испытатели, а им от ворот поворот… Нет уж, хотим помочь Саше, так давайте ничего больше к этому делу не привязывать.
Идти к Гранаткину было решено целой делегацией - старейшие летчики базы, с которыми секретарь райкома не раз летал, плюс Калугин - его бывший наставник.
- Это вам не «Листок готовности» зарубить! - сказал Федько, вспомнив посещение летчиками Кречетова с «вербальной нотой» по поводу непомерно раздувшейся предполетной документации. - Тут кулак надо собрать бронебойный. - И он для полной ясности показал собственный, весьма увесистый кулак.
Когда делегация вошла в кабинет Гранаткина, он уже был в курсе того, что с недавней поры стало называться «делом Аскольдова».
Пока к человеку есть какие-то претензии, за что-то его критикуют, в чем-то с ним не соглашаются, - это пустяки. Но если заведено «дело» - пусть не в виде более или менее толстой папки с документами, но стало это слово употребляться в разговорах, - держи ухо востро! Само собой «дело» не рассасывается!
Когда накануне Калугин позвонил Гранаткину и попросил принять его вместе с Белосельским, Федько, Литвиновым и Нароковым, Гр.анаткин ответил, что, разумеется, рад будет видеть, как он выразился, «цвет нашей испытательной авиации», но осведомился - чему обязан? И, без сомнения, подготовился. Однако встретил посетителей (или, как он выразился, гостей) в кабинете один - без адъютантов «для справок», - поскольку они, посетители, хотели встретиться для откровенной беседы именно с ним, первым секретарем, а не с какой бы то ни было наспех сколоченной комиссией, хотя бы и под его председательством.
Поздоровались. Расселись. И после нескольких вступительных замечаний, из которых следовало, что все присутствующие находятся в прекрасной форме, выглядят гораздо моложе своих лет и бесспорно являются обладателями значительного количества пороха, еще сохранившегося у них в пороховницах, приступили к делу.
Высказались Белосельский - как старейшина летчиков базы и Калугин - как человек, предположительно имеющий наибольшее влияние на Гранаткина. Остальные поддержали их отдельными репликами.
Выслушав, Гранаткин задумался.
- Не знаю, что вам ответить, - начал он после долгой паузы. - Согласен, вопросы эти разные. Ставить их в зависимость один от другого нельзя. Но, к сожалению, сам Аскольдов, видимо, так не считает. Он с такой постановкой согласился. Вчера вечером он заявил, что возвращается в семью…
Сообщение Гранаткина произвело впечатление разорвавшейся бомбы. Получалось, что вся эта экспедиция в райком была на корню бессмысленной. Человек, за. которого и вместе с которым они собирались бороться, оказывается, сам уже капитулировал.